Как только Принс пришел на встречу, чувство тревоги полностью исчезло. Он был очаровательным, участливым и даже самокритичным. («Я иногда болтаю о пустяках», – сказал он.) В течение следующих двух часов он вел непринужденную дискуссию о своем прошлом, музыкальной философии и своих ожиданиях от книги. Он заявил, что хочет написать мемуары – это решение он принял совсем недавно, и даже Тревор, присутствовавший на собрании, был удивлен этим. Они назывались бы «The Beautiful Ones», в честь одной из самых откровенных и трогательных песен из его репертуара.

В центре истории будет его мать, чей взгляд был «самым первым, что я увидел» и которая никогда не получала должного признания за свою роль в его успехе. Он многим поделился с собравшимися редакторами. Принс попросил свою сестру Тайку прислать ему старые семейные фотографии, в том числе фото его родителей, и генеалогическое древо. Он также отыскал оригинальную обложку 1999 года, коллаж, украшенный вырезанными изображениями телефонной будки, футуристическим горизонтом и обнаженной женщиной с лошадиной головой. И он представил первую версию сценария Dreams, который вскоре обретет название: «Пурпурный дождь».

Один из редакторов спросил Принса о написании песен. Он думал, что это было основой вдохновения. Ты пишешь о том, к чему хочешь прийти в итоге. Он рассказал группе, что в своих самых ранних воспоминаниях он писал музыку, чтобы представить и переосмыслить себя. Быть художником – это постоянная эволюция, не говоря уже о форме симбиоза с кем-то или чем-то, что окружает вас, когда вы создаете музыку. Принс создал образ почти как пророческий акт: он мог стать тем человеком, которого вообразил. Вся его жизнь была актом воображения, творчества и становления. Сегодня наличие имиджа считается довольно важным фактором для суперзвезды; для Принса же как для артиста это было неотделимо от его личности.

Он осознал присущую этому процессу тайну и силу ее сохранения. Или же ее дальнейшее сокрытие.

«Тайна названа тайной не просто так, – сказал он. – У нее есть цель». Правильная книга добавит новые завесы его таинственности, думал Принс, даже если это разоблачит других. Она должна была бы служить его автобиографией, но в такой форме, которая будет такой же емкой и изменчивой, как и ее автор. Никогда не уклоняясь от больших обещаний, он предложил только одно формальное руководство: это должна была быть самая большая музыкальная книга всех времен.

Встреча не имела официального завершения. В какой-то момент, отпустив шутку, Принс просто встал и ушел, унося с собой раскаты своего смеха. Минут через десять он проскользнул в комнату, не сказав ни слова о своем отсутствии. Потом он объявил, что пора ужинать, и снова исчез. Редакторы пришли в восторг – ужин с Принсем! – до того, как поняли, что они не приглашены и он больше не вернется.

Принс устроил свое самое первое шоу Piano & A Microphone в Пейсли Парк, воплощая в жизнь идеи, которые он изложил несколько месяцев назад. Шоу было соткано из рассказов и осмысления песен, которые простирались от его первой пластинки For You до его самой последней, HITnRUN Phase Two. Его объяснение дало представление о том, что было у него на уме в то время. Он анализировал свое прошлое. Больше чем через год, когда я увидел пленку, я понял, как это выступление связано с его идеями для «The Beautiful Ones».

Как только Принс сел за свое пианино в тот вечер, он начал своего рода регрессию потока сознания. Вдруг он снова стал ребенком, делясь своими ранними музыкальными воспоминаниями. «Я хотел бы уметь играть на пианино, – сказал он публике, имитируя детский голос. – Но я не умею на нем играть. Все выглядит иначе. Ему три года. И пианино казалось огромным. М-м-м… может, я просто посмотрю телевизор». Он запрыгнул на свое пианино и изобразил, будто ест попкорн перед телевизором.

«Папа идет. Мне запрещено его трогать, а я ужасно хочу поиграть… А вот и папа. Они с мамой разводятся». Тогда он добавил еще одного персонажа, будто его папа был в комнате. «На самом деле я был счастлив видеть, как он уходит… мне было всего семь. Но теперь я могу играть на пианино, когда захочу». Принс заколотил по клавишам несколько аккордов оригинальной темы из «Бэтмена».

