– Это не бред. Это правда. Если, конечно, ее паспортом кто-то не завладел за эти дни, не переклеил фотографию и не выкрал телефон. Предлагаю вам приехать на опознание.

– Опознание? – Оля с силой зажмурилась, трижды ударилась головой о стену, повторила слабеющим голосом: – Вы сказали: опознание?

Господи! За прожитые ею двадцать три года это было самым страшным словом в ее жизни. Самым!

Впервые она его услышала, когда им с отцом предложили это сделать с ее матерью десять лет назад. Когда мать разбилась со своим очередным любовником на машине. Не справилась с управлением на скользкой дороге и выехала на встречку. Результат – полное Олино сиротство с тринадцати лет. Нет, отец-то, конечно, остался. И даже не сдал ее в детский дом, хотя угрожал неоднократно. Она вела себя прескверно в те годы. Странно, что в колонию для малолеток не угодила. Еле вырулила потом по жизни к семнадцати годам. Еле-еле…

Потом – шесть лет назад – предложили это сделать с их одноклассником. Почему предложили это сделать именно им, а не взрослым, до сих пор оставалось для нее загадкой. Всех по очереди заставили смотреть на истерзанный труп. Всех! Люсенька потом полгода к психологу ходила, настолько ее потрясло увиденное.

Кира их одноклассницей не была. Но ее тоже заставили взглянуть на тело. Потому что она к тому времени уже год отучилась в колледже, приехав издалека. И успела подружиться с Олей и Люсенькой. Познакомились на дискотеке в клубе. Она так же тяжело пережила процедуру опознания. К психологу не попала по причине отсутствия денежных средств, а так бы точно просиживала в его кабинете, рассказывая о своих страхах и ночных кошмарах. Как Люсенька.

Ольга перенесла визит в морг стоически. Не разрыдалась, не упала в обморок, не зажала рот рукой. Взглянула. Вздохнула тяжело и произнесла:

– Да, это он…

Почему так? Почему она так спокойно отреагировала?

Этими вопросами потом долго задавался следователь, который вел дело о гибели их одноклассника. Без конца таскал ее на допросы. Поминутно раскладывал ее алиби. Но придраться ни к чему не смог. В момент гибели Артура, так звали парнишку, Олю видели человек десять. И видели в течение пары часов. И она никуда не отлучалась, кроме туалета. Не вышло у следователя повесить дело о гибели парня на нее. Да и ни на кого путного не вышло повесить. Дело так и осталось нераскрытым. На их взгляд – взгляд одноклассников. Но посадить кого-то у полиции получилось. Суд был, да.

Помнится, следователь как-то сказал ее отцу, что у его дочери не нервы, а стальные канаты. Такой выдержкой и самообладанием не каждый мужик мог похвастаться. То ли хвалил ее за это, то ли порицал, пойди – пойми.

Следователь не мог знать и даже не догадывался, что отцу Оли было пофиг. Ему вообще на все было пофиг, на нее в том числе. А до этого на Олину мать он забил очень прочно. Потому и металась она, бедолага, из койки в койку, пытаясь реализоваться, как женщина. Оля уже достаточно взрослой была, слышала скандалы, понимала суть. И вывод она сделала для него неутешительный после похорон. Гибель матери была только на его совести. Только он один был виноват в ее преждевременной смерти.

Потому и принялась она ему мстить, превратившись в чудовище. Отец все понимал и терпел. Угрожал, конечно. Урезал денежное пособие. Сажал под замок. И даже пару раз по уху ей съездил. Но вытерпел. И в детский дом не сдал.

Когда Оля стала достаточно взрослой, получила блестящее образование и определилась в профессии, он купил ей эту вот большую квартиру в центре на третьем этаже. И вежливо выпихнул из дома, где у него уже носился выводок из трех пацанов от второго брака. Оля не роптала. Даже была рада, что так все вышло. Что он ее все же не сдал в детский дом. Помог с университетом, с жильем, ремонтом, обстановкой. И даже теперь, когда она стала прилично зарабатывать, он ежемесячно перечислял ей солидную сумму. И не знал того, что она к его деньгам не прикасалась. Они копились на ее счете, обрастали процентами и превращались в еще более солидную сумму.

– Королёва, вы еще здесь? – окликнул ее по телефону вежливый мужчина.

– Да. Я еще здесь, – хриплым голосом отозвалась она. – Вы в каком звании? Как я могу к вам?…

– Майор Вишняков, – перебил ее вежливый голос.

– Понятно. Так куда ехать-то, майор Вишняков?

Оля оперлась спиной о стену крепче и поползла вверх, разгибая колени. Силы возвращались.

Она выслушала адрес. Очень удивилась, что это далеко за городом. В каком-то дачном поселке, о существовании которого она даже не подозревала. И даже немного повеселела. Это точно Кира профукала свою сумочку с паспортом и телефоном. Вернулась от родителей и в аэропорту прощелкала тот момент, когда ее обокрали. Она могла. Она такая – мягкая, рассудительная, но рассеянная.

