Но, прежде чем он сделал хоть один шаг, сзади, со стороны занесённой снегом дороги, раздался визг тормозов и старенький уазик с колёсами, обмотанными цепями, высадил на обочину высокую девушку в ярком лыжном комбинезоне и со столь же модной спортивной сумкой через плечо.

Машина тут же рванула в сторону сельсовета, или, как сейчас принято говорить, «мэрии», а девушка без особого пиетета протиснулась через ряды зрителей, обратившись напрямую к отцу Пафнутию:

– Дед, это чё за хурма?

– Вешают, окаянные, – с показным смирением ответил он, демонстрируя петлю и обрывок верёвки.

– Опять бесы?

– Нет, внученька, это от черти.

– Вечно у тебя одно и то же. – Покачав головой, незнакомка засучила рукава. – Хоть раз бы сказал, типа эльфы пришли или инопланетяне какие-нибудь.

– Фройляйн тоже есть партизанен? – очнулся эсэсовец.

– Нет, я его внучка из Питера.

– Ми вас тоже будем немножко вешать, – посовещавшись, решили немцы.

– А фреска не треснет?

Почему-то именно этот вполне себе невинный вопрос вдруг наэлектризовал толпу.

– Бабы, чё ж от творится-то? Внучка от к деду из городу приехала, а её тут же от и в партизаны записали. Неудобно как-то…

– Ещё и вешать, поди, начнут.

– От тока не в мою смену! Не держите меня-а, мужики-и…

Для движухи не хватало, так сказать, последней капли.

И тут Гесс гавкнул! Громко и мощно, словно гром небесный. Ну вот и всё…

– А-а-а! Бей фашистских оккупа-анто-ов! – в голос, заполошно, тоненько взвыла бабка Маня, раскрывая на груди пальто, а там тельняшка. Народ дрогнул.

Люди собрались, выдохнули, сдвинули брови, сжали кулаки. Скрюченный радикулитом дедушка-гармонист растянул трёхрядку.

– «Встава-ай, страна огромная-а! – взлетело над головами. – Встава-ай на смертный бой!»

– Ми есть стрелятн, паф-паф, – без особой уверенности в голосе предупредил офицер.

Мгновением позже ему по каске прилетел чей-то валенок, и началось…

Доберман в длинном прыжке, под два метра вверх, чёрной молнией в телогрейке сбил с табуретки отца Пафнутия. Очень удачно сбил, в высоченный сугроб, так что батюшку мы сразу потеряли. И надолго, кстати. Хотя тапки остались стоять на табурете.

Я же вступил врукопашную с одним из чертей. Как оказалось, почти ежедневные занятия боксом и борьбой с Анчуткой всё-таки дали результат, мы колотили друг дружку, но никто не мог взять верх. Меня это даже веселило, а вот чёрта в форме ваффен СС уже трясло от обиды и ярости. Они не привыкли, что люди могут им противостоять. Так на тебе, гад!

Краем глаза отметил, что незнакомая девушка отважно сцепилась со вторым солдатом, судя по всему, она знала дзюдо. Хотя в снегу это всегда проблемно, но зато более тяжёлый чёрт никак не мог её завалить, а вот сам падал уже раз шесть. И всё на голову.

– «Не смеют крылья-а чёрные, – расхристанная гармонь рвала русские сердца, – над ро-одиной летать!»

– «Поля-а её просторные-е…» – невольно вспомнил я, не отвлекаясь от драки.

– «Не смеет враг топтать!» – хором поддержала отважная толпа русских баб, под руководством нашего добермана захлестнув немецкого офицера. Стрелять он не рискнул: как бы ни были злы черти, но убивать людей просто так они тоже не смеют – тут запросто можно нарваться на мгновенный ответ ангельского спецназа. Это я со слов нашего безрогого брюнета знаю, хоть сам таких не видел.

В общем, в тот морозный день согрелись все, все отвели душу и почесали кулаки. Оказалось, что жители Архангелогородской области до сих пор не разучились выворачивать доски из заборов, бить ведром по голове, махать лопатой, визжать в ухо и закапывать врага в снегу. Наверное, в одиночку ни я, ни девушка, ни мой доберман не смогли бы одолеть чёрта, но если, как говорится, навалиться всем селом, то вполне и даже запросто.

– «Пусть ярость благородна-а-я вскипа-ает, – грозно неслось над площадью, – как волна-а! Идёт война народная-а…»

…За околицей, посреди истоптанного в грязь поля, стояли три снежные бабы, для крепости облитые водой и мгновенно заледеневшие на морозе. Внутри каждой находилось по одному избитому фашисту, каски были нахлобучены сверху… Глаза вопиют о милосердии, а из-под морковкиных носов выбегают тонкие струйки пара. Значит, всё-таки дышат.

Извлечённый за ноги отец Пафнутий сначала долго плевался снегом, потом ругался матом, потом низко поклонился всем в пояс, попросил прощения и благословил, а бабку Маню даже обнял при всех. Народ расходился неспешно, с песнями и впечатлениями. Как я уже, кажется, говорил, с развлечениями у нас на селе негусто, а тут почти праздник…

Домой мы ушли последними, чертей из снежных баб решили не выковыривать, пусть охладят горячие головы, подумают о своём поведении. В конце концов, мы их сюда не звали, они сами припёрлись. Так что теперь это ваши проблемы, парни, Диоген мне в бочку!

