Тексты всех шести лауреатов несложно найти в интернете. К моменту награждения они были выпущены книгами ограниченным тиражом. Но одно дело – “цифра” и “подарочный” бумажный тираж, и совсем другое – полноценный сборник, да еще и в “Редакции Елены Шубиной”. Это уже настоящая путевка в Большую литературу.

Выбор жюри был, поверьте, непростой, даже после почти героической работы Экспертного совета, отобравшего двадцать работ из более двух тысяч, присланных на конкурс. Но если жюри в чем-то и ошиблось, а в него входили очень серьезные литераторы: Максим Амелин, Евгений Бунимович, Мария Ватутина (поэзия), Михаил Визель, Шамиль Идиатуллин, Роман Сенчин (проза), – лично мне не стыдно за наш выбор.

Несколько проще мне говорить о прозе. Три очень разных и очень талантливых текста. Они, как мне кажется, отражают то, что происходит в современной прозе в целом.

Первое место – Кристина Гептинг из Великого Новгорода. Повесть “Плюс жизнь”. Написана от лица юноши, ВИЧ-инфицированного от рождения. Звучит страшновато. Другой писатель непременно сделал бы из этой темы такую “пугалку” о страшной России, где все темно и беспросветно. Но пришло какое-то новое поколение писателей. Они не “врачи” и даже не “боль”, говоря словами Герцена. Они берутся за социальные темы просто потому, что не вправе быть равнодушными. Берутся энергично, спокойно, даже деловито. Как волонтеры, показанные в последнем фильме Андрея Звягинцева “Нелюбовь”. Умные сосредоточенные лица, понимание ситуации, отсутствие лишних действий. Так же и повесть Гептинг – скупа на детали. Она не “давит”, не пугает. Она рассказывает. И даже советует. Как жить с этими людьми.

Чтобы оставаться людьми.

Проза Евгении Некрасовой из Подмосковья (второе место) – иного рода. Повесть “Несчастливая Москва” и несколько циклов рассказов. Ее прозу определяют так: новый магический реализм + фольклор + эксперимент. Традиции Платонова, Кафки, отчасти недавно ушедшего от нас Мамлеева, влияние Сорокина, который влияет на современную прозу сильно. Очень яркий, “авторский” язык. Для Гептинг важен не стиль, а тема, которая стиль и задает. Для Некрасовой важен стиль…

И, наконец, москвич Андрей Грачев со сборником рассказов “Немного о семье”. Грачев не боится писать просто о простых людях и простых вещах. Не боится описывать производство. Не боится “бытовухи”. Его взгляд на мир как будто банален, но это – обманчивое впечатление. Меня удивили два его рассказа – “Муж” и “Жена”. Муж любит жену, а она его – нет. Жена любит мужа, а он – нет. Всё просто. Один (одна) любит, другой (другая) – принимает любовь как должное и смотрит в сторону. Но вот, знаете, ничего более точного о семье я не читал. Так ведь и есть. К сожалению.

Сложнее с поэтами. Их сегодня так много, так много… Но на поэте из Курска Владимире Косогове (ударение на третьем слоге) члены жюри сошлись единогласно. Косогов называет себя в стихах “акмеистом седьмого дня”. Это неоклассицизм. Нет случайных слов, случайных рифм, случайных строк. “Классическая роза”, привитая Владиславом Ходасевичем к “советскому дичку”, расцвела и не боится морозов.

Колодец деревенский, перекошенный
Застрял от дома в десяти шагах.
И смотрит в воду ягодою сброшенной
Кустарник на дубовых костылях.

И мой отец без посторонней помощи
Тягучий ил со дна таскал киркой,
Чтоб ковш небесный, безнадежно тонущий,
К утру достал я детскою рукой.

Дана Курская (второе место) пишет стихи так, что их, конечно, лучше не читать, а слушать в авторском исполнении. В широком смысле это называется “слэм”, когда реакция публики на музыку или стихи так же важна, как они сами. Так слушали поэтов-“эстрадников” в 60-е годы. Потом это ушло, подверглось остракизму, в моду вошло чтение медленное, “с листа”. Сегодня эта традиция возвращается, как и мода на поэтические концерты. Но стихи Курской – не вполне “слэмовые”. Они и “с листа” хороши…

За гробом нету ни черта
ни ангела с трубою
какие там еще врата
никто от люльки до креста
не свяжется с тобою

прощаться надо навсегда
по вехам и минутам
какого там еще суда
ты ни туда и ни сюда
и никого не ждут там

и только пыльный василек
растущий за оградой
хоть синий глаз его поблек
встает безверью поперек
не тронь его
не надо.

