Госдума приняла во втором чтении поправки в законы «О средствах массовой информации» и «О борьбе с терроризмом». Согласно этим поправкам, СМИ больше не имели права распространять информацию, «служащую пропаганде или оправданию экстремистской деятельности, в том числе содержащую высказывания лиц, направленных на воспрепятствование контртеррористической операции, пропаганду и оправдание сопротивления проведению операции», а также информацию «раскрывающую специальные приемы и тактику проведения контртеррористической операции; препятствующую проведению контртеррористической операции или создающую угрозу жизни и здоровью людей». Введение законодательных ограничений при освещении проведения контртеррористических операций было вещью разумной, однако ряд «правых» депутатов высказывал опасения, что новые поправки станут способом давления власти на оппозиционные СМИ, «неправильно» освещающие контртеррористическую операцию в Чечне.

В самой Чечне шли вялотекущие боевые действия. На минувшей неделе наблюдатели отметили активизацию террористов; участились случаи обстрелов армейских вертолетов. Российские войска, в свою очередь, выявили и уничтожили четырнадцать схронов с оружием, обезвредили полторы сотни взрывных устройств. В принципе, все шло как всегда, и это внушало умеренный оптимизм. Два дня назад министр внутренних дел Борис Грызлов даже заявил, что к лету руководство контртеррористической операцией в Чечне перейдет от ФСБ к МВД; это свидетельствовало о нормализации ситуации в республике^[7].

По большому счету, все это мало волновало население страны. Военные действия в Чечне были далеко; власть – еще дальше. Страна вот уже более десяти лет находилась в затяжном структурном кризисе, но жизнь простых людей хоть и стала от этого тяжелее, но принципиально не изменилась. Так же, как и раньше, люди работали, заботились о своих близких и своих детях, ссорились и мирились, страдали и мечтали, ходили в театры и на новомодные мюзиклы.

Мюзиклы появились в российской столице не так давно; зрелище яркое и веселое, они привлекали внимание, и потому количество их все время росло. Большинство были импортными, и лишь «Норд-Ост», каждый вечер шедший в театральном центре на улице Мельникова, был целиком отечественного производства.

Поставленный по знаменитым «Двум капитанам» Каверина, это был мюзикл о советском прошлом, о великой стране, в которой когда-то мы жили, о стране, где можно было «бороться и искать, найти и не сдаваться», стране, в которой не придавалось большого внимания национальности и единственным злом были человеческие конфликты, стране, в которой справедливости и добра было гораздо больше, чем в наше время. «Это спектакль для наших времен принципиальный, – писала „Российская газета“, – в нем живет то, что называлось „семьей братских народов“. Не в политическом, а чисто в бытовом смысле: в одной коммуналке украинцы, казахи, чеченцы и русские, все делят общую судьбу и общие надежды. Так было, и напоминания об этом для кое-кого невыносимы»^[8]. Возможно, это был мюзикл о мечте. О мечте почти погибшей, но остающейся мечтой.

Александра Королева ушла с мюзикла после первого акта. «В фойе было многолюдно, и атмосфера была праздничная, взрослые и дети, казалось, прониклись незатейливым духом мюзикла, – вспоминала она. – Все было, как обычно бывает на спектаклях. А на улице шел проливной дождь, минут пятнадцать ждала троллейбуса». Мюзикл давал людям чувство праздника, помогал забыть о своих проблемах, о сегодняшнем слякотном дне…

Но те времена, когда милиция занималась исключительно уголовными преступлениями, а армия защищала общую Родину от внешнего врага, остались в прошлом. Враг был уже здесь, и, когда в начале второго акта советские летчики на сцене отбили чечетку, а зал взорвался аплодисментами, этот враг явил себя с исчерпывающей определенностью.

На сцене появился вооруженный автоматом террорист в камуфляже и на глазах у ничего еще не понимающих людей выстрелил в потолок. Другие террористы блокировали выходы из зала; они также стреляли в воздух. «Первая мысль была: может, это ОМОН с таким „театральным“ эффектом ловит кого-нибудь? – вспоминала впоследствии журналистка Татьяна Попова, пришедшая на мюзикл за компанию с подругой. – Только вот в глаза бросалось, что в сравнении с милиционерами эти „актеры“ „маски-шоу“ – какие-то иные. Снова ударил по ушам грохот автоматных очередей в потолок, и раздались истошные вопли: „Это захват!“… Первое время стрельбы было очень много, видимо, для того чтобы напугать нас, заставить замереть на своих местах. И террористам это удалось. Я почувствовала, как мощная волна страха накрыла зал… Все просто застыли. Меня же прямо заколотило от страха. Затряслись руки и ноги, просто ходуном заходили, зубы стали выбивать дробь»^[9].

