Надеюсь, Коул мне подыграет. Раньше у меня бывали ассистенты, которые портили мне все веселье. Я гляжу на него: он как раз вскинул руки ладонями вверх и потряхивает ими, будто в джазовом танце. И понимаю, что мы на одной волне.

Скамейка (на лужайке)

Я – самая старая скамейка на этой лужайке, а уважения ко мне никакого.

Надо сказать, в моей работе есть свои плюсы. Время от времени. Иногда на меня нет-нет, да и присядет идеальный зад, однако не все они одинаковы.

Тот, что сейчас сидит на мне, вызывает уважение: такой зад я бы пригласила еще раз, если бы могла говорить. Лучше всего то, что он, по всей видимости, прикреплен к человеку, которому, кроме как посидеть, больше ничего не нужно. Ни болтать, ни ерзать, ни рисовать граффити или клеить жвачку. С таким можно свыкнуться.

– Гейб, – произносит голос рядом с ним. Эти ягодицы мне уже не нравятся. Их хозяин нарушил такую приятную тишину.

– Сэм, – отзывается обладатель хорошего зада.

– Ты заметил, что сидишь в миллиметре от птичьего помета?

– Ты за этим сюда пришел?

– Нет. Мама дала денег купить тебе обед в первый день учебы. Она волнуется, что ты мало ешь.

– С чего бы ей волноваться?

Представляю себе, как за этими словами следует многозначительный взгляд, которого, кажется, хватило, чтобы заставить лучший зад в моей жизни встать и уйти.

Сэм (брат Гейба)

– Ну как тебе первый день? – спрашиваю я.

Брат пожимает плечами. Он всегда неразговорчив, но последние девять месяцев будто совсем лишился дара речи.

– Я серьезно, скажи, что ответить маме, она ведь не поверит, что я отвел тебя обедать. Подумает, что я зажал деньги и купил себе пиво.

– Сфоткай, как я ем, – бормочет он.

– Хоть расскажи, как прошел день. – Я тяну его за руку, чтобы он остановился и посмотрел на меня. – Как старший брат я имею право заставить тебя говорить.

Он вздыхает:

– Ладно, скажи, что я устал сильнее, чем ожидал. Такое бывает, когда проводишь девять месяцев на диване. А в остальном все очень, очень хорошо.

– Ты устал? – стараюсь завязать разговор. Гейб ни с кем не делится. Он все держит в себе. И вдруг этот бука толкает меня в плечо. – Ай!

– А что она сама не спросит?

– Потому что думает: ты ей врешь.

– Ну и ладно. Зачем мы вообще это обсуждаем?

Мы уже собираемся уйти с лужайки, как нам машет девушка со скамейки, Гейбу и мне. Скорее всего, Гейбу, потому что я ее раньше не видел. Он машет в ответ: видно, и правда ему.

– Кто это?

– Да так, одна девчонка, – отвечает он.

– Давай пригласим ее на обед! Все равно она сидит просто так.

Я уже иду к ней, но он хватает меня за рюкзак и разворачивает:

– Не надо.

– У тебя не будет девушки, если каждую будешь так игнорить.

– Я ее не игнорил.

– Кажется, она болтает с белочкой.

– Она… не от мира сего.

– Откуда ты ее знаешь?

– Она ходит со мной на курсы писательского мастерства.

– А-а-а, великолепно. Как тебе предмет?

На этот вопрос он улыбается.

– На самом деле хорошо. Только я чуть не опоздал: не знал, что в корпусе английского языка двухуровневый подвал.

– А, так это было на втором уровне подвала. Да, я там бывал. О нем ходят легенды, но лишь некоторым довелось пережить нечто подобное на собственной шкуре. Я слышал о клане русалок, которые живут в туалете.

Удивительно: Гейб звонко смеется. Шутка так себе, но он последнее время редко хохочет. Ходит сам не свой. Я пытался втолковать это маме, вот только вряд ли она поняла. Мне кажется, она решила сама больше прикладывать усилий, но суть в том, что она здесь не помощник. Гейб должен справиться сам.

– В общем, профессор крутая, остальные ребята тоже нормальные. Все не так плохо.

Мы подходим к столовой. Я стараюсь добиться нового проявления эмоций, хотя знаю, что он этого не любит:

– Ты ведь знаешь, что можешь поговорить со мной об этом в любой момент.

Он закатывает глаза.

– Знаю, правда знаю.

Белка!

Я замечаю, как девочка ест арахис. Люблю орешки. Орешки, орешки, орешки. Желуди!

Я прыгаю по травке, веду себя мило и надеюсь, что мне повезет стащить упавший орешек. Что упало – то пропало.

Она глядит на меня и улыбается. Свезло! Ура!

Она нарочно роняет на землю арахис, и я его начинаю грызть. Потом она кидает еще один орешек на скамейку рядом с собой. Это что, ловушка?

Я не спеша уминаю первый, наблюдая за ней и пытаясь разглядеть, нет ли у нее клетки или коричневого пакета: вдруг она хочет меня поймать.

Кажется, горизонт чист. Я запрыгиваю на скамейку.