Третье место – Григорий Медведев, цикл стихов “Карманный хлеб”. Стихи камерные. Поэзия дома, двора, школьной парты, семейного стола… “Удобное мироустройство”, как пишет поэт. Почему-то вместе вспоминаются Сергей Есенин и Осип Мандельштам, которых, кстати, напрасно противопоставляют. Мир, из которого всегда что-то уходит, но и всегда самое важное остается…

Две дубовые балки
держат над головой
потолок этот жалкий,
уголок родовой…

Неподвижные бревна,
тот же вид за окном,
но я вижу подробно,
что уменьшился дом.

Убывает как будто
за хозяином вслед,
потому – ни уюта,
ни тепла уже нет.

Шесть молодых писателей. Три поэта, три прозаика. “Редакция Елены Шубиной”. Жизнь продолжается.

Председатель жюри премии “Лицей”Павел Басинский

Номинация Проза
Первое место

Кристина Гептинг
Плюс жизнь
Повесть

Мне так уютно среди женщин, которым за тридцать, ближе к сорока. Мне приятны их мягкие обиталища – бухгалтерии, отделы кадров. Чай, печенье, каталоги “Avon”, тихонько играет какое-нибудь “Дорожное радио”…

– Пиши автобиографию, – сказала мне одна из милых сотрудниц отдела кадров областной больницы и протянула разлинованный листок.

– А что писать-то? – спрашиваю. – И… это… Вы, может, забыли, но я санитаром устраиваюсь, а не главврачом.

– Ой, правда, а мы и не знали, – подхватывая мой шутливый тон, продолжает приятная женщина. – Так положено. У нас и санитары пишут, где и когда родился, кто родители, какое образование… В свободной форме. Только без ошибок постарайся.

– Да ладно, всё равно это никто не читает, пиши там что хочешь, – рассмеялась из-за дальнего стола другая кадровичка, совсем молодая.

Я пожевал казённую авторучку и принялся за дело:

“Я родился 20 августа 1997 года. Город не платил за свет в течение нескольких лет, и терпение энергетиков лопнуло. В тот вечер роды в роддоме принимали при свечах. Мою маму привезли туда с сильнейшими схватками в состоянии героиновой ломки – “Скорую помощь” вызвали прохожие. Врачи сразу заподозрили в ней ВИЧ-положительную – много их стало в последние годы. Рожать отправили в неработающую душевую. Врач и акушерка надели по две пары перчаток. Вскоре родился двухкилограммовый я с признаками героиновой ломки. Меня перевели в детскую больницу, а маму оставили ломаться в душевой.

Через пару дней пришел её анализ на ВИЧ. Естественно, плюсовой. У меня тоже нашли антитела к ВИЧ. Однако через месяц выписали из больницы – ломку согнали, вес я набрал, что они ещё со мной могли сделать?.. Сказали: надо верить в лучшее – что на самом деле я не заразился и мамины антитела к полутора годам уйдут.

Нас с мамой встречала бабушка. С цветами. Она, как и заповедовали врачи, верила в лучшее. Ради ребёнка мама одумается, оставит наркотики и допишет диссертацию (до попадалова мама работала ассистентом на кафедре русской литературы ХХ века).

Но было не суждено. Мама умерла от передозировки, когда мне было три месяца.

Меня вырастила бабушка.

Мое детство – оно с запахом хлора. Бабушка хлорировала всё, с чем я соприкасался. Бельё кипятила. И посуда у меня была отдельная. А ещё она нашила себе масок из старых простыней. Без маски я её почти и не видел.

В садик я не ходил. В школу меня бабушка всё же отдала, чтобы никто не догадался, что я неизлечимо болен, да ещё такой постыдной болезнью.

Сначала всё шло хорошо, внешне я от других ничем не отличался, болел не чаще и не тяжелее других детей, пока вдруг в семь лет не выяснилось, что придётся пить лекарства. Это было удивительно, что есть, оказывается, какие-то таблетки, “чтобы не наступал СПИД”. Таблетки мне понравились – разноцветные. Они внушали надежду, что я проживу не так уж мало.

Всю жизнь с того момента мне предстояло пить сначала пять, а сейчас, когда препараты стали совершеннее, две таблетки в день. Бабушка всё удивлялась, что я жив на “этой химии”. “Невозможно жрать столько таблеток и долго жить”, – говорила она.

Но всё же умерла первой. Мне успело исполниться восемнадцать.

Я поступил в университет. Хотел в медицинский, но мой инфекционист в СПИД-центре, а это единственный человек, которому я доверяю, сказал, что с ежегодными проверками на ВИЧ для медиков я об этом могу забыть – нормально работать с моим диагнозом всё равно не дадут. Поэтому пошел на биофак. И хоть выращивать ГМО-картошку и кукурузу по закону нельзя, корпеть над ними в лаборатории не воспрещается, что мне и придётся после универа делать. Я не уверен, что это моё – быть ботаником. Наверное, поэтому и иду работать в морг. Буду подглядывать за медициной в щёлочку”.

---