В любых других обстоятельствах я бы рассмеялась. Но ненароком упомянув Бостон, Лола тут же уничтожила мой маленький внутренний островок спокойствия. Все мои предыдущие переживания показались ничтожными – и то, что мой отец рано покинул самую главную церемонию в моей жизни, и очередная шлюха Люка. При мысли о будущем меня захлестывает паника, и теперь, когда колледж позади, я не могу ее больше игнорировать. Каждый раз, когда я думаю о том, что будет дальше, мой желудок выворачивается наизнанку, жжется и горит. Это чувство так часто накатывало на меня в эти дни, что, кажется, я должна его уже как-то назвать.

Через три недели я уезжаю учиться в самую престижную бизнес-школу в Бостоне, и это невозможно далеко от моей мечты детства. У меня еще будет куча времени, чтобы найти жилье и работу, которая покроет все мои счета и полный курс занятий осенью, когда я наконец поступлю так, как хотел мой отец, – вольюсь в поток бизнес-типов, которые делают всякие бизнес-штуки. К счастью, он даже платит за мою квартиру. «Две спальни, – великодушно настаивал он. – Чтобы мы с мамой и мальчики могли тебя навещать».

– Миа? – окликает меня Лола.

– Ладно, – говорю я и киваю, а сама думаю, когда же я, единственная из нас троих, успела обзавестись таким увесистым багажом.

Отец Лолы – ветеран войны. А родители Харлоу – это Голливуд. Я же просто девочка из Ла-Хойя^[1], которая когда-то танцевала.

– Я засовываю все это под воображаемую кровать.

Слова, произнесенные вслух, обретают вес и смысл.

– Засовываю их в коробку с этими жуткими секс-игрушками Харлоу.

Харлоу шлет мне нахальный поцелуй, а Лола решительно кивает.

Лола знает о стрессе и об ответственности побольше нашего, но если она может отложить это все на выходные, то и я тоже смогу.

Мы подъезжаем к отелю и вываливаемся с Лолой из машины наперевес с нашими простыми тряпочными сумками. Выглядим мы при этом так, словно только что выбрались из пыльной бури. Я чувствую себя ужасно грязной. И только Харлоу величественно покидает «Шевроле», будто это сверкающая черная городская машина, и выкатывает за собой на удивление блестящий чемодан на колесиках.

Наверху мы все теряем дар речи, даже Харлоу (очевидно, это тот случай, когда молчание означает удивление). На этаже всего пара номеров, и наш скай люкс просто огромный.

Отец Харлоу, большая шишка в киноиндустрии, снял нам его в качестве подарка на выпускной. Мы думали, что у нас будет стандартный номер в отеле Вегаса, с бесплатными шампунями и оплаченным мини-баром, который мы выпотрошим, если слетим с катушек. Всем «Сникерсы» и водку!

Но такого мы не ожидали. В прихожей (здесь есть прихожая!) рядом с роскошной фруктовой корзиной и приветственной бутылкой шампанского лежит записка. В ней говорится, что в нашем распоряжении дворецкий, что массажиста мы можем вызвать в номер, когда захотим, а также что отец Харлоу счастлив оплатить все наши капризы. Если бы Александр Вега не был счастливым семьянином и отцом моей лучшей подруги, я бы точно предложила ему секс в благодарность за его щедрость.

Напомните не говорить об этом Харлоу.

Я выросла на сцене, притворяясь кем-то перед сотнями зрителей, при этом на мне едва ли было что-то надето. Так что я чувствую себя комфортно в одном из тех платьев, которые выбрала для нас Харлоу, даже несмотря на длинный, неровный шрам на ноге. Чего не скажешь о Лоле. Свое она даже мерить отказывается.

– Это подарок на выпускной! – говорит Харлоу. – Что бы ты почувствовала, если бы я вернула тебе дневник, который ты мне подарила?

Лола смеется и бросает в нее подушку через всю комнату:

– Если бы я потребовала, чтобы ты повыдирала из него странички и сделала из них платье, едва прикрывающее задницу, тогда да, ты могла бы с чистой совестью отказаться от такого подарка!

Я одергиваю платье, мысленно соглашаясь с Лолой. Все же лучше бы оно было подлиннее. Я редко так откровенно показываю бедра.

– Миа свое надела, – возражает Харлоу, а я постанываю.

– Миа выросла в трико, к тому же она такая миниатюрная и сложена как газель, – рассуждает Лола. – Еще я уверена: если присмотрюсь повнимательнее, то увижу ее вагину! А я на пять сантиметров ее выше, так что в этом платье видны мои родовые пути!

– Ты такая упрямая!

– А ты такая распутная!

Стоя у окна и наблюдая за спешащими по Стрипу прохожими, я слушаю их споры. С высоты нашего сорок пятого этажа люди кажутся маленькими цветными точками. Не понимаю, зачем Лола сопротивляется. Мы все знаем, что она наденет его – это вопрос времени, потому что Харлоу – это огромная заноза в заднице и она всегда добивается своего. Может показаться странным, но мне всегда это в ней нравилось – она знает, чего хочет, и добивается этого. Лола во многом такая же, но она действует тоньше, чем прямолинейная Харлоу.

