Пилот ракетоносца

Макс Мах

Низкий старт спортсмены заимствовали у кенгуру. Сжимаясь, как пружина, бегун после выстрела или команды стремительно выбрасывает тело вперёд.

Выпуск произведения без разрешения издательства считается противоправным и преследуется по закону

© Макс Мах, 2020

© ООО «Издательство АСТ», 2020

Глава 1
Случай

Перед стыковкой, грузопассажирский транспорт, на котором на станцию «Птицелов» перебрасывали 3-й взвод 6-й роты, прошел мимо легкого крейсера «Наутилус». Кроме Эрика, никто из тридцати двух курсантов не читал Жюля Верна. Они о нем даже не слышали. Поэтому неудивительно, что название корабля заставило их гадать, что бы это могло быть: личное имя, инструмент – вроде пробойника или пневмосверла, звезда или планета. Еще это мог быть спутник, астероид или, скажем, гора на любой из трех десятков планет, входящих в состав империи Торбенов. Вариантов много, и не факт, что на самом деле «Наутилус» не является «потомственным» именем, переходящим от корабля к кораблю не одну сотню лет. Такое случается довольно часто, но о такой возможности подумал только Эрик, потому что читал книгу про капитана Немо и его подводный корабль. Он даже помнил сноску, в которой разъяснялось, что наутилус – это головоногий моллюск. Другое дело, что Эрик не знал, сохранились ли еще где-нибудь на Старой Земле эти существа, и, если все-таки сохранились, как они должны выглядеть.

В любом случае он – по обычной своей привычке – не стал принимать участие в разговоре. Сидел молча, смотрел, как по экрану внешнего обзора проплывают хищные очертания ударного крейсера, заточенного, как он помнил из курса «Боевой состав флота», на «взлом» планетарной обороны, и думал о том, какому умнику пришло в голову назвать современный боевой корабль именем, которое практически ни у кого не вызывает никаких ассоциаций.

– А ты, Счастливчик, чего молчишь?

Счастливчиком Эрика назвал инспектор учебных заведений округа при переводе в училище пилотов. Назвал с иронией, подразумевающей законченного неудачника. Вьюн истории этой не знает и не может знать, – слышал что-то краем уха, и все, – но вот прикапываться к Эрику это ему совершенно не мешает. Штефан Бирн, как и большинство других курсантов, вырос в семье, а семьи на Иль-де-Франс обычно большие, – знает своих родителей, имеет множество братьев и кузенов. Кроме того, он попал в училище по реестровому набору рекрутов из колонии Новая Швабия – одной из пяти основных колоний континента Промисленд^[1], – и это делает его здесь, да и везде на планете, «своим». А Эрик, мало того что штрафник, он везде – на планете, на континенте и в училище – чужак, да еще и безродный сирота ко всему. Глумиться над такими, как он, легко и просто. Никто за него не вступится, потому что некому.

– Молчу, потому что сказать нечего, – ответил на подначку Эрик. – Извини.

Сказал спокойно, без агрессии. Равнодушным тоном «снулой рыбы», так как по опыту знал, что это лучший способ отделаться от Штефа и его подпевал, и снова оказался прав. Вьюн смерил его презрительным взглядом – типа «ну что с тебя взять, с калечного» – и вернулся к обсуждению названия крейсера, который он, к слову, опознал не как ударный, а как сторожевой. Судя по тому, что никто ему не возразил, большинство курсантов думали точно так же, – люди и вообще по большей части не любопытны и ленивы, – а те, кто знал правильный ответ, просто не захотели связываться, и Эрик их хорошо понимал. Бирн, как и большинство неумных задавал, критику не любит и никому никогда ничего не забывает. При этом парень он крупный – крупнее даже Эрика, – да и дерется хорошо. Во всяком случае, лучше многих. Так что связываться с ним себе дороже.

Впрочем, у Эрика мотив «не связываться» совсем другой. Если бы он захотел, то избил бы Вьюна до полусмерти, – и его, и его шавок, – но, наученный горьким опытом, делать этого не станет. Училище пилотов москитного флота не Смоляной городок, здесь калечить противника, тем более убивать – нельзя. Мигом вышвырнут на свалку или запишут в «черный десант». И то, и другое означает конец, причем конец быстрый и печальный.

