– Пока не за что. – Юнец откинулся на спинку кресла. – Кстати, не расскажете, за что вас уволили с предыдущего места работы?

Наушники плеера смотрятся естественно в ушах подростка. Для молодого мужчины это украшение уже несколько странно. Для тридцатичетырехлетнего – нонсенс. Но что делать? Димка так и не придумал лучшего способа отключаться от мира. От враждебного и холодного города, наполненного чужими людьми. Они спешат по своим делам, говорят по телефону, ругаются, толкаются, спорят. Они рядом и одновременно – далеко. Им нет никакого дела до «системного администратора широкого профиля», до его проблем, его чувств, его мыслей. У них свои заботы. Вот и пускай они остаются по ту сторону звуковой стены. Если не смотреть в глаза, ты не видишь человека, поэтому Орешкин не часто вглядывался в лица окружающих людей. А врубив плеер погромче, ты и не услышишь человека. И даже в центре города или в переполненном вагоне метро остаешься наедине с самим собой. А когда играет любимая музыка и никто не мешает, действительность кажется не такой убогой, как на самом деле.

Через сорок тысяч лет скитаний
Возвращался ветер к старой маме
На последней дозе воздуха и сна…

Но сегодня не спасал даже пронзительный рок. Не то настроение. Трудно отрешиться от мира, когда в кармане всего сотня баксов, подходит время платить за квартиру, а перспективы самые что ни на есть туманные.

«Возьмут! Конечно, они меня возьмут! Кто еще согласится на такой круг обязанностей и два месяца испытательного срока? К тому же я не студент, во время сессии отпрашиваться не стану и после института не сбегу. Я останусь…»

Возвращаться к метро Орешкин решил дворами. Он не сомневался, что легко найдет правильную дорогу. А даже если и заблудится, то ничего страшного: времени у него много, спешить некуда.

«И фирма вроде солидная, возле офиса одни иномарки стоят. Зацепиться бы! Только зацепиться! И больше никаких фокусов! Хватит с меня, пора за ум браться…»

Поцелуй меня – я умираю,
Только очень осторожно, мама,
Не смотри в глаза, мертвые глаза
Урагана…

Разумеется, на человека в черном пальто Орешкин обратил внимание не сразу. Мало ли кто по дворам шастает? Прошел мимо, поглощенный своими проблемами, однако через несколько шагов резко остановился и обернулся, подсознательно почувствовав: происходит что-то необычное.

Довольно старый мужчина медленно брел к двухэтажному кирпичному домику, стоящему в глубине двора. Длинное черное пальто распахнуто, под ним темный костюм, белая сорочка и галстук – на обычного пенсионера, вышедшего за утренними покупками, мужчина не походил. Походка заплетающаяся, спотыкается на каждом шагу, но то, что старик не пьян, Димка понял практически сразу: увидел падающие на асфальт капли крови.

«Дела…»

Орешкин растерялся. Что делать? Пройти мимо? Даже не пройти – убежать. Кто знает, почему старик в крови? В такие истории влипать не стоит.

Правильные мысли в голове крутились, верные. Спасительные. Вот только ноги почему-то не слушались. Замер Димка как вкопанный на том самом месте, с которого увидел цепочку кровавых пятнышек. Замер. Без движения.

«Хорошо бы стать невидимым…»

Тем временем старик споткнулся в последний раз и упал на колени. Силы его покидали, но упрямство или инстинкт самосохранения заставляли продолжать движение.

Он пополз. Преодолел несколько метров на четвереньках, невнятно бормоча что-то на гортанном языке, а потом скатился по ступеням, ведущим к подвальной двери.

Орешкин сглотнул и огляделся. Во дворе было пусто. И тихо. Ни одного человека. Ни собак, ни кошек, ни птиц. Только голос в наушниках поет о разудалом морячке. Чужой голос, ненастоящий, безжизненный. Внезапно Димке захотелось увидеть кого-нибудь. Все равно кого: человека, собаку, кошку, птицу – неважно. Увидеть кого-то, кто продолжает жить обычной жизнью. Кто хмуро идет по своим делам, ежась на морозном весеннем ветру. Не падает. Не оставляет за собой кровавые следы. Димке захотелось увидеть кого-то, кто смог бы вернуть его в нормальный мир.

Не увидел.

Во дворе по-прежнему было пусто.

Неестественно пусто.

«Надо вызвать милицию».

«А вдруг он просто порезался?»

«Тогда надо вызвать „Скорую“.

«А вдруг в него стреляли?»

«Тогда – милицию».

«Пойди посмотри, что с ним случилось, и тогда решишь».

Легко сказать: пойди посмотри.

Но и бросать человека в беде не хотелось. Димка вдруг понял, что не сможет уйти. Не сможет, и все. Не такой уж он и плохой. Нормальный он, не из тех, что мимо проходят.

Орешкин выключил плеер, снял наушники, достал из кармана телефон, крепко сжал пластиковую трубку, так, словно она была оружием, и медленно подошел к лестнице.

