KNIGID.RU Так или иначе, как я уже сказал, однажды Хегберт написал «Рождественского ангела» и решил его поставить. Сама по себе пьеса была вовсе не плоха, что изрядно удивило зрителей на премьере. История мужчины, который несколько лет назад овдовел. Главный герой, Том Торнтон, некогда был очень религиозен, но пережил кризис веры, когда его жена умерла родами. Он растит дочку один, хотя отец из него не бог весть какой. На Рождество девочка хочет музыкальную шкатулку с ангелом на крышке – такую она видела в старом журнале. Торнтон ищет изо всех сил, но безуспешно. Так вот, наступает сочельник, а он по-прежнему бродит по магазинам и вдруг встречает странную женщину, которую прежде никогда не видел. Та обещает его выручить, но сначала они помогают бродяге (в те годы, помнится, их называли просто бездельниками), затем навещают сирот в приюте, потом заходят в гости к одинокой старушке, которой хочется с кем-нибудь поболтать в канун Рождества. Наконец загадочная дама спрашивает у Тома, о чем он мечтает; тот, разумеется, хочет, чтобы жена была с ним. Дама подводит его к городскому фонтану и приказывает посмотреть в воду; Том видит лицо своей дочери и начинает рыдать. Пока он плачет, таинственная дама исчезает; Том ищет, но нигде не может ее найти. Наконец он возвращается домой, вспоминая все случившееся в этот вечер. Он заходит в спальню к девочке, осознает, что она единственное, что связывает его с покойной женой, и снова начинает плакать, потому что до сих пор был не самым лучшим отцом. На следующее утро под елкой чудесным образом оказывается музыкальная шкатулка, и ангел на крышке как две капли воды похож на загадочную незнакомку.
Честное слово, это было не так уж плохо. Люди плакали, когда смотрели. Каждый год билеты распродавали до единого. Пьеса сделалась такой популярной, что Хегберту пришлось ставить ее уже не в церкви, а в Бофорском драматическом театре, который располагал большим зрительным залом. К тому времени, когда я стал старшеклассником, «Рождественский ангел» неизменно шел при аншлаге – учитывая состав труппы, это уже само по себе было достойно удивления.
Видите ли, Хегберт хотел, чтобы в пьесе участвовали не профессиональные актеры, а обычные школьники. Наверное, он думал, что подросткам надо дать хороший урок жизни, прежде чем они уедут в колледж и окажутся перед лицом соблазнов. Уж такой он был человек – пытался уберечь нас от искушения. Он твердил, что Бог наблюдает за тобой, даже когда ты далеко от дома. Если положиться на Него, все будет в порядке. В свое время я действительно это понял, хотя и не благодаря наставлениям Хегберта.
Как я уже сказал, Бофор был типичным южным городишком, пусть и с любопытной историей. Пират Черная Борода некогда купил здесь дом, а его корабль «Месть королевы Анны», по слухам, затонул неподалеку от берега. Недавно не то археологи, не то океанологи, не то еще какие-то любители старины заявили, будто нашли его, но никто до сих пор толком не уверен – сами понимаете, на корабле, затонувшем двести пятьдесят лет назад, не было бардачка с водительскими правами. С 1950-х годов Бофор хоть и сильно изменился, но все-таки не стал крупным мегаполисом. Он навсегда останется небольшим, но в годы моего детства он с трудом удостоился быть отмеченным на карте. Избирательный округ, куда входил Бофор, занимал восточную оконечность штата, что-то около двадцати тысяч квадратных миль; там не было ни одного городка с населением более двадцати пяти тысяч человек. Даже по сравнению с ними Бофор казался крошечным. И этот округ до самой виргинской границы представлял мой отец.
Полагаю, вы слышали о нем. Даже теперь он остается чем-то вроде легенды. Его звали Уорт Картер, и он был конгрессменом более тридцати лет. Каждый год во время избирательной кампании он выбрасывал лозунг «Уорт Картер представляет…». Люди вписывали название того города, где жили. Я помню, как мы с мамой ходили на предвыборные мероприятия, дабы продемонстрировать избирателям, что Картер – настоящий семьянин. Мы видели эти надписи; попадались названия вроде Отуэй или Сэвэн-Спрингз. Теперь, конечно, такое не сработает, но в те годы это считалось прекрасным рекламным ходом. Если бы отец попытался сделать сейчас нечто в том же духе, его противники непременно вписали бы какую-нибудь непристойность, но прежде ничего подобного не случалось. Ну, разве что за одним исключением. Какой-то фермер из Даплина подписал под отцовской фамилией «дерьмо»; когда мама увидела, она заставила меня отвернуться и обратилась к Богу с просьбой простить несчастного придурка. Разумеется, вслух она ничего не сказала, но суть я уловил.