«Ладно, – решил Эрик, стараясь на всякий случай держать Вьюна в поле зрения, – терпеть осталось недолго: всего полтора года. Сущие пустяки! Я выдержу, я смогу…»

Он уже совершил однажды ошибку, замахнувшись не на того, на кого следует, и вот результат: вместо третьего курса звездной академии шестой курс в училище пилотов «москитных сил». И добро бы речь шла о настоящих москитниках – истребителях планетарных сил обороны или палубных истребителях тяжелых кораблей. С гораздо большей вероятностью всех их распределят на нижние палубы крейсеров и «носителей» или на такие вот орбитальные крепости, как «Птицелов», один из сегментов которого возник сейчас на обзорном экране. Кто-то же должен рулить на шаттлах, ремонтниках и прочей невооруженной мелюзге. Печально, разумеется, но Эрик умел принимать мир таким, каков он есть: лучше таскать почту и вывозить корабельный мусор, чем идти в первой волне десанта или «дрочить» на каторжных работах. Какой-никакой, а пилот и зауряд-офицер. Возможно, даже гардемарин^[2]. И потолок совсем неплохой: если повезет, в отставку выйдет мичманом, а то и лейтенантом. Это уж как сложится. Во всяком случае, на нижних палубах будет ходить «гоголем», поплевывая на работяг через плечо, да и офицеры обычно относятся к пилотам нижнего звена вполне лояльно. Надо только знать свое место и не высовываться. Во всяком случае, до тех пор, пока не представится случай переиграть судьбу.

Если честно, Эрик редко предавался такого рода размышлениям. Ему не надо было себя ни в чем убеждать. Не склонный к пессимизму и унынию, он являлся человеком дела и всегда был сам по себе и себе на уме. Таким его сделала жизнь. Скрытным, осторожным и предельно внимательным. Он не станет лезть на рожон, и предаваться иллюзиям не будет тоже. Главное – выжить и не упустить случай. Возможности, как не раз убеждался Эрик, обычно открываются вдруг, и использовать их надо сразу. Если упустил свой шанс – вини только себя, потому что положиться тебе не на кого. Один раз он отступил от этого правила, понадеявшись на справедливость одних и благородство других, и ничего хорошего из этого не вышло. А ведь, если бы не расслаблялся, перспективы у него сейчас могли быть совершенно другие…

Вообще, если разобраться, Эрик невероятно везучий человек. Не зря его позже прозвали Счастливчиком. Первый раз ему повезло, когда самодельный нож какого-то мелкого негодяя из стаи Рыжих псов распорол Эрику кожу и тощую плоть, но застрял в ребрах. Не дошел, в общем, ни до сердца, ни до легкого. То есть, наверное, Эрику везло и раньше. Все-таки дожить в Смоляном городке до шестилетнего возраста, не имея при этом семьи и не являясь членом стаи, задача, как говорят математики, отнюдь не тривиальная. Тем не менее как-то же выжил!

Эрик не помнил, как ему это удалось, но факт, как говорится, налицо. Детских воспоминаний у него почти не осталось, хотя кое-что время от времени всплывало в памяти. Он помнил, например, подвал сгоревшего дома, где какой-то беззубый старик в лохмотьях учил детей грамоте и счету. Воспоминание было туманным и включало в себя запах гари и чувство голода. Однако, как ни крути, читать-то он тогда все-таки научился и, значит, провел в том подвале не день и не два.

Еще вспоминались помойки. Не одна, а много разных. Еды там практически не было – разве что крысу прибьешь, – но можно было найти что-то, за что старьевщики платили настоящие деньги. Немного. Грош или два, что бы это ни было и сколько бы ни стоило на самом деле. Но два грошика – это полбуханки суррогатного хлеба, а для такого маленького мальчика, каким был тогда Эрик, это еда на два дня. Или даже на три, если наступала голодная полоса.

Голод, боль и холод. Вот что вспоминалось отчетливо. Остальное, как в тумане. Драки. Драк, похоже, было много. Боль и кровь, злость и страх. А еще чердаки и подвалы Смоляного городка. Другие дети. Кое-кто из них говорил на ланге, но большинство – на местных диалектах дойча и руза^[3]. Это Эрик помнил твердо, а вот лица и события не запомнились. Все смутно и нечетко – память ребенка, медленно умирающего от голода. И все-таки главное в этой истории не страдания и невзгоды, которые он претерпел, а то, что там и тогда Эрик выжил. По-видимому, ему очень сильно повезло, как повезло и в тот день, когда заточка рыжего сучонка застряла у него в ребрах. Тогда его пожалел какой-то старьевщик. Отогнал стаю. Кажется, даже стрелял поверх голов из дробовика. Притащил истекающего кровью Эрика в свою берлогу – вспоминалось темное, задымленное, но при этом пахнущее едой помещение, – вытащил из тела нож, обработал рану. Зашил. А потом сдал Эрика в детский дом, что, наверное, было совсем непросто. Слишком много беспризорников пряталось по щелям в руинах Старого порта и в трущобах Смоляного городка.