– Сколько вам необходимо времени, чтобы добраться? – пристал майор.

– Сорок минут навигатор показывает. – Она уже успела свериться со всеми картами и маршрутами и выбрала самый короткий.

– Тогда приезжайте прямо сюда. Наши где-то застряли в пробках, будут через полтора часа, не раньше.

– Так точно, товарищ майор, – фыркнула Оля, застегивая пуховик.

Пока разговаривала с майором по громкой связи, она успела надеть спортивный костюм, зимние кроссовки и пуховик. Шапки не требовалось. Она их не носила никогда.

– Да, и еще, гражданка Королёва, будьте аккуратны на дороге. Снег пошел. Не хватало мне еще и с вашим телом возиться… – прозвучало это как-то неоднозначно, он это понял и, смущенно кашлянув, уточнил: – В смысле, с трупом.

– Так точно.

Она криво ухмыльнулась, осматривая в зеркальном отражении входной двери свое тело, с которым майору Вишнякову не хотелось возиться, и вышла из квартиры.

Глава 2

Черные жирные птицы кружили над пожарищем и оглушительно каркали. Как они узнали? Откуда слетелись сюда? Что за паразиты, в самом деле?!

Вишняков болезненно сморщился и тут же почувствовал, как натянулась и заныла глубокая царапина за ухом – последствия разговора с его женой Тамарой. Серьезного разговора. Самого серьезного. Самого последнего. Так сказала Тамара, прежде чем вонзила ногти в его кожу за ухом. Что-то она там точно повредила. Крови было много из царапины. Он перепачкал рубашку, подушку, на которой лежал, полотенце, которым пытался вытереться. Кое-как остановил кровь. Залил перекисью. Залепил ранку пластырем. Вроде зажило. Но болело до сих пор. А прошла уже неделя.

– Это, Вишняков, оттого, что клетки твоей кожи перестали регенерироваться. – авторитетно заявила Тамара, собирая свои вещи по огромным чемоданам. – И сам ты весь…

– Что? – Он равнодушно наблюдал за ее сборами, не пытался остановить.

– И сам ты весь перестал регенерироваться. Перестал, Вишняков. Как-то очень рано умер, хотя продолжаешь дышать.

Фраза ей понравилась, она довольно заулыбалась. «Непременно теперь вставит в какую-нибудь свою паршивую статейку», – подумал он тогда. Тамара грешила напыщенностью фраз. И даже из обычного репортажа могла сложить оду. Ее заставляли переписывать, править. Убеждали в том, что хороший русский язык более понятен обывателю, нежели ее высокопарный слог. Она злилась, называла всех твердолобыми интриганами. И срывала зло на муже, с которым прожила три года.

– Не прожила, промучилась! – воскликнула она на прощание. – Когда я выходила за тебя замуж, Вишняков, я что думала?

– Что? – неожиданно сделалось ему интересно.

– Что ты станешь моим помощником. Моим соратником. Что мы вместе будем писать репортажи с мест происшествий. Что ты будешь держать меня в курсе всех следственных действий! А что вышло?

Тамара тряхнула головой, посеченные редкие волосы цвета соломы рассыпались по плечам. Вышло не очень красиво и эффектно, как ей бы хотелось. Вишняков не сдержался, фыркнул. Она тут же поняла причину и рассвирепела.

– А вышло, что ты меня динамил! Раз за разом! Раз за разом! То у тебя нет информации, то ты не имеешь права разглашать тайны следствия! То еще какая-нибудь ерунда приходила в твою тупую голову, и ты меня посылал, Вишняков! Три года! – Тамара выставила три пальца. – Три года я потратила на тебя. И никакой благодарности! Все! Я ухожу. Вот твои ключи!

Тамара и раньше уходила. Но без вещей и с ключами. Через неделю, остыв, возвращалась. Какое-то время все было относительно мирно и тихо. Потом тишина сменялась Тамариным ворчанием. Ворчание перерастало в скандалы, и она снова уходила.

Но без вещей и с ключами.

Теперь возле двери грудились ее чемоданы, забитые тряпками. И ключи с грохотом были брошены в сторону двери гостиной. Он там смотрел телевизор, сидя в кресле. Вернее, делал вид, что смотрит. На самом деле размышлял.

Хочет ли он, чтобы она осталась? Жалеет ли, что все вышло именно так – плохо? Будет ли ему ее не хватать?

Странно, на все вопросы был один ответ – нет. И в глубине души он даже радовался, что она приняла решение за них обоих. И что сейчас уйдет, и он больше никогда не услышит ее высокого звонкого голоса, не угадает по странному блеску в глазах о ее сомнительных сексуальных желаниях, возникающих спонтанно и обычно не вовремя.

Тамара ушла. Вещи забрала. Ключи оставила. А он просидел в кресле, делая вид, что смотрит телевизор, часа два. А потом пошел прогуляться. Забрел в бар неподалеку и проторчал там до полуночи. И надрался конечно же. Имел право! У него назавтра должен был быть выходной. Законный выходной!

---