Таким образом, мой отец – господин конгрессмен – был большой шишкой, и все, включая старину Хегберта, его знали. Эти двое не ладили, пусть даже отец ходил в церковь всякий раз, когда был в городе – а такое, надо сказать, случалось редко. Хегберт, помимо твердой уверенности в том, что прелюбодеи будут чистить нужники в аду, считал коммунизм болезнью, которая «делает людей отпетыми язычниками». До тех пор я полагал, что можно быть разве что отпетым хулиганом, но паства тем не менее понимала, что он имеет в виду. Прихожане знали, что эти слова адресованы непосредственно моему отцу, который сидел с закрытыми глазами и делал вид, будто не слушает. Он был членом одного из комитетов, в чьи функции входило контролировать «красную заразу», которая якобы постепенно проникала во все сферы общественной жизни, включая национальную оборону, высшее образование и даже выращивание табака. Учтите, это происходило во времена «холодной войны»; атмосфера изрядно накалилась, и жители Северной Каролины высоко ценили людей, способных внятно разъяснить им происходящее. А мой отец упорно искал факты, абсолютно бессмысленные для таких, как Хегберт.
Возвращаясь домой после церковной службы, он обычно говорил: «Преподобный Салливан сегодня в прекрасной форме. Надеюсь, ты слышал ту часть его проповеди, которая касалась бедных…»
Да, папа, конечно…
Отец старался разряжать ситуацию по мере возможности. Подозреваю, именно поэтому он продержался в конгрессе так долго. Этот человек мог посмотреть на самого безобразного в мире ребенка и сказать что-нибудь приятное. «Какой изящный малыш», – говорил он, когда ему показывали младенца-гидроцефала, а если у малышки оказывалось родимое пятно в пол-лица, он восклицал: «Держу пари, это самая прелестная девочка на свете!» Однажды к нему подвезли мальчика в инвалидном кресле. Отец взглянул на него и произнес: «Готов поклясться, ты самый умный парень в классе». И он не ошибся! Да, подобные трюки ему отлично удавались, он неизменно выходил сухим из воды. Честное слово, мой отец не был уж таким плохим человеком – в конце концов, он меня не бил, и все такое.
Просто его не было рядом, когда я рос. Мне неприятно так говорить, потому что в наши дни люди повадились оправдывать этим свое дурное поведение. «Мой отец меня не любил, и поэтому я стал стриптизером». Я же не оправдываюсь, а просто констатирую факт. Мой отец отсутствовал девять месяцев в году – он жил в Вашингтоне, в трех тысячах миль от Бофора. Мать отказывалась переезжать, поскольку оба хотели вырастить меня «на родной почве».
Разумеется, дедушка брал моего отца на охоту и на рыбалку, учил его играть в футбол, устраивал вечеринки в честь дня рождения и так далее – все эти мелочи немало значат. Отец, наоборот, был для меня чужаком – человеком, которого я почти не знал. В первые пять лет своей жизни мне казалось, что у всех детей отцы живут где-то в другом месте. Я считал так до тех пор, пока мой лучший друг Эрик Хантер не спросил, кто этот тип, который приехал к нам накануне.
– Мой папа, – гордо ответил я.
– Ого, – сказал Эрик, роясь в моей коробке для завтрака в поисках «Милки вэй». – Не знал, что у тебя есть папа.
Это было все равно что получить пощечину.
Итак, меня воспитывала мама. Славная женщина, добрая и милая, – о такой матери мечтает большинство людей. Но она не была и не могла быть образцом для подражания; этот факт плюс разочарование в отце сделали меня изрядным бунтарем в самом нежном возрасте. Впрочем, не то чтобы совсем пропащим. Мы с приятелями тайком удирали из дому по вечерам, пачкали чужие машины и лущили арахис на церковном дворе – но в пятидесятые годы все это были вещи, которые заставляли взрослых качать головами и шептать собственным детям: «Ты ведь не хочешь стать таким, как Картер? Ему прямая дорожка в тюрьму!»
Я. Плохой парень. Который ест арахис на церковном дворе. Вообразите себе.
Короче говоря, мой отец с Хегбертом не ладили, и не только из-за политики. Судя по всему, они знали друг друга давным-давно. Хегберт был лет на двадцать старше отца, до того, как стать священником, он служил у моего деда. Дедушка, хоть он и играл с отцом в футбол, был тем еще мерзавцем. К слову сказать, именно он сколотил семейное состояние, но только не воображайте, что он всю жизнь вкалывал как раб, кропотливо трудился и наблюдал за медленным ростом своего предприятия. Дедушка оказался куда проницательнее. Деньги он заработал простым способом – начал как бутлегер-контрабандист и скопил изрядную сумму во времена «сухого закона», провозя ром с Кубы. Затем он принялся скупать землю и нанимать работников. Он забирал девяносто процентов того, что арендаторы зарабатывали на табаке, а затем при необходимости ссужал им деньги под бессовестный процент. Разумеется, дедушка не настаивал на непременном возврате – он просто прибирал к рукам землю или инструменты, которыми тем посчастливилось обзавестись. Потом, что называется, в приливе вдохновения, он учредил банк. Его единственный конкурент на много миль вокруг внезапно сгорел дотла и так и не сумел оправиться после пожара. Вскоре началась Великая депрессия. Хотя все знали, что случилось на самом деле, но молчали, опасаясь мести, и на то имелись основания. Банк был не единственным строением, где внезапно вспыхнул пожар.