– Только одна. Нателла, дочка Марины и Виктора. Остальные дедушкины внуки так и не обзавелись семьями. Колька и Темка не женаты, я не замужем, Гошка вообще еще малолеток. Так что, кроме Нателлы, никого. Давайте посчитаем. Моя мама, Гошка, и я. Это трое. Тетя Вера, Колька, Витька и его жена Марина. Еще четверо. Тетя Надя и Темка. Итого получается, что на завтрашних похоронах будут присутствовать девять человек. Не считая Рафика, конечно. Рафик десятый.

– Кто такой Рафик? – жалобно спросил Чарушин, у которого от обилия липатовских родственников уже голова шла кругом.

– Рафик – дедушкин приемный сын. То есть это, конечно, не было никак официально оформлено, но Рафик жил в нашей семье с тех пор, как ему исполнилось семнадцать. А сейчас ему, слава богу, уже пятьдесят. Вы должны были о нем слышать. Рафик Аббасов – директор нефтеперегонного завода. Мой непосредственный начальник.

Естественно, Чарушин слышал об Аббасове – одном из самых влиятельных бизнесменов их города. Возглавив нефтеперегонный завод двадцать лет назад, он вытащил его не только из руин, но и из бесконечных войн за собственность. С тех пор завод процветал, рейдерские захваты на него канули в Лету, рабочие получали стабильно, а главное, достойную официальную зарплату и положенный соцпакет, а стоимость бензина в их области была заметно ниже, чем у соседей, поскольку «своим» завод поставлял с существенной скидкой. Аббасов искренне считал, что любой крупный бизнес должен быть социально ориентированным, построил в городе бассейн, спортивный зал, крытый теннисный корт и доплачивал сотрудникам, чьи дети учились на «четыре» и «пять».

С недавнего времени он еще и являлся депутатом областной Думы, куда был «внесен» на плечах своих рабочих, проголосовавших за своего директора чуть ли не единогласно. Взяток он не брал, хотя давал там, где было положено, у основных акционеров не воровал, в развитие предприятия вкладывал всю душу, а главное – незаурядные мозги. И вот, оказывается, при всем этом еще и был приемным сыном Липатова, пусть даже и неофициальным.

– Рафик очень умный, – восторженно рассказывала Тата. – Я знаю это лучше других, потому что у него на заводе работаю. Он взял меня, когда я университет окончила. Помогал, конечно, но спуску, на правах почти что родственницы, не давал. Дедушка ему очень доверяет, то есть доверял… Пожалуй, Рафик – единственный человек, которого он считал равным себе по способностям. Управленческим способностям, я имею в виду. Он и распорядителем своих похорон оставил именно Рафика. Знал, что тот со всем справится. Есть еще юридическая фирма, представитель которой должен сегодня приехать, чтобы соблюсти формальности с завещанием. Но похоронами занимается именно Рафик.

– Итак, если вы никого не забыли, то с завтрашнего дня в доме будут девять родственников Георгия Егоровича, этот ваш Рафик, экономка, помощница, представитель юридической фирмы, и всё? – уточнил Чарушин.

Тата покорно шла в расставленную им простенькую ловушку, сама того не замечая.

– Ну да, – сказала она, пошептав что-то еле слышно и загибая при этом пальцы. – Еще вы, если, конечно, согласитесь поехать со мной, и Полина с Егором. Всего шестнадцать человек.

– Тата, вы точно никого не забыли?

– Нет, – она недоуменно смотрела на Чарушина. – Кого я могла забыть?

– Но ведь в самом начале вы сказали, что у вашего деда было четверо детей. Ваш отец, Вера Георгиевна и Надежда Георгиевна – это трое. Четвертый ребенок что, умер?

– Четвертый? – Тата вдруг вздрогнула, как будто речь шла о чем-то очень неприятном. – Нет, не умер. Просто это такая нехорошая история. Знаете, этакий скелет в шкафу, который бывает во всех семьях. С виду даже самых благополучных. У деда с бабушкой была еще одна дочь. Самая младшая. Она родилась, когда тете Наде было уже девятнадцать лет. Знаете, так бывает. Поздний ребенок, последыш. Бабушке исполнилось сорок четыре, когда она поняла, что снова беременна. Хотела сделать аборт, но дед не дал. Съездил в Москву, в Ленинскую библиотеку, провел там почти сутки и привез конспект, в который выписал историю всех гениев, которые родились у пожилых родителей. Там были и Конфуций, и Микеланджело, и Петр Первый, и Паганини, и Гёте. В общем, бабушку он уговорил, хотя тетя Вера и тетя Надя считали, что это неприлично – рожать в таком возрасте. Но бабушка с дедом все-таки рискнули, и у них родилась Мальвина.

– Кто? – спросил ошарашенный Чарушин. – Мальвина? Девочка с голубыми волосами?

