Джей повиновался. Он опустился на лапник возле костра, подогнув под себя ногу – когда-то он любил так сидеть… кто-то налил вина в маленькую походную чашу, кто-то протянул эту чашу ему, и Джей, наскоро поблагодарив, припал к ней пересохшими губами. Вино не было подогрето, оно не было горячим – и все же первый глоток оказался жарким, словно расплавленное солнце, оно беспощадно смыло таящийся в теле холод – оказывается, Джей совсем озяб, пробираясь сквозь рябинник по туманной тропе… и когда только успел? Терпкое тепло изгоняло знобкую муть и усталость. Джей перевел дыхание и снова пригубил темное, почти черное в свете костра вино.

Этот второй глоток смыл остатки той непрочной уже преграды, что еще держалась между Джеем и его памятью, и освобожденное прошлое хлынуло могучей всесокрушающей волной, крутя и раздирая, вздымая к небесам и швыряя на скалы, хлеща соленой ладонью по лицу и небрежно ломая, как негожую щепку… а потом волна вынесла его на берег, избитого, оглушенного, и тихо отхлынула, погладив напоследок по щеке.

Память вернулась целиком и без изъятия. Теперь Джей де Ридо куда лучше понимал, куда привела его туманная тропа… он вспомнил, кто такая эта девушка по имени Дженни, хоть и не видел ее в лицо ни разу, вспомнил – ему ведь рассказывали, а рассказанного он не забывал никогда, рассказанное он переплавлял в песни… теперь он понимал, отчего Джейн назвали его сестрой, да еще старшей – и кем был при жизни темноволосый воин с серебристо-серыми глазами, которого Джейн именовала то Эдоном, а то государем… а еще он помнил себя, Джефрея де Ридо, и свою смерть, и тех, кого он оставил в потоке времени, шагнув из него на берег вечности… одна мысль об их страдании заставила его захлебнуться горечью, сухой, бесслезной, мучительный стон выгнул тело, запрокинул голову, черное звездное небо метнулось в лицо…

– Тише, сынок, тише… – Седой держал его за плечи. – Память вернулась, да?

В голосе его, в глазах было столько тревоги и неподдельного участия, что Джей попытался кивнуть в ответ. Попытался – и не смог.

– Это так спервоначалу и бывает. – Седой на мгновение прижал голову Джефрея к своей груди. – Держись. Переможешься, легче будет.

Легче? Разве чужая боль может стать легче?

– Сначала всегда горько, – тихо молвил кареглазый со шрамом. – Это скоро схлынет. Все уже позади…

Так ведь в том все и дело!

– Я… не о себе… – ломким голосом выговорил Джей.

Как, ну как объяснить? О себе, о своей участи что ему горевать – он и мечтать не смел, что смерть подарит ему тропу сквозь туман, аромат листвы и палой хвои, шум ветра в вершинах сосен над головой, рябиновый полог, тепло огня и лица друзей… и он не может, не может отсюда, из вечности, докричаться до тех, кому скорбная весть вошла ножом под ребра, не может осушить их слез и утишить их горя…

Тонкие пальчики Дженни сжали его руку. Она понимает… не может не понимать – ведь и она тоже…

Эдмонд приспустился на одно колено рядом с ним и заглянул в глаза.

– Это только вечность неизменна, – тихо сказал он. – А время… время лечит. Поверь мне.

Он тоже понимал. И его понимание слетало с уст теми словами, которые единственно и могли сохранить Джею рассудок при столкновении с вечностью.

– А вечность? – прошептал Джей.

Эдмонд ответил не сразу. Он обвел взглядом поляну, костер, побледневшее личико Дженни, замершее лицо Джея…

– А вечность ждет, – твердо произнес Эдмонд.

Стеклянный эльф

Осень. Эйнсли

По сухой до звона осенней листве лошади ступали неспешным шагом, и их никто не торопил. Джеральду некуда было спешить.

– Вы никогда прежде не видели Роберта де Бофорта? – как бы между прочим спросил Лэннион.

– Нет, – равнодушно ответил Джеральд. – Да и где я мог его увидеть? В Эйнсли я отродясь не бывал. А леди Элис… вы же знаете, как она отчаянно молодится. Появиться при дворе со взрослой дочерью и почти взрослым сыном – то же самое, что и назвать свой настоящий возраст. Нет, пока это хоть самую малость зависит от леди Эйнсли, младшее поколение Бофортов не покинет замка ни при каких обстоятельствах.

– Даже по королевскому приглашению? – Лэннион пытливо взглянул на Джеральда. – Ведь вы могли приказать юному Роберту приехать.

