И самыми мягкими эпитетами, которыми я мысленно награждал генерала Иванова в эти дни, были «старый дурак», «самовлюбленный индюк» и «упрямый осел». Становилось понятно, что кадровый вопрос нужно срочно решать, но тут Иванов выкинул свой фортель с отправкой запасных частей на фронт. Я так и не пришел к однозначному мнению, была ли это отчаянная попытка что-то мне доказать, выходка упрямого осла или, что тоже нельзя было исключать, никакого глубинного смысла генерал Иванов в свои действия не вкладывал, а руководствовался своими особыми соображениями о правильности действий. В любом случае своей выходкой он усугубил положение до крайности.

Издав свой приказ, Иванов загнал ситуацию в тупик, и теперь не было никакой возможности что-то и как-то переиграть, поскольку уже никто не поверит ни в передислокацию в тыл, ни тем более в прощение и дальнейшее нахождение в Петрограде.

В Зимнем дворце весь вечер шло совещание о ситуации в столице. В здании Главного Штаба был создан кризисный центр. Входили и выходили офицеры, вбегали и выбегали вестовые, работал телеграф, а барышни на коммутаторе не успевали соединять абонентов.

Ситуация стремительно ухудшалась. К вечеру пришли первые известия о том, что в казармах Петрограда идут брожения и звучат призывы к выступлению. Пришлось и так немногочисленные фронтовые батальоны перебрасывать в разные концы города для блокировки бузящих казарм, из-за чего был фактически оголен центр столицы. Правда, генерал Иванов сумел-таки где-то высвободить один батальон и распорядился перебросить на охрану Зимнего и Главштаба. В центре было пока тихо, но оставлять главные центры власти без охраны было бы крайне легкомысленным в такой ситуации.

Ближе к полуночи я поймал себя на ощущении, что я уже не в состоянии адекватно воспринимать происходящее. Мозг остро требовал тишины и кислорода, хотя бы на полчаса. И я, отдав соответствующие распоряжения о том, где меня в случае необходимости искать, отправился на Дворцовый мост, благо идти было совсем недалеко.

Морозный воздух освежал уставшие мозги. Возможно, впервые за несколько истекших с момента моего воцарения дней я вот так просто стоял и дышал свежестью зимней ночи. И пусть это был не чистый воздух могилевских лесов, а лишь пропитанный печным дымом суррогат атмосферы центра столицы, но и этому я был рад. Слишком многое навалилось за эти дни, слишком мало я спал, слишком много курил и пил кофе.

Как я устал в этом времени. Как же я устал от этого времени. Тяжела шапка Мономаха, но корона Российской империи еще тяжелее.

Каким простым делом казалось все вначале – долети в Могилев из Гатчины и не выпусти Николая в тот злосчастный рейс в Царское Село, мол, пусть сидит в Ставке и наводит порядок в своей стране. В итоге это «простое дело» обернулось необходимостью водружать корону на свою бедную голову и заниматься этим «простым делом» самому.

А уж каким умным я себе казался, рассуждая об ошибках прадеда в своем, теперь уже таком далеком, 2015 году! Вот теперь стою на этом самом мосту и смотрю во мрак петроградской ночи, безуспешно пытаясь придумать хоть какой-то выход из сложившейся ситуации.

Ладно, прорвемся как-нибудь. Вон и вызванный генералом Ивановым батальон приближается. Так что…

Петроград. Дворцовый мост.

5 марта (18 марта) 1917 года.

Около полуночи

Множественное хриплое дыхание и скрипящий снег под ногами. Сотни солдатских ног по команде привычно сбились с шага, заходя колонной на Дворцовый мост. Они спешили вперед, не оглядываясь по сторонам. Впрочем, и смотреть было сейчас не на что. Лишь несколько смутных силуэтов припозднившихся зевак провожали их удивленными взглядами, стоя у парапетов моста. Но вряд ли они могли кого-то рассмотреть в серой массе ощетинившихся штыками нижних чинов, спешащих мимо них к затемненной Дворцовой набережной. Непривычно темными были в эти дни улицы Петрограда, и даже здесь, в самом центре столицы, горящих фонарей явно не хватало.

Словно сама сгустившаяся тьма порождала то чувство тоски и растерянности, которое не покидало Ивана Никитина в последние недели, и, спеша вместе со своими сослуживцами через этот слабоосвещенный мост, он ловил себя на том, что с куда большей радостью оказался бы сейчас за сотни верст отсюда. Но деваться было некуда. Только вперед, к темной громаде Зимнего дворца…

Петроград. Таврический дворец.

5 марта (18 марта) 1917 года.

