Пассажир своей судьбы

Альбина Нури

Глава первая

Мать каменным изваянием застыла в дверях комнаты. Я спиной чувствовал ее негодующий взгляд: между лопаток так и жгло. Мне не нужно было оборачиваться, чтобы увидеть, что она стоит там: взгляд скорбный, как у великомученицы на иконе, губы поджаты, руки скрещены на груди, а ноги – на ширине плеч, будто она собралась делать наклоны во время утренней гимнастики, и вся фигура выражает крайнее возмущение.

Старательно делая вид, что не замечаю ее присутствия, я продолжал запихивать вещи в сумку. Если бы мать захотела помочь, то давным-давно уложила их самым аккуратным образом, еще и свободное место осталось бы. Но она категорически против моей поездки, так что приходилось корячиться самому. Получалось плохо, и я точно знал: обязательно забуду засунуть что-то нужное, зато потащу с собой кучу ненужного хлама.

Мать молчала, точно зная, что я знаю, что она стоит в дверном проеме. А я знал, что она это знает и… в общем, все как обычно.

Иногда мне казалось, что каждый из нас считает другого диким зверем: кружит рядом, даже периодически сужает круги, но опасается злого нрава хищника и поэтому не решается пойти на сближение. В последнее время нам почти не удавалось поговорить так, чтобы к концу разговора не разругаться в пух и прах.

О том, что я собираюсь ехать, мать узнала неделю назад, и с той поры скандалы и ссоры не прекращаются. Сейчас прозвучит последний аккорд: мой поезд отходит через несколько часов.

– Ты понимаешь, что ломаешь собственную жизнь? – не выдержала она.

– Почему поехать к отцу означает сломать себе жизнь?

Я ответил как можно спокойнее. Во-первых, чтобы не обострять ситуацию, а во-вторых, потому что понимал, что мой невозмутимый тон сильнее всего ее бесит.

Да-да, вот такая двойная философия. И да – вот такая я сволочь. Но просто действительно достала эта ситуация. Честно.

День был в самом разгаре – половина второго. В раскрытое окно ломилось лето: ветерок трепал занавеску, на детской площадке кричали малыши, кто-то громко говорил и смеялся, хлопали дверцы автомобилей. Мы живем на втором этаже и волей-неволей в курсе всего, что происходит во дворе.

Квартира однокомнатная, поэтому мы с матерью постоянно на виду друг у друга. Скрыться можно только на кухне и в ванной. Может, будь у нас большой дом, где просторно и много места, мы перестали бы мозолить друг другу глаза и раздражать до зубной боли.

А может быть, все равно находили бы поводы для недовольства и ругани.

– Ты уже взрослый человек, прекрати вести себя как избалованный мальчишка!

Я решил, что глупо стоять к ней задом, бестолково перекладывая в сумке носки и трусы, и обернулся.

Так и есть: поза, лицо – все красноречиво говорит, что мать разозлилась всерьез и отступать не намерена. Но она ошибается. Мне уже не десять лет, чтобы мамочка могла запереть меня дома и лишить прогулки.

– Правильно. Мне скоро двадцать, и я хочу сам решать, что мне делать. Хочу – и буду.

Глупо прозвучало, согласен. Не хватало еще ножкой топнуть. Мать это заметила и немедленно ринулась в атаку.

– Неужели ты не соображаешь, что, насолив мне, сделаешь хуже себе самому! Послушай, Федор, мы можем все обсудить. – Она подошла ближе. – Мы не всегда понимаем друг друга, но это не повод принимать скоропалительные решения!

Я смотрел на нее сверху вниз, хотя мать у меня довольно высокая и крупная. Но я пошел в отца, а тот почти двухметрового роста. Прошли времена, когда я прибегал с улицы, получив по шапке от соседских мальчишек, утыкался носом ей в живот и ревел. Мать успокаивала меня, но никогда не шла выяснять отношения с теми, кто меня обидел. Я понимаю, что это правильно, что матери не должны вмешиваться в дела детей, но в глубине души так хотелось, чтобы она вышла во двор и наваляла всем, кто посмел меня тронуть, а заодно и с их родителями разобралась.

Будь отец рядом, может, он так бы и поступил. Или тогда вообще никто из дворовых хулиганов не посмел бы косо на меня глянуть?

Кроме роста, всем остальным я похож на мать. Смотрю на нее – и вижу свои светло-карие глаза, нос с горбинкой и непослушные жесткие волосы, которые я стригу почти под ноль, а она красит в каштановый цвет, потому что виски уже совсем седые.

В детстве мать казалась мне самой красивой на свете. Всем детям так кажется, но она была по-настоящему яркой, эффектной женщиной. Я не знаю, были ли у нее мужчины после развода с отцом – если и были, то она их тщательно от меня скрывала. Одно бесспорно: пожелай она, легко вышла бы снова замуж. Но мать не хотела, и мне кажется, я знаю почему.