– Эй!

Старик полулежал внизу. На грязной и заплеванной площадке, перед ведущей в подвал железной дверью. Резко пахло мочой, и валялся мусор: рваные пакеты из-под чипсов, разбитые бутылки, смятые пивные банки, тряпки какие-то, палки… И мужчина, угрюмо изучающий свой окровавленный живот.

– Вам нужна помощь?

Старик поднял голову. Черные волосы с проседью. Резкие черты лица. Смуглая кожа. Большой нос. Черные глаза.

«Дарагой, бери урюк, хадить будэшь в белый брюк!»

Но сейчас не было гвоздик или мандаринов. Перед Орешкиным лежал раненый человек. Просто человек.

– Позвонить в «Скорую»?

– Сюда подойди.

– Вам нужна помощь.

– Ко мне подойди, пацан, я не трону.

Он не тронет! Можно, конечно, посмеяться, но Димке было не до веселья. Во-первых, ситуация не располагала, во-вторых… голос раненого срывался, чуть дрожал, но в нем все равно чувствовалась властность и сила. Настоящая сила. Орешкин вдруг подумал, что, не будь в животе старика дырки, он бы уделал годящегося ему в сыновья Димку одной левой.

Но дырка была. И была кровь. И настойчивая просьба:

– Ты глухой, что ли, а? Подойди, говорю!

Димка сошел по ступеням вниз, присел возле раненого на корточки. На живот Орешкин смотреть боялся, пришлось, вопреки собственным принципам, встретиться со стариком взглядом.

– Русский?

– Русский, – подтвердил Димка.

Раненый поморщился, пробормотал что-то, похоже, выругался.

– Ладно, пусть будет русский. Все лучше, чем этим шакалам ее дарить…

– Каким шакалам? – «За ним наверняка гонятся! Что я наделал?!» На Орешкина накатил страх. – Давайте я «Скорую» вызову, а вы сами разбирайтесь.

– Поздно, русский, поздно. – Старик усмехнулся. Нет – ощерился. – Мне твоя «Скорая» не поможет, понял? Я умираю. А звонок засекут. И тебя вычислят. Придут и спросят.

– О чем?

– Узнаешь о чем.

– Я ухожу!

– Сиди, не рыпайся.

Твердые пальцы тисками сдавили плечо Орешкина.

«Господи, откуда у него столько сил?»

– Я умираю, русский, понял? Умираю. А тебе повезло. Джекпот тебе достался, русский.

– О чем вы говорите?

– Денег хочешь? Много денег? Будут тебе деньги! Аллахом клянусь – будут. Ты не убегай, русский… Не убежишь?

Димка отрицательно мотнул головой. Старик отпустил его руку и принялся стаскивать с пальца массивный перстень.

– Слушай, русский, найди моего сына…

«Никаких историй!!!»

Упоминание о деньгах – больших деньгах! – на некоторое время заставило Орешкина позабыть об опасности. Но при словах «найди моего сына…» инстинкт самосохранения попытался взять верх над жадностью.

– Я ничего не возьму! И не буду никому ничего передавать.

Димка даже попытался встать, но старик, продемонстрировав отличную сноровку, успел вцепиться Орешкину в руку.

– Не будь дураком, русский!

И добавил несколько слов на своем языке. Ругался? Наверное, ругался. Строптивого Димку ругал и просто так, потому что больно. А когда больно, всегда ругаются.

– Я не возьму!

– Миллион, русский, миллион тебе сын даст, понял? Только не жадничай! Больше не проси! Миллион! Миллион даст, Абдулла у меня умный. Он все поймет. Он шакалов порежет, а тебе – миллион, понял, русский? Миллион! Только перстень Абдулле отдай, русский, отдай! И скажи, чтобы ей не верил.

– Кому?

– Он знает! Скажи: отец велел ей не верить! Ни одному слову не верить! Ей нельзя верить!

Старик замер. Замолк на полуслове, невидяще глядя на Орешкина. Димка наклонился к нему:

– Вы…

Умолк. Понял. Задрожал. С лихорадочной поспешностью разлепил пальцы мертвеца и бросился вверх по ступенькам, сжимая в кулаке окровавленный перстень.

С самого детства Мустафа Батоев страдал из-за своего невысокого роста. Он был самым маленьким парнем во дворе, самым маленьким учеником в классе, самым низеньким студентом на курсе. А если добавить к этому наличие избыточного веса да косой правый глаз, то картина получится совершенно безрадостная. Друзья над Мустафой посмеивались, девушки в упор не замечали, а красавица Зина, по которой вздыхал едва ли не весь факультет, как-то заметила, что подобный внешний вид можно простить только Наполеону.

Батоев это высказывание запомнил.

Стиснул зубы, побледнел, но промолчал. Ушел с той вечеринки и до утра бродил по московским улицам.

«Наполеон? Хорошо. Раз ты настаиваешь – пожалуйста».

---