Шефы тоже плачут

Полина Рей

− Пухляш! Не спи на работе, стейк сам себя не приготовит.

Улыбка двухметрового гада-шефа, склонившегося надо мной и почти ласково треплющего меня за щёку, любому другому могла бы показаться обаятельной. Я же знала − с таким оскалом он сожрёт кого хочешь и даже не подавится. Особенно меня.

− Отстань, я не сплю.

Я врала − едва притулилась около стола, как склонила голову и засопела. Кажется, мне даже успело присниться что-то приятное.

− Я вижу. Приготовь заказ, пока клиент не ушёл. Не даст чаевых официанту − работаешь в этом месяце без премии.

Едва он отвернулся, так и не дождавшись моего «да, шеф», показала язык и достала из холодильника мясо. Что ж, если представить на месте куска говядины Орловского, может, будет не так обидно получить выговор на ровном месте.

Орловский − это мой босс. Точнее, шеф-повар ресторанчика «Стяг». А если совсем точнее − Орловский Андрей Николаевич, шеф-повар, босс и самая большая задница на свете. Сколько себя помню, он всегда выводил меня из себя. Даже когда мы жили в разных городах, умудрялся напоминать о себе время от времени. То шуткой, вскользь сказанной во время того, как поздравлял меня по телефону с днём рождения, а то и вовсе букетом из контрацептивов, присланных с курьером.

Не было ни дня, когда я бы не вспоминала о том, что Орловский существует на белом свете. Он просто не давал мне возможности это забыть.

И вот теперь, когда его мать, по совместительству владелица небольшого ресторана на окраине Санкт-Петербурга, пригласила меня работать у неё, наличие Андрея рядом стало совсем уж каждодневным. И он пользовался этим с лихвой.

Но в целом же я была очень благодарна за то, что работаю в «Стяге». Кулинария была моей страстью всегда, Наверное, с тех самых пор, когда мне было три года и я лепила куличики в песочнице, рассаживала в круг кукол и кормила их ими, делая вид, что это торты. Потом я стала читать мамины поваренные книги вместо того, что задавали мне в школе, и не успокоилась, пока не выучила все рецепты наизусть.

Следующим этапом стала выдумка новых кулинарных шедевров или адаптация продуктов из списка к реалиям российской жизни.

И каково же было моё удивление, когда я поступила в кулинарный техникум, и узнала, что Орловского снаряжают учиться не куда-нибудь, а во Францию. И, по удивительному совпадению, именно кулинарному искусству.

− Пухляш, ну? Стейк готов?

− Для медиум вэлла¹ прошло слишком мало времени. И меня зовут Рита! − огрызаюсь я, когда Андрей материализуется за моим плечом и, заглянув через него, воззревается на кусок мяса, который я переворачиваю, чтобы он не подгорел.

− Он дойдёт на тарелке, когда дашь ему отдохнуть перед подачей.

В голосе шефа слышатся какие-то противные нотки, хотя, возможно, мне это только кажется. А его близость нервирует. Не зря наше знакомство два десятка лет назад началось с ударом погремушкой точно в лоб Орловского. Сейчас мне тоже хочется чем-нибудь в него запустить.

− Я повар, и я знаю, что я делаю!

Схватив сковородку за ручку, охаю, когда поверх моих пальцев смыкается ладонь Андрея. Он настойчиво пытается снять стейк с огня, я − точно так же настойчиво пытаюсь ему помешать.

− Отпусти, − шепчет он предупредительно мне на ухо.

− И не подумаю.

− Я шеф, и я знаю, что делаю, − передразнивает он меня.

Я делаю какое-то неуловимое даже для самой себя движение, ударяясь затылком о грудную клетку Орловского. И он сдавленно охает и… отпускает ручку. Кусок мяса, взметнувшись в воздух, пролетает пару метров, чудом никого не зацепив по дороге, и плюхается на пол.

Чёрт! Теперь всё переделывать… И не только переделывать.

− Штраф в размере стоимости трёх стейков, − тихо говорит Орловский прежде, чем отправляться готовить Нисуаз. − И только попробуй передержать следующий.

Не передержу. Отработать в минус этот день и задолжать шефу − слишком непозволительная роскошь даже для меня. Я вздыхаю, заново ставя сковороду на огонь. Совсем скоро домой. А завтра − выходной. И только благодаря этим мыслям я чувствую себя более-менее успокоившейся.

Утро врывается в мой сон c головной болью и насморком. Открываю глаза с трудом, а они слезятся − то ли аллергия на что-то, то ли умудрилась простыть прямо посреди июня. На сотовом − три пропущенных от матери Орловского, которую в нерабочее время я зову просто тётей Таней. Интересно, зачем она мне названивала, да ещё и так настойчиво? Может, Андрей рассказал, что вчера я загубила отличный кусок мраморной говядины? Нет, на него это непохоже. Он был занозой в заднице, но не ябедой. Значит, причина совсем не в её заносчивом сыночке.

− Тёть Тань, вы мне звонили? − говорю я в трубку с истинно французским прононсом.