Лола стонет, но, как и предполагалось, наконец соглашается. Она достаточно умна, чтобы понимать, что все равно проиграет эту битву. Всего пара минут – она уже в платье и туфлях – и мы спускаемся вниз.

ЭТО БЫЛ ДОЛГИЙ ДЕНЬ. Мы закончили колледж, смыли пыль и тревоги с наших тел, и Харлоу заказала любимые шоты – она обожает смотреть, как все остальные их пьют. Поэтому к половине десятого я решаю, что мы уже достаточно пьяны: говорим уже с трудом, но сами идти еще можем. Не помню, когда я видела в последний раз, чтобы Лола и Харлоу так смеялись. Лола положила голову на скрещенные на столе руки, плечи трясутся от хохота. Харлоу запрокинула голову, и ее хихиканье проносится над музыкой и шумом бара.

И когда ее голова вот так откинута назад, я ловлю мужской взгляд с противоположного конца переполненного зала. В темном баре трудно разобрать черты, но он на пару лет старше нас и высокий, со светло-каштановыми волосами и темными бровями над светлыми искорками глаз. Он смотрит на нас и улыбается так, будто оценивает наше веселье со стороны, не собираясь к нему присоединяться. Рядом с ним двое других парней болтают и указывают ему на что-то в дальнем углу. Но когда наши взгляды встречаются, он не отводит глаза. Во всяком случае, его улыбка становится шире.

И я тоже не могу оторваться. Это сбивает меня с толку, потому что, вообще-то, когда дело касается незнакомцев, я отлично умею отводить глаза.

Сердце колотится в груди, напоминая, что надо бы быть поскромнее и лучше сосредоточиться на своем бокале. Контакт глазами – это не мое. С разговорами у меня тоже не клеится. На самом деле единственные мышцы, которые я не прокачала, это те, которые отвечают за непринужденную беседу.

Но по какой-то непонятной причине, будем считать, что всему виной алкоголь, я смотрю на того красавчика на том конце бара и просто говорю ему: «Привет!»

Он отвечает и закусывает кончик нижней губы, боже, ему надо делать так со всеми, кто ему встречается каждый день, всю жизнь. У него ямочки, и я убеждаю себя, что это просто игра света и тени, потому что, черта с два, не может быть такая простая вещь такой восхитительной!

Я чувствую что-то странное внутри. Наверное, это имеют в виду, когда говорят: «Я растаяла!», потому что я определенно потекла. Я отчетливо ощущаю характерный трепет внизу живота, о господи, если у него такая улыбка, то какой же у него…

Харлоу хватает меня за руку, не дав закончить мысль, и выдергивает в толпу тел, покачивающихся и извивающихся в ритме секса, взрывающего колонки.

Этот парень вне моей зоны комфорта, так что я заталкиваю свое желание в ту самую воображаемую коробку под воображаемую кровать вместе со всем остальным скарбом.

МЫ ДОЛЖНЫ ОТОРВАТЬСЯ В ВЕГАСЕ! После танцев и бесчисленных коктейлей мы заваливаемся в номер к полуночи, вымотанные церемонией открытия на палящем солнце, дорогой по жаре и алкоголем, который ворвался в наши желудки без нормальной закуски.

Несмотря на то что места в нашем номере больше, чем нужно, и при том еще две спальни, мы сваливаемся в одну кровать. Лола и Харлоу вырубаются через пару минут, и вот уже задребезжало знакомое бормотание Харлоу во сне. Лола почти неподвижна и не издает ни звука. Она так закутывается в одеяло, что когда мы были моложе, я гадала, не исчезнет ли она в матрасе к утру. Временами я на самом деле проверяю ее пульс.

Но в соседнем номере – шумная вечеринка.

От тяжелых басов люстра над моей головой ходит ходуном. Мужские голоса с грохотом раскатываются по пустому пространству между комнатами; они горланят и смеются, и все это сливается в маленькую какофонию возгласов и типичных мужских звучаний. На расстоянии от меня в стену явно ударяется мяч, и хотя во всей этой мешанине я могу различить несколько отдельных голосов, они так шумят, что, кажется, весь номер забит пьяными парнями, которые вырвались на выходные в Лас-Вегас.

В два часа ночи все то же самое: я уставилась в потолок, зависнув где-то между сном и бодрствованием. Пробивает три. Я так зла, что готова обломать всем веселье, лишь бы мне дали поспать пару часов перед утренним СПА.

Я тихонечко выскальзываю из кровати, чтобы никого не разбудить, а потом смеюсь над абсурдностью ситуации: если мои подруги могут спать при этом шуме, то вряд ли они услышат, как я иду по ковру, беру ключи от номера и закрываю за собой дверь.

Я стучу кулаком в дверь и жду, а грудь при этом распирает от злости. Шум не затихает, и я не уверена, что смогу до них достучаться. Но я пробую снова уже двумя кулаками. Конечно, не хочется быть одной из тех, кто даже в Вегасе жалуется на шумных тусовщиков, но я уже готова звонить охране.

На этот раз музыка вырубается, и слышно, как кто-то шлепает по полу босиком и останавливается напротив двери.

---