Около полуночи

В эту ночь Зимний дворец не был единственным зданием в Петрограде, где в этот поздний час светились окна. Горели огни в Главном Штабе, в Адмиралтействе, в Министерстве внутренних дел и в некоторых других зданиях государственного значения. Не дремали и в некоторых залах Таврического дворца. Причем во многих местах подобная бессонница объяснялась прозаическими вещами – приводились в порядок бумаги, после учиненного в этих залах разгрома во времена февральских событий, а также шла передача дел новым руководителям, назначенным новым царем.

Но работали не все в этот час. Тяжелая атмосфера напряженного ожидания царила в Таврическом дворце. Точнее, не во всем дворце, где в гулкой тишине коридоров не видно было ни души, а в том из его залов, где вновь собрались на свое заседание уцелевшие в смутные дни февральского мятежа бывшие члены бывшего Временного Комитета Государственной думы. И собрались они отнюдь не предаться воспоминаниям о произошедшем неделю назад. Нет, их интересовала сегодняшняя ночь, а точнее, события, которые должны вот-вот произойти всего в нескольких верстах отсюда.

Председатель Государственной думы Михаил Родзянко мрачно смотрел в черный проем окна, словно надеясь что-то разглядеть сквозь непроглядную тьму мартовской питерской ночи. В данные минуты решалась судьба России. Да что там судьба России! Решалась его собственная судьба!

Родзянко недовольно поморщился. Всего лишь неделю назад он был уверен, что стоит всего лишь в шаге от вожделенной победы. Складывающаяся так удачно революция открыла для Михаила Владимировича такие радужные перспективы, что он (основательно поколебавшись) все же принял решение отказаться от первоначального плана отстранить от престола Николая Второго и усадить на трон малолетнего Алексея, сделав регентом-правителем государства брата изгнанного монарха великого князя Михаила Александровича. Да и зачем ему было довольствоваться лишь ограниченным влиянием на регента, если он, он сам, Михаил Владимирович Родзянко, мог стать главой государства, возглавив Временное правительство!

Но не сложилось тогда. Внезапно мягкий и простодушный Мишкин, как звали в своем кругу великого князя, вдруг показал волчий оскал и каким-то образом принудил Николая отречься и за себя, и за Алексея, став вдруг государем императором Михаилом Вторым.

Родзянко поморщился. Вот, может, такой решительности, какую проявил Михаил в тот день, лидерам заговора и не хватило. Проявив чудеса изворотливости, прозорливости, наглости и красноречия, он, пока в Петрограде ходили с флагами и колебались, фактически совершил государственный переворот, взяв штурмом Ставку Верховного Главнокомандующего в Могилеве, обеспечив наштаверха генерала Алексеева пулей в голову, а генерал-квартирмейстера Лукомского новой должностью наштаверха. Созданный Михаилом незаконный Временный Чрезвычайный Комитет, раздавая направо и налево приказы и обещания всего на свете, быстро перехватил инициативу и подмял под себя все государственное управление в империи.

Да, этот Комитет Пяти, как потом неофициально стали именовать этот самый ВЧК, умудрился вручить власть в Петрограде тогда еще полковнику Кутепову, наделив его неограниченными полномочиями, а сам распределил всю власть между пятью своими членами. Москву железной рукой взял за горло великий князь Сергей Михайлович, в Киеве хозяйничал его брат Александр Михайлович, в Ставке главным стал генерал Лукомский, а сам Михаил, как глава этого незаконного Комитета, возглавил поход на столицу, прихватив с собой генерала Иванова в качестве назначенного самим Николаем Вторым командующего экспедицией. И где-то там, в Орше, пути императора Николая и его брата-узурпатора пересеклись…

Михаил Владимирович невольно поежился, вспоминая тот леденящий ужас, который просто растекался по залам Таврического дворца, когда Михаил, уже император, стремительно шел в зал заседаний Государственной думы. И как за ним железной стеной двигались прибывшие с фронта солдаты, и как, уже генерал, Кутепов брезгливо смотрел на председателя Государственной думы, смотрел на Родзянко, словно… словно на насекомое… И как с истеричным восторгом пели перепуганные депутаты «Боже, царя храни!», приветствуя нового императора, взиравшего на них с трибуны холодным беспощадным взглядом.

Ну да, может быть, они где-то в чем-то и перегнули палку с этой попыткой революции, ну и, да, вышло тогда досадное недоразумение с тем идиотом унтером Кирпичниковым, захватившим семью Михаила и зачем-то убившим его жену, но ведь это решительно не повод устанавливать в России самодержавную диктатуру!

Впрочем, в первые дни Родзянко с коллегами думалось, что все обойдется, ведь новый царь объявил амнистию всем участникам событий. И им уже начало казаться, что все пойдет своим чередом, но тут оказалось, что амнистия амнистией, а Михаил Второй требует от русского парламента неслыханного – прекратить болтовню и заняться принятием вносимых царем законов! А также объявить назначенное императором правительство Нечволодова «правительством общественного доверия», то есть тем самым правительством, которого как раз и требовала Государственная дума, затевая всю эту революцию.

---