Во рту накопилась слюна. Виля хотел сглотнуть, но не смог. Болело горло. Не просто болело. Ломило.
Виля сплюнул на землю. Подул ветер и забросил слюну на пальто. Получилось, что Виля сам себя оплевал.
Он вошел в дом. Разделся в прихожей и сразу прошел к постели. Лег. Таня села рядом. Кровать под ней качнулась.
Виля внимательно смотрел на жену. На ней было короткое легкое платье тигровой расцветки. Оно же служило ночной рубашкой, и домашней одеждой, и даже выходной. В ресторан она его не надевала, конечно, но гостей принимала. Ей было лень переодеваться.
– Ты спишь с Шуркой? – прямо спросил Виля.
– Ну да… – легко призналась Таня.
– Зачем?
– Мне интересно.
– Ты меня не любишь?
– Люблю.
– А зачем изменяешь?
– Я не изменяю. Я просто трахаюсь, и все.
– Но если ты любишь мужа, зачем тебе любовник?
– Для кругозора.
Таня смотрела прямо в его глаза – ни тени смущения.
– Какого еще кругозора?
– Ты понимаешь, у меня никого, кроме тебя, не было. Только ты, и все. А мне интересно: как с другими? Все люди разные, значит, и половые акты разные. Как книги. Нельзя же всю жизнь читать одну и ту же книгу…
У Вили загорелось лицо. Видимо, поднялась температура.
– Знаешь, как это называется? – спросил он. Виля произнес короткое емкое слово.
– Очень грубо, – не одобрила Таня. – Ты красный. Давай я тебя водкой натру.
Виля провалялся неделю. Его навещали, но он никого не хотел видеть. У него была полная апатия ко всему: к еде и к людям.
Однажды зашел Шурка Самодёркин. Принес томатный сок и плитку шоколада.
– Зачем ты трахаешься с Таней? – прямо спросил Виля. – Тебе не стыдно?
– Так это не я, – открестился Шурка. – Это она. Ее идея.
– Но член-то твой.
– Это не считается, – сказал Шурка. – Мужчины все такие. Мужская природа. Когда плохо лежит, норовят воспользоваться.
– Но я – твой друг.
– И я – твой друг. Что изменилось? Ничего.
Виля понял, что ему не достучаться до Шуркиной совести. То ли этой совести нет совсем, то ли он, Виля, что-то не понимает. Отстал от времени, как динозавр. Что дальше? Они так и будут расширять свой кругозор, а он – с ветвистыми рогами у прохожих на виду?
Виле стало казаться, что все вокруг знают, весь город в курсе его личной жизни. Он здесь не останется. Уедет. Куда? В Москву, куда же еще?
Здесь, в этом захолустье, ему нечего ловить, кроме сплетен. А Москва – большой водоем для крупной рыбы. Не водоем – океан, где свободно плавают киты и акулы.
От этой мысли становилось легче.
Ангина долго не проходила. Вернее, она утихала, но скоро возвращалась. Самостоятельно с ней было не справиться.
Виля пошел в поликлинику. Его направили в кабинет «ухо-горло-нос».
За столом сидела женщина-врач, лет тридцати. Виле – двадцать два. Для него тридцать – возраст. Врач была не молодая и не старая, не худая и не толстая, не красавица и не уродка. Она взяла голову Вили двумя руками. Руки у нее были сильные и нежные одновременно. Виля представил, как она обнимает своего мужчину.
– Как вас зовут? – спросил Виля.
– Валентина Егоровна.
– А можно Валя?
Она не ответила, надвинула на лоб круглое зеркало. Приказала:
– Откройте рот.
Виля покорно разинул рот. Валя сунула в рот что-то железное, стала изучать его гланды. Виля давился, на глазах выступили слезы.
Валины руки пахли ванилью. Очень приятный, завораживающий запах.
– У вас в гландах пробки, – сказала Валя. – Надо пропить антибиотики.
Она освободила его рот от железа. Стала писать рецепт.
– Фиг с ним, с пробками, – сказал Виля. – Само пройдет.
– Или пройдет, или будет осложнение. Вы носите в себе мину.
Мина действительно в нем сидела, но она называлась «Шурка Самодёркин».
Слезы снова вернулись в глаза, хотя Виля больше не давился.
– Не бойтесь, – мягко проговорила Валя и положила свою руку ему на щеку.
– Я не боюсь. Мне все равно. – Виля взял ее ароматную руку и подвинул к своим губам.
– Пейте «Сумамед», – как ни в чем не бывало сказала Валентина Егоровна и мягко убрала руку. – Начните сегодня же.
Ангина действительно прошла очень быстро, буквально за три дня. Валентина Егоровна оказалась права.
Виля планировал отъезд в Москву. Он понимал: надо вступить в партию. Без партии карьеры не сделать. Какая карьера у поэта? Голодный художник, и больше ничего. Другое дело – должность. Должность – это власть. А власть – это тиражи и деньги.