– Он все еще хромает, – неохотно ответил король.

– Ну, если верить гонцу, не так и сильно он хромает, – возразил Лэннион. – Рана вполне затянулась. Не думаю, что она бы ему помешала.

– Лэннион, к чему вы клоните? – нахмурился Джеральд.

– Сир, вы же недолюбливаете Бофортов…

– Вы, как всегда, чертовски вежливы, Лэннион, – усмехнулся Джеральд. – Недолюбливаю? Да я их терпеть не могу!

– Тогда почему вы решили поехать в Эйнсли? – осведомился Лэннион, причем в его голосе явственно сквозила надежда – а вдруг Джеральд все-таки передумает и прикажет повернуть коней, пусть и в нескольких шагах от цели.

– Потому что Эйнсли нам по дороге, – отрезал король.

Лэннион самым непочтительным образом расхохотался.

– По дороге… ну да – для бешеной собаки сто миль не крюк! Джеральд, что за нелепая страсть мучить себя без всякой надобности?

– Ну почему же без надобности, – вновь усмехнулся Джеральд. – В Эйнсли мы прогостим от силы дня два. Большего от нас не потребуется. А вот если я пошлю приглашение Роберту – думаете, он приедет один?

– Н-нн-нет, – протянул Лэннион. – Воспользоваться доблестью сына и заручиться расположением нового короля… да когда это Бофорты упускали подобный шанс!

– Вот именно, – вздохнул Джеральд. – Можно держать пари на что угодно – вместе с юным Робертом явится и его светлость граф Эйнсли собственной персоной, и леди Эйнсли… и если они не найдут повода задержаться с отъездом в Эйнсли этак на полгода, я готов съесть свои рыцарские шпоры! Нет уж, Лэннион – лучше терпеть Бофортов два дня у них дома, чем полгода у меня в гостях.

– И все равно, – пробормотал Лэннион, – сдался вам этот младший Бофорт!

– Что? – Джеральд обернул к Лэнниону бледное от гнева лицо. – Что вы хотите этим сказать? Что доблесть Роберта де Бофорта должна остаться без награды только потому, что мне не нравятся его родители? Вы меня, часом, с Дангельтом не путаете?

– Храни меня Создатель, сир, – у меня и мыслей таких не было! – выдохнул Лэннион. – Я… просто я думал, что после тех жутких похорон вам следовало бы посмотреть на что-нибудь более приятное, чем Джон и Элис де Бофорт.

Король принужденно усмехнулся.

– С чего вы взяли, что я так рвусь полюбоваться на семейку Бофортов? – сухо поинтересовался он. – Может, мне не терпится взглянуть на Эйнсли.

Говоря так, Джеральд де Райнор вовсе не кривил душой: взглянуть на Эйнсли ему и в самом деле хотелось. Любопытно, похож ли этот замок на своих владельцев? Дома и их обитатели нередко схожи обличьем – иногда настолько разительно, что просто диву даешься. Джеральд не раз примечал подобное сходство – с того дня, как дед впервые обратил его внимание на этот странный казус. Они с дедом решили выехать на охоту – разумеется, с утра пораньше.

– Обернись, – велел дед, и юный Джеральд обернулся. Рассвет уже занялся, и солнце всходило точно над замком.

– Красиво как… – ошеломленно прошептал Джерри, не в силах найти слова, достойные красоты его родного дома в этот золотой рассветный час.

– И очень похоже на тебя, – засмеялся дед. – Точь-в-точь как ты – длинный, как не знаю что, и голова вся в золоте. Впрочем, дома и их владельцы часто бывают похожи.

– Но… – слова сорвались с уст раньше, чем Джерри подумал, что произносить их не следует, – ведь Элгелл не мой… ну не наш… на самом деле…

– Может, Элгелл и не твой, – ответил дед. – Но ты – его. Этот замок признал тебя. Вот помяни мое слово, Джерри, – любит он тебя, лоботряса, хоть и непонятно за что.

Джеральд тоже любил Элгелл – от всей души. Он не знал, вправду ли старый замок признал его своим, но всегда старался жить так, чтобы быть достойным его одобрения. Возможно потому, что слишком хорошо помнил: Райноры владеют Элгеллом с тех же времен, как Бофорты заполучили Эйнсли. А слова деда он запомнил на всю жизнь, и с тех давних пор неоднократно убеждался в его правоте. Интересно все-таки – есть ли хоть какое-то сходство между Бофортами и замком Эйнсли?

---