– Нет, волосы у нее были обычные, – Тата засмеялась. – Почему-то бабушка решила, что дочку нужно назвать Мальвиной, а дед не спорил. Естественно, что для домашних она была просто Аля. Мой папа рассказывал, что имя свое она ненавидела и не могла дождаться, пока вырастет и сможет его поменять. Когда она получала паспорт, с этим даже скандал вышел. Первый скандал, – уточнила она. – Бабушка к тому времени уже умерла, и дед категорически запретил Мальвине менять имя. Заставил оставить из уважения к памяти матери. И это был последний раз, когда Мальвина его послушалась и уступила.

– Первый скандал. Значит, был и второй?

– Так я к тому и веду. Когда Мальвине было восемнадцать, она влюбилась в неподходящего, с точки зрения деда, человека. Он был намного старше ее, уже дважды разведенный. Нигде не работал, пил. Но что-то Аля в нем нашла такое, что ее от него просто не оторвать было. Дед ее запер, так она в окно вылезла, по водосточной трубе спустилась и убежала на свидание. В общем, дед терпел-терпел, а когда понял, что с дочкой никакого сладу, сговорился с этим уродом и дал ему денег, чтобы он из города убрался. Исчез из жизни Мальвины. Так вот он эту дурочку продал, разумеется, а потом накануне отъезда все ей рассказал, и она сбежала из дому. Вместе с ним. Представляете?

– Да уж. И что дальше было? – с искренним интересом спросил Чарушин.

– Ну, сначала дед, конечно, погоню за ними отправил, но Мальвина, когда ее догнали, заявила, что никогда не вернется к отцу, который считает, что ее можно купить или продать, а останется рядом с человеком, которого любит. Тогда уже дед осерчал и заявил, что если она не вернется добровольно в течение десяти дней, то он вычеркнет ее из своей жизни. Мол, не будет у него такой дочери. А Алька сказала: пожалуйста.

– И что, они так больше и не виделись?

– Нет. Дед суровым человеком был. Недаром столько лет большим производством командовал. Его дети всегда безукоризненно слушались. Это уж нам, внукам, многое позволено было, да и то до определенного предела. А уж такую вольность он, конечно, не стерпел. Заявил, что знать дочери не знает. Пусть живет, как хочет, и чтобы он ничего о ней больше не слышал. Мол, если даже обратно приползет и ботинки целовать будет – не пустит.

– А она приползла?

– Нет. Алька оказалась точной копией своего отца. У нее характер был такой, неженский. Кремень, а не девчонка. Я ее ведь помню, она меня всего на семь лет старше была. Мы, когда летом в отпуск приезжали, у деда останавливались. Так вот она, когда коленки разбивала или в крапиву залезала, никогда не плакала. Уставится своими глазищами, не моргнет даже, шипит сквозь зубы, но не плачет. Так что на поклон она не пришла и домой не вернулась. Дед как раз усадьбу тогда достраивал и примерно через год из Череповца насовсем уехал. Перед отъездом всем велел Альке, если появится, даже адреса его нового не давать. Так что в завещании ее быть не может, и на похороны ее никто не звал. Во-первых, потому что никто не знает, где она. А во-вторых, потому что дед такого распоряжения не оставлял. Я у Рафика спрашивала.

– Вы уверены, что дед в последние годы не нашел свою младшую дочь и не помирился с ней?

– Более чем. Я как-то поинтересовалась у него, не хочет ли он на старости лет примириться с Алькой. Он сказал, как отрезал, чтобы я не совала свой нос в то, что меня не касается. Видно было, что так и не отошел, хотя почти двадцать лет прошло. Такой уж он был человек.

– И то, что вы пригласили меня отправиться в Знаменское вместе с вами, не связано с беспокойством, что на похороны может заявиться эта самая Мальвина? Устроить скандал, претендовать на наследство…

– Нет конечно. Она – такая же сестра моего отца, как тетя Вера и тетя Надя. Я была бы очень рада, если бы она приехала. А наследство… За всех не скажу, но я с уважением отнесусь к любому волеизъявлению своего деда, каким бы оно ни было. Даже если вдруг выяснится, что он все оставил Мальвине, я приму это философски. Профессия у меня есть, работа тоже. Не пропаду.

– А все остальные члены вашей семьи тоже так считают?

– Понятия не имею. – Теперь она выглядела удивленной. – Я с ними это не обсуждала.

– Тогда, Тата, можете ли вы четко сформулировать, зачем вам нужно, чтобы мы с Полиной поехали вместе с вами? Чем вызваны ваши, как это назвала моя жена, плохие предчувствия?

– Я не знаю. – Голос Таты упал до шепота. – Ничего вразумительного я вам, Никита, сказать не могу. Все очень зыбко… На кончиках пальцев… Просто отчего-то из-за поездки в Знаменское страшно волнуется мама. А ей нельзя волноваться, у нее сердце больное. Она ничего не говорит, но я же вижу, что она места себе не находит. Только отошла от неприятностей с Гошкой, и на тебе…

– Каких неприятностей? – навострил уши Чарушин.

---