− Оу, − отвечает она без приветствия. − Вопрос отменяется. Ты заболела?

В её голосе − искреннее участие, и связано оно совсем не с тем, что я завтра могу не выйти на работу. Она действительно волнуется за меня.

− Есть немного. К завтрашнему дню приду в норму.

− Хорошо. Но если разболеешься − никаких выходов на работу! Андрей найдёт тебе подмену.

О, да. И сделает это с огромным удовольствием.

− Нет. Я сейчас же буду лечиться всеми возможными и невозможными способами.

Перебросившись парой слов, мы заканчиваем беседу, а я плетусь на кухню, чтобы найти таблетки и закинуться лекарствами, способными убрать это ужасающее состояние.

− Пей до дна!

− Что там?

− Перцовка. Пей!

Я подношу ко рту наполненную до краёв стопку, больше похожую по объёму на маленький стакан. От одного запаха глаза слезятся, а нос сам по себе прочищается. Правда, ненадолго.

Марина настойчиво подталкивает стопку под донышко, и я всё же делаю щедрый, в половину содержимого, глоток. Надо будет убить лучшую подругу. Лучше − дважды! − ещё мелькают в моей голове мысли, когда губы, нёбо и горло опаляет такой нестерпимой остротой, что я чувствую себя огнедышащим драконом. Из глаз помимо воли брызгают слёзы. Маринка смотрит на меня выжидающе, сидящая чуть поодаль Катька − округлив глаза.

Простуда действительно отходит на второй план. Ей просто не остаётся места среди приступа удушающего кашля, который сменяет эффект слезотечения.

− Я… когда-нибудь… убью тебя, Марина, − обещаю, когда ко мне возвращается возможность говорить.

− Нормально вообще! Я тебе тут жизнь спасаю, а ты членовредительством грозишься, − притворно-обидчиво сокрушается подруга.

− Это теперь так называется?

− Ага. Ну хоть немного помогло?

− Неа. Но я запьянела.

Насморк действительно исчез. Или мне просто стало всё равно, течёт у меня из носа или нет. По венам разлилось такое приятное тепло, от которого хотелось улыбаться во весь рот. И даже перцовое послевкусие на губах не казалось таким уж противным.

− Запьянела? Этим надо воспользоваться, − решает Маринка, устраиваясь в кресле удобнее. − Рассказывай, как ты со своим шефом. Что у вас?

− У нас?

− Ну, да. У вас.

− А что может быть у нас? Он меня доводит, я не сдаюсь.

− Ладно тебе. Андрей просто прелесть.

− Это пока ты не на моём месте. Была бы на моём, он бы к тебе цеплялся.

− Завидую.

− Нечему. Иногда мне кажется, я не выдержу и сяду по статье сто пятой.

− И лишишь генофонд такого мужчины? Какая ты злая.

− У меня есть на то все основания! − Я выставляю указательный палец вверх, давая понять, что готова отстаивать свою позицию относительно Орловского до победного. Но пересказать то, что подруги знают наизусть и без моих повторений, не успеваю − раздаётся звонок в дверь.

− Ты пиццу заказала? − удивлённо спрашивает Катя.

Я пожимаю плечами. Больше гостей я не ждала, ничего с доставкой на дом не заказывала. Значит, кто-то из соседей. Я открываю дверь, не глядя в глазок, и зря. На пороге стоит Орловский собственной персоной.

− Выглядишь ужасно, − говорит он, и мне лишь на мгновение кажется, что в его взгляде мелькает тревога. Привидится же такое.

− Спасибо.

− Надеюсь, самочувствие лучше вида.

− Надейся. Тебя каким ветром сюда принесло?

− Попутным. Мама попросила заехать и привезти тебе это.

Он вручает мне пакет, который я инстинктивно прижимаю к груди. Даже заложенный нос не мешает мне понять по запаху, что Орловский привёз имбирь, лимон и что-то ещё, корицу, что ли?

− Спасибо, − снова повторяю я.

И на этом вроде бы можно было завершить разговор, но этот засранец стоит и не уходит. Вот только смотрит совсем не на меня. Его взгляд направлен куда-то мне за спину, а на лице при этом появляется довольная ухмылочка. Слышу, как сзади переговариваются девчонки.

− Так. Передача «Навести больного» завершена. Можешь ехать, − говорю я ему и пытаюсь закрыть дверь, что Орловский не даёт сделать, придержав её рукой.

И почему сейчас внутри рождается какое-то странное чувство? Будто у меня пытаются забрать что-то моё, принадлежащее мне с самого детства? Нехорошее такое ощущение, которое надо бы гнать метлой куда подальше.

− Пухляшик, ты почему такая злая? − интересуется Андрей, всё так же заглядывая в квартиру. − И невоспитанная. Пригласила бы в гости.

− Ещё чего! Не хватало в ресторане эпидемию устроить.

− Зря опасаешься. К твоей заразности я привык давным-давно. У меня на неё стойкий иммунитет.