Пиковая дама – червонный валет. Том третий

Андрей Воронов-Оренбургский

Часть 7 Западня

Глава 1

Грозовая туча, пропитанная слезами переживаний и страхов родителей за свою старшую дочь, разразилась градом сердитых упреков и обвинений. Завидев вернувшуюся за полночь Барбару, ее раскрасневшееся, с испуганными, но счастливыми глазами лицо, пан Фредерик «спустил собак». Было сказано все, чем кипело истерзанное сердце отца.

– Глядите-ка, выросла ясновельможная пани! Бесстыжая фуфыра! Родителей в гроб возжелала загнать? Молчи, дрянь! Я повиляю тебе хвостом перед шпорами! Ишь, выискалась принцесса! Побойся Бога! Ты что же, очернить фамилию нашу решила на весь белый свет? Прочь с глаз моих! Видеть тебя не желаю! – Отец, весь на нервах, кое-как сдерживал тяжелую тряску рук, потом негодующе топнул ногой и в самом дурном расположении духа покинул прихожую.

– Довольно на сегодня! – со скорбным надрывом, точно разбитое камнем стекло, прозвучал в общем молчании голос матери. У Баси задрожали на глазах слезы, голубая жилка явственнее забилась на виске. «Уж лучше бы мамочка на меня накричала… или приказала выпороть розгами…»

– Мамочка, миленькая, дорогая, родная! Я не хотела… не хотела… – молитвенно сложив на груди руки, бросилась к матери дочь, но пани Мария сердито, без капли сочувствия обрубила ее порыв.

– Тебе нет оправданий! Ка-кая низость… Какая вопиющая разнузданность нравов! Кошмар! Не-ет, не думала, не гадала, что доживу до такого позорища… И это моя дочь! Матка Боска, какой скверный пример ты подаешь младшей сестре – Агнешке. О, я не знаю, что с тобой сделаю! Где ты была? Впрочем, довольно! И слышать не хочу! Все завтра! У меня дико раскалывается голова… А теперь изволь спать, вот тебе свеча. Ступай.

Напуганная переполохом в доме, прислуга суетливо начала тушить лампы.

Бася молча взяла подсвечник, и, когда поравнялась со своей гувернанткой, та что-то прошептала ей ядовитое по-латыни, а потом, провожая воспитанницу до дверей спальни, злорадно прожурчала:

– Я знаю, с кем ты была, паршивка… И знаю, какие непотребные мысли витают в твоей ветреной голове… Ты, негодница, подвела меня, но не думай, что это так легко сойдет тебе с рук… Я все доложу пану Снежинскому… И знай: Варшавы тебе не видать! Это решение пана Фредерика. Ты останешься дозревать на моей грядке, запертая на ключ… и у нас будет предостаточно времени проштудировать все заповеди Иисуса. Так что теперь тебе надлежит быть паинькой, накрыться с головой одеялом и не высовываться. Вы уяснили сказанное? – В глазах наставницы разливалось торжество. – Не слышу вас?

– Да, пани Ядвига, – всхлипнула Бася.

– Очень хорошо. А теперь умойтесь. Боженка весь вечер подогревала воду, ожидая вас. И смените это грязное рубище. Фи!

* * *

Отогревшись в горячей воде, с потемневшими кончиками намокших волос она отошла от туалетного столика. На предложение доброй Боженки испить чаю с овсяным печеньем она отказалась.

Душистая, в прозрачной ночной рубахе на голое тело, она на цыпочках торопливо прошла в спальню. Комната была освещена спокойным, без теней, лунным светом.

Агнешка, уткнувшись высоким лбом в пухлую белизну подушки, мирно посапывала носом. Ее жиденькие светло-русые волосы скошенной травкой рассыпались по обнаженному смуглому плечику, по едва набухшей девичьей грудке.

Барбара неслышно подошла к кровати сестры, поправила свалившийся набок край одеяла. Прислушалась. Скандал, как отгремевший шторм, постепенно стихал; слышались отдаленные отголоски отходившей мамочки, сердито шлепали по лиственничному полу домашние туфли отца. Но самое страшное было уже позади.

В мае печи прекращали топить, и по ночам было прохладно. Барбара закрыла ставни и забралась на кровать. Ежась от холода, она долго сидела, не в силах заснуть, охваченная отчаянием, и наивно мечтала: «Ах, если бы меня родители выгнали из дому».

Она, наконец, легла, скрючившись под одеялом, согревая остывшие после мытья ступни ног. Те, как две ледышки, медленно оттаивали в тепле постели.

В полузабытьи в памяти девушки проплывали пережитые за день эпизоды. Гуляние в Липках, нарядные отдыхающие, бравурные отголоски духового оркестра; замершие на желтках ромашек пестрые крапивницы, словно конфетные фантики, с тонюсенькими хоботками-струнками… Но стоило ей смежить ресницы, как тут же возникало лицо соколовского оторвяжника: оно было неподвижно сурово, а взгляд залитых водкою глаз издевательски жесток. Видение было столь явным, что на своей щеке она чувствовала его жаркое, густое дыхание. И только светлый образ Алеши, его благородный поступок разбивал зерцало этой жуткой картины, давая покой и ликование заполошно стучавшему сердцу.