Эти выстрелы были хорошо слышны на улице; один из свидетелей рассказывал, что впечатление было такое, как будто в здании театрального центра идет настоящий бой. Жительница одного из близлежащих домов услышала взрыв: «Ну, думаю, банки с овощами рванули, – вспоминала она. – Я – на кухню, за окном стрельба. Вижу, как к Дворцу культуры бегут люди. И стреляют, и стреляют»^[10].

Война пришла в Москву; еще никому из заложников и тем более никому из тех, кто остался снаружи здания, не было известно, кто совершил теракт. Впрочем, контртеррористическая кампания в Чечне шла уже четвертый год (а еще было два года первой чеченской войны и три года «мирного» криминального хаоса), и потому ответ на вопрос «кто?» возникал в сознании автоматически.

Анализируя причины, по которым наша страна в последнее десятилетие XX века столкнулась с невиданной дотоле волной терроризма, большинство специалистов сходятся во мнении, что главной из этих причин стал структурный кризис, который страна и общество пережили после распада Советского Союза.

СССР не знал хоть сколько-нибудь масштабных террористических актов; в какой-то мере это объяснялось хорошо организованной работой правоохранительных органов, а также монополией государственной власти в идеологической и информационной сфере. Однако главная причина, по которой терроризм не имел массового распространения, заключалась в другом.

Для массового терроризма необходима база, нужны массы же обездоленных и недовольных своим положением людей, из которых черпаются кадры для подготовки боевиков и террористов-смертников; в вину советскому строю можно поставить многое, но никак не вопиющую социальную несправедливость. Практически не существовало в Советском Союзе и расовой дискриминации; советские люди, по воспоминаниям иностранцев, поразительно мало внимания обращали на национальность – ведь в конечном счете вовсе не национальность обусловливала добрые или злые поступки человека, его благородство или подлость.

Советский строй ориентировался на построение бесконфликтного общества^[11]; можно называть это утопией, можно критиковать за непредусмотрительность – однако страна практически не знала кровавых межнациональных конфликтов, а количество межнациональных браков, напротив, стремительно росло.

При уничтожении СССР в конце 80-х годов именно национализм в самых его отвратительных и ксенофобских формах поощрялся при борьбе с тоталитарной властью. Тогда выяснилось, что любому этносу можно внушить, что он жестоко угнетаем, – даже если это противоречит объективным фактам, – а внушив, повести за собой. Тогда страна впервые за долгие десятилетия узнала, что такое погромы и что человека можно убить только за то, что он – иной национальности.

Вольно или невольно базу для крайнего национализма окраин подготавливали в Москве. Одним из главных лозунгов перестройки было «разоблачение преступлений, совершенных кровавой большевистской властью». Преступлением объявили и давнюю депортацию чеченцев в Среднюю Азию. Пропаганда идеи о «незаконно репрессированных народах» прямо подготавливала почву для роста в республике национального экстремизма; до сих пор мы не отдаем себе отчета, какие мощности были использованы при ведении этой пропаганды. «Современный человек, в том числе боевик и террорист, – замечает историк В. А. Тишков, – сам не переживал ни депортацию, ни геноцид прошлых десятилетий и тем более столетий… Надо было прочитать книгу Абдурахмана Автурханова „О народоубийстве“ и трехтомник под редакцией Светланы Алиевой „Так это было“, прослушать митинги в Грозном или прочитать закон 1991 г. о реабилитации депортированных народов и тогда уже увероваться в „справедливости дела“»^[12].

Потом случился август 1991 года, развал СССР и «либерализация цен». Чечено-Ингушская АССР и в советское время была достаточно бедным регионом, теперь же произошло стремительное обнищание населения, а социальная напряженность – слишком горючий материал. В довершение всего еще в 1991 году российское руководство, персонифицированное в президенте Ельцине, поддержало сепаратистов Дудаева, свергших законную власть в республике. Произошло это в разгар борьбы с советским строем – законная власть в Чечено-Ингушской АССР была, естественно, коммунистической, а провозгласивший независимость Чечни «Общенациональный конгресс чеченского народа» прикрывался демократическими лозунгами.

То, что эти лозунги были только прикрытием, выяснилось очень скоро. После совершившегося государственного переворота в республике начал создаваться криминальный режим, практически не имевший аналогов в мировой практике. К воле населения республики он не имел никакого отношения – в Чечне были фактически уничтожены все государственные структуры, и власть находилась лишь у тех, кто имел в руках оружие.