– Кто будет завтракать? – пытаясь выглядеть равнодушной, спросила Шекер. Ханна перебирала сковороды в поисках самой большой и сделала вид, что из-за грохота не услышала Шекер. Она прекрасно понимала, чей приход интересовал ее больше всего, и едва заметно переглянулась с Митрофановной.

– Мама, кто придет? – переспросила Шекер.

– Тевриз будет, духтер Туре, чуду делать. А, вот и она! Пришла? Чу хабери? ^[3]

В кухню зашла толстая Туре, которая всю жизнь работала кухаркой на горско-еврейских праздниках. Ее мастерство в выпечке чуду и приготовлении блюд дагестанской кухни славилось по всему Пятигорску. Но она старела и больше не могла работать так много, как прежде, поэтому все чаще ходила со своей дочерью Тевриз, которой передавала все рецепты и кулинарные навыки.

– Как дела? – переспросила Ханна.

– Какие могут быть дела в моем возрасте? Старые мы с тобой стали, Ханна, здоровья ни на что не хватает.

– Не говори так, мама! Вы еще сто лет проживете, правнуков и их детей нянчить будете!

– Да какие сто лет! Это Ханна сто лет проживет, а я старая уже совсем. У нее, – Туре показала на Ханну, – кожа вон какая гладкая, а она семерых не родила?!

– Девятерых! – поправила Ханна, показывая две руки с загнутым большим пальцем. Девять детей у меня родилось – двое умерли маленькими – такими. – Ханна протянула руки вниз и вытянула ладонь, чтобы показать, какими маленькими были ее дети, когда их не стало.

– Эри-эри^[4], – поспешила согласиться Туре, – девять детей было, а кожа какая!

Ханна удивленно потрогала лицо.

– Косметика есть же. Ни грамм не был на мой лицо! Утром встану, водой помою – и все. Не пользуюсь я ничем, как молодые: все моют чем-то, мажут химией. Зачем это все? Только кожу портит.

– Я тоже касметик-масметик не пользую, – сказала Туре. – Но кожа, видишь, какая у меня – вся в морщинах. Это не в кремах дело, это все генетик, он у тебя хороший!

– Да, отец у меня был хороший, не пил, не курил, отец меня любил очень, – подтверждая слова Туре, ответила Ханна. – Потом ушел к Мане, потому что мать моя сына ему родить не могла. Надо было дома сидеть, а она ходила туда-сюда, на базаре торговала за копейки, зелень продавала, сына потеряла одного, брата моего старшего. Потом я родилась. Зачем, говорит, девочек мне рожаешь? – Ханна засмеялась. – Борух, отец мой, наследника хотел, через три месяца она опять забеременела – мальчиком, я точно знаю, люди говорили, живот у нее был овальный, а не круглый, как на девочек. Опять по базарам на мороз ходила, зря ходила, застудилась и выкинула. Больше не могла беременеть. Год, два детей нет, и все. Тогда мать сама сказала Боруху: возьми, говорит, молодую жену, пусть сыновей тебе родит. Он и взял Маню, она ему пятерых сыновей не родила?! А у матери я одна была. Но отец меня любил очень, подарки дарил. Когда я его от тюрьмы перед самой смертью спасла, он мне сказал, я никогда этого не забуду: «Ханна, – говорит, а сам еле дышит, – у меня пятеро сыновей, но все они не стоят одного твоего ногтя». Вот так мне отец сказал. – Женщина взяла в руку последнюю луковицу и стала ее нарезать. Смочив фартуком глаза и высморкавшись, она продолжила: – А когда Шекер, дедейме^[5], умерла, я сначала горевала, а на следующий день у Довида, старшего моего, девочка родилась. Я ее как увидела, сразу сказала: «Вот мать моя!» А Довиду говорю: эту девочку я тебе не отдам, себе на воспитание возьму, она будет носить имя матери моей. А ты себе еще десять детей родишь.

– А Зина что, так и согласилась?

– А-а-а, – Ханна махнула рукой. – Зинка сначала не хотела, первенец мой, говорит, а потом Довид сказал ей: слово матери – закон, как мать скажет, так и будет. Ну она и замолчала и девочку отдала. А чем плохо? Я что, плохо ее воспитала? Не курит, не пьет, не гуляет! Хорошо воспитала и, дай бог, замуж выдам за приличного парня, не бедняка.

– Да, да, правильно сделала, что забрала и воспитываешь. Что правда, то правда: молодежь сейчас неправильно воспитывают! – Туре вздохнула и продолжила: – Ты слышала, что об Анжеле, дочери Натена, говорят? Не слышала? Вай, там что творится?! – обрадовавшись шансу первой рассказать новость, которая уже обошла весь город, но почему-то не дошла до ушей Ханны, Туре причмокнула языком и начала:

– Есть же гулящие девки на свете, вот она такая. Нашку неделю назад на машине с базара ехал, видит – она идет. Как ты думаешь, волосы рыжими не сделала-а-а?! Мини-юбка, сиськи из кофты вываливаются, идет в обнимку с русским парнем. Он что, думаешь, жениться на ней собирается? Да никогда Натен дочь за русского не даст! Значит, не девочка она уже давно, раз с русским парнем в обнимку ходит! Гулящая она стала совсем! Не то что твоя Шекер.