«Это судьба. – Пугливая радость открытия осветила девичью душу. – Мы, конечно, не зря встретились этой зимой… Моя муфта! Это провидение… промысел Божий. – Барбара улыбнулась чему-то своему, крепче обняла руками подушку. – О, бог любви! Властитель всех человеческих тайн… И ты, лукавый Купидон, сейчас завидуешь мне, забыв о своих стрелах… Кречетов Алексей… Господи, я чувствую, ощущаю биение его сердца и трепет души. Хорошо, что я сказала ему, что без него мне будет очень трудно, хорошо, что он верит мне, хорошо – потому что так оно и есть!».

Ночь молчала за окнами, прятала свою улыбку, свою звездную красоту, мечтательность и нежность.

Успокоившись, Барбара снова легла, обняла руками плечи, прислушиваясь к голосу своего сердца:

– Святая Дева, будет ли сему конец?

– После каждого порога в нашей жизни берется новое начало.

– О Небо, позволь мне всегда быть с ним!

– Ты будешь с ним… ведь все зависит от тебя.

Глаза девушки покрылись туманцем слез, но она улыбнулась:

– Я ведь не должна плакать, правда? – спросила она себя.

– Если только от счастья, – ответил внутренний голос.

– Но почему от счастья… и слезы? Разве бывает так?

– Как видишь… А слезы – оттого, что вам пришлось расстаться. Но пусть это расставание будет последним.

Она вновь ясно представила своего Алексея: он через силу улыбнулся ей, потому как и ему было явно грустно.

– Полно печалиться, – тихо, но убежденно добавил он. – Две недели пролетят быстро, не так уж долго ждать.

Ей почудилось, что Алексей нежно провел рукой по ее волосам. Эта ласка должна была остаться с нею, как невидимый нимб их любви. С этим она уйдет в зыбкую страну Морфея, чтобы скорее приблизить день их новой встречи.

«Надо непременно, завтра же сбегать до тетки Дануси!» – мелькнуло в голове. Кухарка знает решительно все. И «девичьи гадания», и «приснись жених невесте», и «язык цветов», и «предсказания судьбы», и «толкование снов». Красная роза – любовь и страдание. Маргаритка – невинность, сирень – первые волнения любви. «Ой, светозарная панночка, – вспомнился веселый смех тетки Дануси. – Девки боятся стрел любви, как собака сала. Стоит ли в страхах пребывать? Хотя с другой стороны, любовь – это ужасное несчастье: она свободного человека делает узником. Но без любви… опять-таки жизнь бессмысленна… Уж поверьте мне, старой бабе… Я, когда прежде влюблялась, так будто входила в облака».

Барбара уже без слез улыбнулась своим девичьим грезам. Тут, в детской, где они спали с Агнешкой, казалось, еще осталось что-то от мнимого пребывания Алеши. Его образ будто еще витал здесь, неуловимый, незримый – и в то же время реальный и осязаемый.

Бася закрыла глаза, но спать по-прежнему не хотелось. Она перевернулась на правый бок, затем на левый – пустое. В голову лезло разное: и папенькин гнев с родительской болью в глазах, и маменькины истеричные ноты, летящие под потолок, и гусиное шипенье гувернантки: «Я знаю, с кем ты была, паршивка… И знаю, какие непотребные мысли витают в твоей ветреной голове!». Угрозы пани Войцеховской расстроили, рассердили Барбару, но не испугали. Злая собака мысленно лает даже тогда, когда молчит. Однако воспитанница знала, как сладить со своей бонной. «Черт бы взял эти взятки!» – любила пройтись по оным старая дева. На черта, впрочем, пани Ядвига не очень надеялась: брала сама, если только тому сопутствовал случай. А потому флакончик духов, пачка индусского чая, мелкий денежный купон или гребень для волос вполне могли загладить случившийся инцидент. «Мысль о худшем делает плохое хорошим». Барбара снова перевернулась на другой бок. Теперь ей вспоминались этюды былого.

* * *

Она спрашивала саму себя, когда впервые обратила внимание на мальчишек, когда стала ощущать разницу между их племенем и девчачьим. Когда поняла, что у рода Адама есть то, чего нет у рода Евы, и наоборот?… «Пожалуй, тогда мне было меньше, чем Агнешке… лет шесть или семь… и жили мы не в России, а в царстве Польском близ Ченстохова, где у отца был большой и уютный фамильный дом».

Почти сразу за каменным забором кудрявым ковром на многие версты тянулись кленовые и дубовые рощи. Там местные жители пасли скот, собирали валежник, а также корни и цветы, которые издревле почитались целебными.

По примеру крестьян маленькая Барбара тоже собирала различные корни и цветы и большими охапками стаскивала их в дом.

Эти занятия, равно как и другие затеи простонародья, что пришлись по сердцу дочке, весьма огорчали ее родителей, живших по примеру господ и считавших ниже своего достоинства копаться в земле. Барбаре строго-настрого запрещалось разговаривать и вообще общаться с детьми крестьян.