Батюшка шёл впереди, на ходу выдирая льдинки из бороды. Гесс прыгал вокруг, вертел огрызком хвоста, носился взад-вперёд, но пока разумно помалкивал. Мы же поравнялись с той героической девушкой в комбинезоне. Ростом лишь на полголовы ниже меня, то есть высокая. Фигура гибкая, шагает легко, плечи прямые, немножко курносая, но симпатичная.

Я молча протянул руку, из вежливости предлагая забрать у неё сумку.

Покосившись на меня, она помотала головой и спросила:

– Новый послушник, как я понимаю?

– Фёдор Фролов, – отрекомендовался я. – Для друзей Тео.

– Обойдёмся без фамильярностей, Фёдор. Курсант школы МЧС Дарья Фруктовая. И вот только хихикни мне!

Я прикусил губу, потому что хихикнуть как раз таки очень захотелось.

– Фамилия по отцу, а родителей не выбирают. Пафнутий мой дед по материнской линии, я у него зависаю периодически. Ну там раза два-три в год, если с учёбы отпускают. Ещё вопросы?

– Никак нет.

– Вольно, – без улыбки бросила она. – Эй, Гесс! Гесс, тебе говорю, дуй сюда, поглажу!

Мой пёс одарил внучку своего хозяина высокомерно-подозрительным взглядом и, гордо задрав морду, проследовал в наши ворота.

– Забыл меня, – вздохнула она, ни к кому не обращаясь. – А ведь ещё позапрошлым летом играли во дворе в дочки-матери. Такой милаха был, если его укутать в пелёнки и платочек повязать. Качаешь его на ручках, качаешь…

Я представил себе строгого добермана в роли куклы Барби и понял чувства бедного пса. Второй раз он на такое не подпишется, хоть кастрируй, хоть расстреливай. Избитый в кровь Анчутка встретил нас на пороге. Голова домашнего беса была замотана бинтами, лицо в синяках, правая рука на перевязи. Как на ногах вообще стоял, ума не приложу, но бесы – твари живучие…

– Где они? – тихо спросил он, когда я поднимался на крыльцо.

– За селом три снежные бабы. Мы их туда закатали.

– Грациас, сеньоры!

– Освободил бы от чертеняк-то, кстати, – не оборачиваясь, буркнул отец Пафнутий. – Замёрзли-то, поди, в лёд. Так ты от лом железный возьми.

– Премного благодарен, ваше превосходительство, – умилился Анчутка, достал из сеней лом и, прихрамывая, пошёл мстить.

На новую гостью он внимания не обращал, коротко поклонился (или споткнулся?) и вышел за ворота. Но, видимо, для девичьего сердца вид избитого красавчика был столь эпически-героичен, что внучка отца Пафнутия на миг замерла с распахнутым ротиком.

Я подмигнул Гессу, и верный доберман легонько вмазал ей передней лапкой по нижней челюсти, приводя в чувство.

– Это не человек, бес.

– А-а… кто?

– Бес. Нечто вроде тех чертей в фашистской форме, но пожиже уровнем. Я думал, ты знаешь?

– Знаю, конечно. – Она гордо вздёрнула носик. – Мне дед о них все уши прожужжал. А ты, значит, тоже в них веришь.

– Как можно не верить в то, что видишь?

– Оу-у, как всё запущено… – Она сделала вид, что её это не особо касается. А я, естественно, не стал ничего доказывать.

Мы ввалились в наш большой уютный дом. Батюшка, не раздеваясь, не снимая тапок, протопал к себе в комнату и, опустившись на колени, истово перекрестился на иконы.

Я же снял полушубок, повесил его на гвоздь в сенях и помог разоблачиться Гессу. Надеюсь, никто не обратил внимания, что сегодня он при всех разговаривал? Ну а если обратили, так, наверное, забыли уже в пылу сражения. Там же лютый махач был, хорошо ещё всерьёз не пострадал никто.

Кроме чертей, разумеется. Но для них это дело сейчас пойдёт по второму кругу, там уже Анчутка с ломом возьмёт своё, а он драться умеет, по себе знаю. Кстати, как-то вдруг забылся и сам факт того, что наш православный батюшка каких-то полчаса назад стоял с петлёй на шее.

Ему оно уже не было ни капли интересно, у него теперь другая радость, Фруктовая…

Когда я вошёл в горницу, отец Пафнутий и Дарья уже стояли в обнимку. Признаться, я слегка вздрогнул.

– От же праздник-то какой, внученька от любимая приехала!

Нет, не от их родственных объятий и поцелуев в щёчку, просто, когда девушка сняла вязаную зимнюю шапочку, оказалось, что у неё очень короткая мальчишеская стрижка и совершенно седые волосы. Не крашеные, а именно седые. Это если и не пугало, то напрягало уж точно.

– Знакомься, паря! – Батюшка развернулся ко мне, чуть подталкивая внучку за плечи. – Это от Дашка! Дочка средняя моей Насти, по отцу Дарья Константиновна Фруктовая! Сам от по сей день ржу от ихней милой фамилии, но куды деваться-то?

– Ну, де-э-эда…

– Мы уже познакомились, – вежливо кивнул я.

– Когда успели-то? А впрочем, дурное от дело-то не хитрое. Ну, что ж от, за стол, что ли? Федька, ставь от самовар!

---