Она смотрит на двух парней, уходящих по лужайке.

– Как думаешь, это братья? – спрашивает она. – Глаза у них одинаковые и носы, кажется, тоже. Отсюда сложно разглядеть.

Я выпрямляюсь. Она обращается ко мне. Со мною раньше никто не заговаривал. Как бы хотелось знать человеческую речь, чтобы ей ответить.

Но вместо ответа я грызу орешек.

Виктор (сокурсник по писательскому мастерству)

Ненавижу этот предмет. Прошла всего неделя семестра, а я уже готов его проклинать.

Ненавижу тупые шутки профессора, ненавижу аудиторию и студентов в ней, а особенно – двух идиотов, которые садятся возле меня каждую долбаную пару. Из-за них мне охота выколоть себе глаза механическим карандашом.

Делаю пару глубоких вдохов. Надо успокоиться и пережить семестр. Только этот предмет вписывается в мое расписание, он нужен для окончания колледжа. Не хочу потом, в следующем семестре, брать литературу, когда придется сосредоточить силы на моей офигенной стажировке.

Серьезно, я-то думал, что все самые отвратные люди собрались на моем профильном предмете – парни с информатики порой так бесят. Но нет, литераторы – самые дурацкие ублюдки по эту сторону Миссисипи. Они считают себя глубокими, значительными личностями. Ну да, как же.

И если чувак сзади пнет мой стул еще раз, я не знаю, что сделаю. Физически я, вероятно, с ним не справлюсь, зато точно унижу в словесной схватке.

Пока я это обдумываю, он пинает стул снова, и я поворачиваюсь, чтобы убить его взглядом. Он выпрямляется, убирает длинные ноги в проход и начинает докапываться до девчонки рядом с ним. По крайней мере, до ее сумки: он случайно задевает ее ногой, и все содержимое вываливается к чертям.

Я не удивлен. У него большущий размер ступни. Мне кажется, его ноги прекрасно сочетаются с ее ненормально длинной шеей.

Он считает, что вещи лучше собирать, если сгибать при этом локти? Он как чудовище Франкенштейна: движения дерганые, а суставы неподвижны.

Я вполуха слушаю, как Йети невнятными звуками пытается извиниться, а Жирафиха пищит, что все в порядке.

Как же я их обоих ненавижу.

Сколько там еще до окончания семестра?

Боб (водитель автобуса)

Каждый день в автобусе ездят сотни ребят. Некоторые – настоящие симпатяги, попадаются полные засранцы, бывают и просто обычные. Одни шумные по-хорошему, другие – по-плохому. Всегда найдется парочка таких, которые выделяются на общем фоне. Иногда из-за яркой внешности, а иногда просто из-за вопроса логистики: они вечно сходят на странных остановках. Моя жена Марджи любит слушать обо всех них.

В последнее время я часто ей рассказывал о двух ребятах, парнишке и девушке. Они чем-то отличаются от остальных.

Я обратил внимание на парня из-за его привычки неуклюже держаться за поручень. Странно, что я знаю, как держаться правильно, а парнишка совсем не умеет. Он такой неуклюжий, ему будто больно за него держаться. Так и тянет научить его стоять, чтобы не было за него так страшно.

А потом, через пару дней, я понял: он так делает, чтобы изредка вторгаться в личное пространство девочки, даже когда автобус почти пуст. Но он никогда не подходит настолько близко, чтобы сесть с ней рядом, как будто ему нравится за нею наблюдать.

С девчонкой совсем другая история. Я всегда подмечаю тех, кто читает книгу в автобусе. Сам я не могу читать, пока сижу в движущейся машине или автобусе. Меня начинает укачивать.

Но она читает постоянно. А он всегда держится так, будто от поручня болит рука. А я сижу на своем месте и думаю о них.

Я торможу на следующей остановке. Они сходят вместе, хотя совсем друг с другом не разговаривают. Оба меня благодарят, а это редкость. Мне от этого радостно, хочется думать, что они заговорят друг с другом, но, наверно, мне не под силу управлять такими событиями.

Я наблюдаю, как они идут вдвоем, потом их пути расходятся: она идет к общежитиям, а он сворачивает в сторону студенческого центра. И тут меня окликает маленький дьяволенок: «Мы едем или как?»

Бывают же такие заразы среди детишек.

Кейси (друг Гейба)

Я уже почти дремлю, когда в дверь спальни кто-то стучит. Клянусь Богом, если это снова новенький из комнаты за кухней, я на нем сорвусь. Я ведь ничего не делаю, просто сплю, топать я никак не мог. А его послушать, так над ним словно лось живет или что-то вроде того.

Я свешиваю ноги с кровати и подтягиваюсь ближе к краю. Надо сказать, плюс маленькой комнаты – это возможность открывать дверь, не вставая с постели. За дверью стоит Гейб. Он смотрит прямо перед собой и делает озадаченное лицо, когда видит, что в дверном проеме перед ним никого нет.

– Привет! – говорю, садясь прямо и открывая дверь шире. Он опускает голову и улыбается.

---