Она ждала, что отец попросит у нее прощения и вернется. Только он этого так никогда и не сделал. Хотя, видимо, тоже хотел все исправить, потому что не женился.

А может, я ошибаюсь, и все дело в том, что скоротечный брак напрочь отбил у обоих желание делить жизнь с кем бы то ни было.

– Какая разница, понимаем мы друг друга или нет! Я же не от тебя уезжаю. Просто хочу понять, как жить дальше.

Мать всплеснула руками и метнулась к окну, словно собираясь призвать соседей в свидетели.

– Вы посмотрите! Понять он хочет! Разве для этого надо ехать за тридевять земель?

Отец живет в поселке Улемово, недалеко от Улан-Удэ. Ехать туда из Казани поездом почти четверо суток. Перелет отпадал сразу: я мечтал проехать на поезде через всю страну. Это казалось романтичным, значительным, что ли. Я стану читать, размышлять, глядеть в окно, а мимо будут проноситься чужие города, поля, леса, реки.

– Выходит, надо. – Сейчас я говорил спокойно не чтобы ее позлить, а желая объяснить. – Мне нужно осознать, чего я хочу. Когда живешь в привычной обстановке, это невозможно. Здесь рутина, привычные маршруты. А там будут новые лица, новые места.

Мамино лицо задрожало и сморщилось. Господи, этого еще не хватало!

Она села на стул возле окна и окунула лицо в ладони.

– Не надо, мам, – попросил я. – Это запрещенный прием.

– А оставлять меня одну – не запрещенный прием? – Она вскинула на меня заплаканные глаза и выкрикнула: – Обо мне ты подумал? Как я тут буду, одна, без тебя?!

Распахнутая дверца шкафа вдруг с грохотом захлопнулась, и мы оба подскочили от неожиданности.

– Что такое? – быстро проговорила мать.

– Сквозняк, наверное. – Я пожал плечами. – Помоги уложить вещи, пожалуйста.

Мне хотелось отвлечь ее, отогнать подальше слезливое настроение, но я просчитался. Просьба осушила слезы, но вызвала очередную серию упреков.

– Ты даже вещи не можешь нормально собрать! Неприспособленный, несамостоятельный! А если тебе помощь понадобится? Думаешь, отец разбежится помогать? Как же, держи карман шире! Это он по телефону такой… рассудительный! Конечно, не воспитывал, не растил! Натрепал всякой чуши, а ты и побежал к нему, высунув язык!

– Перестань! Ничего он не трепал! Он, если хочешь знать, даже отговаривал!

– Вот спасибо-то, благодетель! – Мать вскочила со стула и картинно поклонилась. В углу, которому она кланялась, стоял телевизор, и в другой момент это выглядело бы смешным. – Еще бы он не отговаривал! Зачем ему такие хлопоты?

Здрасте, приехали. И так плохо, и эдак нехорошо, вечно одно и то же!

– Тебя не поймешь, – с досадой сказал я. – Ладно, не хочешь, не помогай. Сам справлюсь.

Мать подлетела ко мне, решительно оттеснив плечом в сторону, и принялась складывать свитера, белье и обувь.

– Зачем ты бросил университет? Можешь нормально объяснить? Ты хоть отдаленно представляешь, чего мне стоило тебя туда устроить?

Я с грехом пополам проучился в энергетическом университете два курса. Точнее, промучился. Ни одной лекции с интересом, ни одной сессии без «хвостов». В зачетке – сплошные тройки, поневоле начнешь считать себя тупицей. Мне никогда в жизни не хотелось быть энергетиком, но у матери имелись связи в этом вузе, поэтому она меня туда и «поступила».

Закрывая в июне очередной долг, я понял, что еще три года не выдержу. Меня тошнило от одного вида университетской высотки, что торчит неподалеку от берега Казанки. Я плелся туда, проклиная все на свете, и в первую очередь – свою слабохарактерность и уступчивость.

– Не хочу там учиться. И никогда не смогу работать по специальности, – обреченно сказал я, предвидя новую порцию укоров.

– Но ведь тебя же в армию заберут. – Голос матери зазвучал растерянно, почти умоляюще.

– Значит, пойду в армию, – упрямо сказал я. Мать хотела возразить что-то, но я не позволил. – До осеннего призыва еще полно времени. Я подумаю и решу. Может, вернусь обратно в энергоунивер («Ни за что на свете!»). Или в другой институт поступлю. Что ты заранее нагнетаешь! Я же не навсегда еду. Поживу какое-то время на севере, с отцом, и решу.

Она распрямилась, закончив с вещами, которые теперь лежали ровными стопками. Сверху, как я и предполагал, оставалось еще немного места. Теперь мать смотрела прямо на меня.

– Знаю я, что ты себе в голову вбил. Писателем собрался стать. Что это за профессия такая ненормальная? Да это вообще… не профессия никакая!

– Конечно, и Толстой, и Гоголь, и Чехов – все идиотами были! Один энергетик Чубайс гений.

---