Теперь Пётр Алексеевич частенько не домой после работы торопился, а к Светочке – ненадолго. Жену заранее предупреждал, чтоб с работы за ним не заезжала – задержится подхалтурить. Лютик ждала и, если бы кто-то сказал, что Пётр, её Петенька, шашни завёл на стороне, никогда бы не поверила, даже если бы своими глазами увидела, решила бы – померещилось. Она давно замечала, что ходит он как не свой, и разговаривать почти перестали, и редко когда улыбнётся, слово камень на душе какой. Расспросить хотелось, но понимала: замкнулся Петюша, надо ждать, пока сам всё расскажет. А Пётр Алексеевич молчал – не было сил смотреть на дорогую сердцу растерянную Летицию, предательство и ложь не давали покоя ни днём ни ночью.

Светлана ходила на седьмом месяце беременности, скоро в декрет, а никаких подвижек со стороны Петра не наблюдалось. Правда, она сама решила, что рожать будет, и открылась ему, только когда три месяца исполнилось. Думала, одуреет от радости и без колебаний на развод подаст, а он так испугался! Ужас в глазах стоял, словно помер кто, аж противно стало. Не ожидала она такого поворота, но решила не давить, а поразмыслить хорошенько и придумать что-нибудь этакое, верное, стопроцентное. На заверения Петра, что всегда заботиться о ней с ребёнком будет, лишь головой кивала, старалась ненавязчивой быть и тихой, словно в жертву себя приносит. Что в поликлинике все о них судачат, ей дела не было, ходила с гордо поднятой головой. Да и не жаловали её в коллективе, считая слишком высокомерной. Даже пациентки кривились, если к ней талончик выдавали – чёрствая, слова доброго не скажет, хоть специалист и неплохой.

Света давно знала, что проживает Пётр Алексеевич со своим Лютиком на набережной канала Грибоедова в красивом старом доме и квартира у них большая и отдельная. Принадлежала она изначально родителям Летиции, отец у неё известным кардиологом был, с учёными степенями и научными трудами. Несколько лет назад отец Летиции, Соломон Маркович, неожиданно скончался. Кардиолог, а сам от сердечного приступа не уберёгся, хоть и жену свою на пять лет пережил. Светлана не раз пыталась представить, как живётся Пете в таких хоромах и как там всё устроено, – не доводилось ей в богатых домах бывать. Если разводиться будет, то по закону половина им с Петей достанется, а кому ещё? Детей-то у него, слава богу, нет, так что всё по совести вроде. От беременности своей Света приятно округлилась, и даже грудь какая-никакая появилась, чему она несказанно рада была, а животу тяжёлому не очень – не понимала она, по большому счёту, чем восторгаться – одно неудобство.

То ли гормоны в голову ударили, то ли ждать надоело, уличила она момент, когда на работе большое собрание устраивали, отпросилась, второпях пальто натянула, которое уже совсем с трудом застёгивалось, и поехала на канал Грибоедова правду искать – с полной уверенностью, что Лютик ненавистный уже дома, Петеньку дожидается.

Света не ошиблась, дом действительно был необычным, и по окнам видно, что почти все квартиры отдельные, скорее всего, за заслуги выдавались от государства. Внизу у лифта вахтёрша сидела и, как положено, спрашивала, к кому и в какую квартиру. Вид беременной молодой женщины совсем не насторожил, и она спокойно пропустила Свету и сказала, чтобы на третий этаж поднималась. В лифте стало не по себе, решение-то спонтанно пришло, даже не подготовилась, с чего начать разговор. Что, если только рот откроет, а эта старуха её сразу с лестницы спустит?

«Не посмеет!» – убеждала себя Светлана и, как бы в доказательство, схватилась двумя руками за круг лый живот и чуть не уронила сумку на мокрый от талого снега пол. Постояла пару минут у дверей, даже уйти захотелось, потом со всей силы решительно несколько раз нажала на звонок. Сердце колотилось, в животе заворочался ребёнок и внезапно затих, словно испугался чего. Дверь отворилась, и она впервые так близко увидела Лютика. Она действительно была не очень красивой, но во всём облике была какая-то опрятность, собранность и уверенный взгляд, по всей видимости, далеко не глупого человека.

– Меня зовут Светлана. Разрешите войти? Мне поговорить надо.

По лицу Летиции Соломоновны ровном счётом ничего было не понятно: ни вопроса, ни удивления.

– Проходите. Вам, наверно, трудно разуваться? Вы просто вытрите о коврик сапожки.

Она пригласила Светлану на кухню и любезно предложила присесть, учтиво отодвинув стул от большого дубового стола с белой скатертью, вышитой цветной гладью по краю.

Свете хотелось всё разглядеть, и она крутила головой, скользя взглядом по картинам на стенах, по статуэткам, расставленным на подоконнике окна, которое обрамляли пена невесомой тюли и тяжёлые гардины, перехваченные затейливыми кистями: «Если у них такая кухня, представляю, какая гостиная! Скорее всего, она точно есть, не всю же площадь на кухню грохнули!»