Для должности необходима протекция. Виля зачастил в горком (городской комитет партии). Он не лизал жопы (выражение Шурки), но мел хвостом. Начальники разглядели в нем своего. Орлы распознали орленка. А может, волки – волчонка.
Начальники – не дураки, как хочется думать простому обывателю. Однако не романтики. Циничные ребята.
Виля уже имел негативный жизненный опыт (двойное предательство), но романтизма не изжил. Верил в прекрасное. И отражал это в своих стихах. Прекрасными были цветы – садовые и полевые. Что может быть совершеннее ромашки? Кто ее придумал? Всевышний. А как прекрасен грибной дождь с радугой на небе… И человека придумал тот же автор. А такие оттенки, как хитрость, предательство, – это добавили в жизнь сами люди. Всевышний совершенно ни при чем.
Окончив педагогический институт, Виля в учителя не пошел. Он не умел относиться к детям как к равным. Для него дети – дикари, которым некуда девать энергию. Он их не уважал. Они это чувствовали и отвечали тем же самым. Педагогический талант – такая же редкость, как любой другой.
Виле удалось устроиться в заводскую многотиражку. Там он мог сочинять стишата на любую тему. Он так и делал. И все были довольны. Но Виля понимал, что заводская многотиражка – временный причал. Его ждет большое плавание.
Танина неверность – не случайна. Она выталкивала Вилю в новую жизнь. Ничего не бывает просто так. Все – для чего-то.
Однажды Виле приснился сон, что он не спит. Таня лежала рядом. Он – с краю. Вдруг дверь скрипнула. Кто-то вошел и лег рядом с ним. Он услышал на себе руки – нежные и сильные. Ощутил запах ванили. В нем задрожало счастье.
Виля испугался, что Таня проснется, и постарался не двигаться и дышать ровно. От страха чувства обострились, наслаждение становилось нечеловеческим. А может, как раз – человеческим.
После работы Виля пошел в поликлинику. Терпеливо отсидел очередь. Вошел в кабинет.
Валентина Егоровна узнала Вилю, равнодушно поздоровалась, как будто не она приходила ночью.
Посмотрела горло с той же противной железякой. Сказала:
– Гораздо лучше. Делайте полоскания солевым раствором. Ложка соли, ложка соды на стакан.
Надо было уходить. Уходить не хотелось, но не оставаться же в кабинете.
– Давайте встретимся, – бесстрашно предложил Виля.
– Зачем? – не поняла Валя.
– Встретимся… В кино сходим.
– Я не могу, – испугалась Валя.
– Почему?
– У меня ребенок. Я должна отпустить няньку.
– Вы замужем?
– Уже нет.
Валя покраснела. Значит, совесть при ней. Таня Марченко не краснела никогда.
– Если хотите, мы можем встретиться в обеденный перерыв, – не отставал Виля. – На мосту.
Валя пожала плечами. Виля не понял: это да или нет?
– Договорились? – проверил он.
Валя снова пожала плечами. В дверь заглянул следующий больной. Надо было уходить.
– Завтра, – уточнил Виля. – В тринадцать ноль-ноль…
На другой день Виля не пошел на работу. Сел к столу и написал стихи. Перенес их на открытку. Стихи имели содержание: два корабля потерпели крушение, но они притерлись друг к другу боками и устояли на волнах, не утонули. Стихи были с намеком.
Если Валя развелась с мужем, значит, она тоже потерпела крушение, и следует притереться друг к другу. Это сделает их сильнее и устойчивее.
Виля заметил в себе особенность: стихи исторгаются из него в период подъема чувств, а при упадке – тишина. Только счастье провоцирует в нем талант.
Виля пришел на мост с букетом ромашек и с открыткой. Валя запаздывала. Виля терпеливо ждал не раздражаясь, размышлял: Валя серьезная, занятая женщина, днем работа, вечером – ребенок. Для любовников времени не остается. Порядочная женщина, с профессией, а это – главное. Главнее, чем красота. К внешности привыкнуть можно, а к изменам – никогда.
Появилась Валя. Виля приятно удивился. Красота была при ней. Неброская, тихая, как полевой цветок. Но – красота. Такую не стыдно показать. А это важно, поскольку жена – визитная карточка.
Я познакомилась с Вилей в Москве, когда он уже стал Виленом Иванычем. Ему было хорошо за сорок. Он занимал большой пост: главный редактор журнала.
Я, молодой, начинающий писатель, принесла в журнал свой рассказ. Главный редактор прочитал и пожелал со мной встретиться.
Я вошла в кабинет. Виля поднялся из-за стола, долго тряс мою руку, потом сказал, что рассказ ему не понравился, и стал объяснять – почему.
Он нес какую-то хрень. Я слушала и рассматривала главного редактора. Все при нем – и шелковый шарфик вместо галстука, и нарядный кок на голове. Но что-то неистребимо провинциальное проступало в его облике, в его речи и в его аргументах.
Я не уверена в себе и люблю, когда мною восхищаются, а критику переношу с трудом. Я выслушала спокойно и неожиданно для себя сказала: