Фатум. Том второй. Кровь на шпорах

Андрей Воронов-Оренбургский

России посвящается

Хвала вам, покорители мечты,

Творцы отваги и суровой сказки!

В честь вас скрипят могучие кресты

На берегах оскаленной Аляски.

С. Марков. «Предки»

Часть 1. Староиспанский тракт

Глава 1

Монтуа стоял на коленях перед распятием в своем кабинете и горячо молился. Его пальцы с такой силой сжимали агатовые четки с кистями, что казанки побелели, точно у покойника. Подавшись всем корпусом вперед и надломив по-птичьи шею, генерал иезуитов единым взором устремился к фигуре Манферратской Девы Марии, что стояла на пьедестале рядом с распятием. Он будто кощунствовал над ее печальным ликом, столь ликующим и дерзким был его ястребиный взгляд.

Мерцающий сумрак, царивший в монастырских стенах, слабо горящие редкие свечи освещали фигуру траурно, зловеще. Скупая мебель: рабочее бюро, тяжелые средневековые лавки, книжные стеллажи в залежах пыльных фолиантов с потемневшими переплетами − еще пуще прорисовывали угрюмость и неуютную холодность этой молельни. От нее неуловимо сквозило ушедшей в века инквизицией, пыточным казематом с испанскими сапогами и воронками для расплавленного свинца, что заливался в рот бесноватым колдунам и ведьмам.

С противоположной стены на согбенного монаха строго взирал портрет Игнатия Лойолы − великого католического стоика, вдохновенного отца-основателя Ордена Иисуса. Можно было даже уловить сходство между Лойолой и Монтуа. Сам генерал отлично знал сие обстоятельство и в тайниках души премного этим гордился, стараясь и в жизни ревниво повторять великого предшественника. Он немилосердно истязал себя молитвой, спал на голом полу, питался ключевой водой и черным, что земля, крестьянским хлебом, и так же, как Игнатий Лойола, шесть раз в сутки стегал себя железной цепью. И наступило время, когда монахи открывали рты и склоняли головы, дивясь Монтуа, как в свое время дивились остервенелому фанатизму Лойолы.

Три большие латинские буквы I. H. S.¹ были искусно вышиты золотом на черном поясе молитвенника. Двести восемьдесят лет назад в день праздника Вознесения Пресвятой Марии на вершине Монмартра, в подземелье часовни Святого Дионисия, свершилось посвящение первых иезуитов. И тогда пророческая рука Лойолы начертала на алтаре три эти буквы.

Не было на земле места, куда бы в дальнейшем не протянулась рука священного Ордена. С длинными бородами, в грубых балахонах и кожаных шляпах, они путешествовали по Северу России, в стране льда и ночи. В пестрых халатах китайской аристократии иезуиты были мандаринами − советниками императорской династии в Небесной империи.

Орден Иисуса подвигнул Римскую церковь живее и шире плести свою сеть в Новом Свете. В авангарде оказались преданные последователи, праправнуки легендарного Игнатия Лойолы.

Мир лишь дивился и разводил руками: иезуиты за одно лишь столетие свершили для Ватикана более, нежели прочие монашеские ордена за все времена вместе взятые!

…Истекли долгих три часа. Свечи почти прогорели. Монтуа медленно поднялся с колен, поправил камилавку и, кроя сумрачную пустоту кабинета своим черным торжественным одеянием, направился к безмолвно ждущему креслу. Сел и замер, всматриваясь в бесстрастное лицо своего кумира. И казалось, на бескровных губах бискай-ского святого промелькнуло подобие легкой улыбки, а беззвучный голос протянул сквозняком: «Dies irae² грядет, сын мой. Готовься! Но будь бдителен… Entre chien et loup…³ Concordia parvae res crescunt, discordia maximae dilabuntur…⁴ Держись вице короля и помни: дорогу осилит идущий. Credo, credo, credo. Dixi⁵.

Генерал Монтуа неподвижно восседал в кресле, похожий на огромного грифа. «Да, тяжелые времена настали для нас. Почти вся Вест-Индия не благоволит к Ордену».

Странствующим миссионерам братства отказывали даже в ночлеге. Голодные, завшивленные, сжигаемые палящим солнцем, побитые ветрами и ливнями, страдая от гноящихся язв, подвергаясь опасности, они шли своим путем, презирая награды и почести, полные какой-то непостижимой тайной гордыни. Люди простые и доступные, они были хранителями неистощимого терпения, ибо для каждого из них вечное свершалось ежедневно.

Потухшие глаза генерала вспыхнули студеным огнем, сухая плоть взялась ощущением силы и стальной крепости. С одержимостью идущего на Голгофу он изрек:

− Клянусь всеми небесными святителями: мы заставим мир снять перед нами шляпу. Короли управляют человечеством, а Орден будет управлять королями. Alea jakta est!⁶ Divide et impera⁷. Да будет так. Amen.