– Я вас слушаю… Может, чаю хотите?

Её неподдельное спокойствие и манеры повергли Свету в уныние: «И не такая уж она и страшная, если приглядеться!»

– Даже не знаю, с чего начать…

Светлана набралась смелости и почти вызывающе громко произнесла самые важные слова:

– Я жду ребёнка от Петра Алексеевича. И вы должны отпустить его! Всё равно у вас детей нет и уже точно никогда не будет!

Летиция так и не успела присесть рядом, стояла молча и рассматривала странную женщину, которая неизвестно откуда появилась и несла какую-то чушь.

– Что вы говорите?! Опомнитесь! Быть такого не может!

Светлана была готова ко всему: крикам, оскорблениям, слезам, расспросам, но такой реакции она никак не ожидала. По всему было понятно, Летиция Соломоновна никакие разговоры вести не собирается и всем своим видом показывает, что Свете надо уйти, даже медленно пошла по коридору в сторону выхода. Светлане ничего не оставалось делать, как последовать за ней, и уже в дверях зло бросила:

– А вы у своего мужа обо всём расспросите! Чушь это или не чушь? – и зачем-то нагло улыбнулась, специально, чтобы не задавалась.

Уже на улице стало обидно и очень жалко себя.

А что, если Летиция простит его, и он так ни на что и не решится, и будет только ребёнка по выходным навещать и какие-то копейки на её круглом убогом столике оставлять как подачку?! Он же сам без отца вырос, наверное, не сладко было. Вот на это и надо давить! Ничего, если нужно, и подождать можно, она терпеливая. Всё равно своего добьётся!

Стояла ленинградская оттепель, совсем не ко времени, и недавно выпавший снег превратился в грязную унылую кашу.

Внизу живота что-то покалывало: «Слишком большой плод, видно, давит куда-то, и уже давно сказали, что, скорее всего, девка будет».

Девочку она не хотела. Почему, не понимала сама. После новогодних идти в декрет. Ещё два месяца, и всё круто изменится. Одно дело – таскать ребёнка в животе, сидит там и сидит, другое – когда появится на свет и полностью перевернёт её привычную жизнь. Она даже имя не могла ей придумать, да и не старалась, словно не взаправду всё.

«Не Лютиком же назвать! – ей было смешно. – Интересно, что сегодня будет? Скорее всего, выгонят его взашей из дома!»

Она бы точно выгнала. И по морде его жирной ещё надавала.

Спустилась в метро, там душно – ей в последнее время везде душно, и одышка появилась. Все месяцы бегала, вообще не замечая никаких изменений, только вес рос и плакать хотелось. И на тебе!

По телеку показывали какую-то ерунду. Села книгу читать – не вникнуть, перед глазами Летиция. Ей было её не жаль, каждый за себя. Сама виновата, нечего так мужику доверять. Неужели ничего не замечала?! Вот она бы сразу раскусила Петеньку! Потом стало немного страшно. Что-то всё-таки было во всём этом нехорошее. Она не хотела ковыряться в моральной стороне вопроса. «Сделала – значит, сделала!»

Батареи топили на всю мощь, а на улице чуть ли не дождь вместо снега, и термометр за окном показывал плюс пять. Сначала открыла форточку, потом окно, стало полегче. На кухне сразу две соседки копошились у своих столов, что-то стряпали и оживлённо спорили о том, из чего делают докторскую колбасу. Одна твердила, что точно из бумаги. Светлану затошнило. Они даже не обратили на неё внимание – так завелось с самых первых дней, когда она въехала. Ей пришлось представиться родственницей хозяйки комнаты – сдавать за деньги нельзя, да и проживать не по прописке вроде как не положено. Поначалу соседи приветливо встретили Свету, но отклика у неё не нашли – ни за жизнь поговорить, ни посплетничать, и от рюмки всегда голову воротит, неправильная, одно уважение, что врач. В холодильнике уныло стояла недопитая бутылка кефира и точно оставалась пара слоек, пусть и не совсем свежих, но вполне съедобных. Готовить себе так и не научилась, особенно после общаги, когда сидишь на сосисках и яичнице с теми же сосисками.

«Лютик, поди, Петю обхаживает! Вон в каких свежехрустящих рубашках на работу приходит, и ботинки всегда как зеркальные блестят. Не сам же он всё это делает?!»

Света частенько разговор на неё переводила – ни разу не поддержал. Однажды ляпнула – не выдержала, – что страшная она. Так он как рак покраснел и чуть заикаться не начал, и всё твердил:

– Не смей о ней плохо говорить! Она золотой человек! Не смей!

Вот сейчас и посмотрим, какой она золотой человек! Было девять вечера. Точно пришёл! Скоро концерт на канале Грибоедова начнётся!

Свой телефон Пётр не давал и звонил только с работы или с улицы. Правда, Светлана его в регистратуре тайком подглядела и даже несколько раз звонила и в трубку молчала, а на другом конце думали, что не соединилось.

Можно подумать, не слышно, что дышит кто-то!