От чувства благодарности к Шекер – за то, что бережет честь, не гуляет, а скромно ждет своего часа, как и полагается порядочным девочкам, Туре вскочила со стула, вытерла измазанные в тесте руки о фартук и стала трепать Шекер за обе щеки. – Хорошая девочка она, не худышка, в собственном соку девочка. Мы ей хорошего жениха найдем, вот увидишь! Самого лучшего! Вон она какая чистая у тебя!

Приход помощниц наполнил кухню разговорами и ароматом домашней выпечки. Если до этого все было обыденно – женщины готовили завтрак мужчинам, то теперь стало понятно, что в доме будет торжество. Большая часть заготовок была сделана накануне: приходил молодой раввин, который, читая молитву, зарезал десять кур и одного барана, а затем женщины ощипали птицу, освежевали барана и замариновали мясо. Из кур должны были получиться пышные чуду-керги и наваристый бульон для хинкала, а из баранины – долма и ароматный плов. Меню застолий не менялось из года в год и зависело только от сезона. Летом подавали больше свежих овощей, которые зимой заменялись консервированными. А сегодня гостям готовили, кроме обычных блюд, летние деликатесы – тара^[6] и чебурки с листьями крапивы.

Вдали послышался лай Мухтара – это Залмон, третий сын Натана и Ханны, пришел с базара и принес продукты к завтраку. Ханна принялась вынимать из корзины покупки: белоснежную мягкую брынзу, телесного цвета сливки, золотое домашнее масло, зернистый творог, копченую индюшку и бастурму, лаваш, овощи. Ханна раскладывала еду по тарелкам, а Мина относила их на стол.

– О, теплый хлеб! – дядя Сави отломил кусочек от лаваша и прищелкнул языком.

– А на ходу есть нельзя, – сказала Мина.

– Иди-иди, неси остальное, – ответил дядя Сави, – смотри, ножи-вилки не забудь.

Пока Мина ходила туда-сюда с тарелками продуктов и раскладывала все на столе, Шекер с Митрофановной справились с картошкой, и Ханна, отрезав полпачки сливочного масла в сковороду, отрегулировала под ней огонь. Когда картошка подрумянилась, в нее были вбиты десять крупных свежих яиц. Осталось отнести чай на мужской стол. Мина подала нарезанный тонкими ломтиками лимон, Ханна – большую сковороду с яичницей и с картошкой, а Митрофановна с Шекер – чай.

Пока женщины готовили еду, отец семейства играл в нарды со вторым сыном, круглым и усатым Борисом, а другие мужчины, кто стоя, кто сидя, наблюдали за партией. Завидев приближающихся с чаем женщин, мужчины – отец, трое сыновей и зять – отложили нарды и расселись по своим местам. Не хватало только старшего сына Довида.

На кухне уже собралось много народу. Две другие дочери Ханны, Рая и Зоя, резали мясо и крутили фарш, а невестки (обеих звали Галями и для удобства их пронумеровали: жену Бориса называли Галей номер один, или «Галей большой» за ее высокий рост, а жену Залмона – Галей номер два, или «Галей маленькой») делали курзе^[7]. Взяв еще один стакан чая, Шекер вернулась к мужскому столу. Мужчины вовсю работали вилками.

– А сахара не бывает? – жуя кусок индейки, спросил Борис.

– Папа, а Довид когда придет? – спросил кто-то еще.

– Сейчас принесу сахар, – ответила Шекер, пытаясь задержаться, чтобы услышать ответ отца на мучивший ее вопрос.

Довид был первенцем Натана и Ханны, самым успешным и талантливым из сыновей, но и самым строптивым. Он требовал особого отношения со стороны родителей, не желая мириться с тем, что они могут отдать предпочтение в каком бы то ни было вопросе другому сыну. Год назад он ушел, демонстративно хлопнув дверью, потому что не согласился с решением матери. Имя «Ханна» должно было перейти в семью одного из сыновей, Довида или Бориса, по решению матери. Мать делала намеки то Довиду, то Борису о том, что отдаст имя именно ему, но долго не определялась в предпочтениях. Каждый был уверен в том, что именно он сможет назвать внучку именем матери – Ханна.

На прошлый Новый год братья подвыпили. Тогда Довид, позвав Шекер к себе и приобняв, сказал:

– Когда замуж выйдешь, смотри, первой девочку чтобы родила, поняла? Первой у тебя должна быть Ханна!

Борис отреагировал незамедлительно.

– А почему ты решил, что имя матери будет у тебя? – спросил он. – У Аркаши родится дочь, мы ее и назовем Ханна. Все должно быть по справедливости. Тебе дали имя бабушки, а мне полагается Ханна! Так, мама? – Борис посмотрел на мать в надежде на поддержку.

– Почему это Аркаша?! Он же еще маленький, под стол ходит. А Шекер уже вон, девушка, скоро замуж будем отдавать!