Тусклые блики свечей скользили по впалым пергамент-ным щекам, вонзившиеся в резные подлокотники персты словно срослись с инкрустированным деревом, губы сомкнулись в бритвенную щель.

Сегодня монах, как и обычно, молился за Dios, Patria, Rey − Бога, Отечество и Короля! Также он исступленно просил Христа вдохнуть силы в брата Лоренсо, сподобить его на свершение задуманного.

Глава 2

Брызнули серебром спесивые аккорды, встрепенулись струны кудрявым гривьем и понеслись в галоп под перестук кастаньет и звонкий голос Терезы.

Где вольный дух живет,

Где танец не умрет,

Где огненные страсти и поныне,

Где солнце не для всех,

Где даже думать − грех,

Где не было свободы и в помине?!

Где воспевают честь,

Где ненавидят лесть,

Где труса нету ни в отце, ни в сыне,

Где льется наша кровь,

Где есть ещё любовь?!

Конечно, ну конечно, в Сан-Мартине!

Пестрые группы мужчин и женщин двигались в танце, дробно выстукивая каблуками, с дерзким вызовом уперев руки в бока, при дружных хористых выкриках. Два ряда образовали живой, сверкающий взглядами коридор. И по этому коридору, где в кофтах дешевого шелка хлюпали груди, где мелькали бесстыжие ляжки, пестрые подвязки и грязные кружева панталон, горящим факелом двигалась она. Черными языками пламени сыпались пряди волос, летели по воздуху, высекая искры. Трепетало, вспыхивая в изломах складок, пурпурное платье; лоснились маслом смуглые плечи. Тереза то отбивала такт кастаньетами, то дарила улыбки беззаботно и пылко, то вдруг гневалась не на шутку, заломив руки и распустив пальцы веером… А ноги, не зная покоя, не прекращали безумного ритма огненного фламенко.

− Madre de Dios! Mira, que Bolito!⁸ − против воли сорвалось с губ братьев Гонсалес, когда они вместе с господином переступили порог.

«Бог знает, сколько в ней позы, игры, искусственно-сти?… Но маска это или нет − неважно, она само…» −Диего закусил губу. Ее возможно было принять и за игривую девчонку, если б не красота − со знойным запахом плоти, которая, как и грех, всегда вне возраста и вне времени.

На новых гостей никто не обратил внимания, никто не приподнял шляпы, не предложил хлеба и вина, ни-кто… кроме востроглазой хозяйки. Сильвилла с полувзгляда определила, что их дупло, пропахшее чесноком и пивом, осчастливил настоящий идальго. Завидущие глаза враз просчитали, какие пиастры, дублоны⁹ и кастельяно водились в его кошельке. Толкнув мужа, обо всем позабывшего в этой цветастой кипени, она цыкнула на него и указала пальцем на двери. Старик присел в коленях; его черные глаза стали еще пуще чужими, взятыми в долг; щеки надулись, будто он держал во рту пару куриных яиц. Антонио тут же приосанился, напустив на себя пинту-другую важности, рука браво откинула за плечо по-лосатое серапе, где за широким ремнем был заткнут пугающих размеров хлеборез. Брызгая слюной, он проорал что-то жене и плюхнулся в толчею навстречу важному гостю.

Дон едва заметно кивнул головой слуге, и Мигель занялся поисками свободного стола. Гонсалесы с двух сторон закрыли своими плечами господина, хмуро оглядывая переполненный зал: не надо ли кому вложить ума. А наступающую ночь продолжали стеречь веселье и танцы. Они подгоняли ее, заблудшую и одинокую, к вратам зари бичами агуардьенте и шпорами хохота. И в каждом бое сердец и гитарных струн, в каждом повороте голов и ударе каблука был свой потаенный мир: оскома страданий и неразделенный груз любовных мук, вкус голода на обветренных губах и соль жажды, горечь обид и побеги надежды, умоляющий крик и бесстыжие стоны любви…

Тереза теперь танцевала румбу, раскачивая бедрами, и грудь ее колыхалась как волны. Голос звучал свежо и стра-стно:

Хочу быть вольной чайкой в небесах,

Хочу летать в просторе над волною!

А в клетке чайка гибнет на глазах,

Пусть будет клетка даже золотою!

Грянул дружный выкрик, и сотня каблуков единым грохотом сотрясла пол.

Тереза, слегка опьяневшая и возбужденная, под треск кастаньет и маракасов проигрыша прошла туда-сюда, презрительно стряхивая оголенными плечами мужские взгляды. Сеньорита подхватила пышный подол и, сверкнув глазами, в два счета запрыгнула на стол. Кружки с бутылками полетели из-под ее туфель, а голос вновь зазвучал среди вина и дыма:

Когда алмазы звезд блестят во тьме,