«Я не умею играть на пианино, как папа, – сказал Принс. – Как же он это делал? Дайте подумать… Я хотел бы уметь петь». Он добавил: «Я думал, что никогда не смогу играть, как мой папа, и он никогда не упускал возможности напомнить мне об этом. Но мы неплохо ладили. Он был моим лучшим другом». Они по очереди играли песню Рэя Чарльза Unchain My Heart.

До этого шоу было трудно представить себе Принса, произносящего что-то столь откровенное на сцене. В тот вечер в его репертуаре прозвучало: «Иногда я чувствую себя ребенком, лишенным матери» – традиционное духовное выражение, которое в какой-то мере было выражением тоски по исчезнувшему миру его родителей. Он был «далеко от дома», пел он, «иногда мне кажется, что я почти ушел».

Вероятно, самое открытое проявление меланхолии пришло позже вечером. «У скольких из вас бывают осознанные сны? – спросил он у публики. – Сейчас я люблю мечтать больше, чем раньше. Некоторые из моих друзей умерли, и я вижу их во сне. Как будто они здесь, и сны иногда похожи на реальность».

Есть что-то в этих строках, какое-то сочетание спокойствия и беспокойства, которое меня огорчает. Оглядываясь назад, легко придавать слишком большое значение этим вещам, но они кажутся мне мыслями человека, наполовину влюбленного в легкую смерть. Затем он спел первую строчку Sometimes It Snows In April, которая сама по себе была одной из самых пламенных его песен: «Tracy died soon after a long-fought civil war…»

до его самого первого сольного шоу и, возможно, самого эмоционального во всей его карьере Принс выбрал редактора своих мемуаров – Криса Джексона из Spiegel & Grau, импринта Random House. Ему понравилось, что Крис работал над Decoded, написанной Jay-Z. Не желая упускать момент, он привлек Криса, Тревора и Эстер с Дэном из ICM, чтобы найти ему соавтора. Его бывший менеджер Джулия Рамадан однажды сказала ему: «Когда дойдет до истории твоей жизни, не позволяй никому держать за тебя перо». Казалось, что сейчас он готовился сделать все наоборот. Никто, и, возможно, сам Принс, не был уверен в том, как будет выстроен весь процесс.

Тут привлекли меня. Дэн Киршен, мой агент, знал о моем многолетнем восхищении Принсем. Он видел и плакат в моей спальне, и видел, как я пою Kiss в караоке-баре. Я показывал ему фильм-концерт Sigh o’ the Times. А когда он сказал мне, что ему посчастливилось искать соавтора для Принса, он не был готов к тому, до чего я могу опуститься, моля его дать мне шанс побороться за эту возможность. Он согласился включить меня в список, но не стеснялся в выражениях: вероятность того, что я получу эту работу, находилась где-то между выигрышем в лотерею и выживанием после столкновения с астероидом. Во-первых, я не издал ни одной книги. В то время я был редактором The Paris Review, литературного журнала, который Принс вряд ли читал, а может даже не слышал о нем. Без сомнения, его самый продаваемый альбом нашел более широкую аудиторию, чем когда-либо имел Review. Мне было двадцать девять. И среди желающих поработать с Принсем были претенденты куда более достойные, чем я.

Но когда ICM и Random House выдвинули несколько громких кандидатов, Принс возразил. Он имел привычку читать обзоры своих шоу от непрофессионалов, особенно восторженные, которые поклонники твитнули или разместили в своих блогах. Это были люди, которых он считал достойными этой работы. Какими бы непроверенными они ни были, он вдохновил их писать. Может, и они могли бы помочь ему.

Как позже вспоминал один из помощников Принса, он смотрел на процесс сочинительства сквозь призму музыки: ему нужен был импровизационный партнер, тот, кому он мог бы открыться и с кем он мог бы организовать свою историю, как песню или альбом. Пока существует взаимопонимание, он скорее возьмет на себя роль преданного новичка, чем ветерана. Конечно, издатели откажутся от идеи нанять какого-нибудь фанатика-подростка, чьим единственным резюме была самоизданная концертная рецензия. В виде компромисса он вернул список потенциальных соавторов и исключил все, кроме двух имен, одним из которых было мое. Мы были единственными, кто никогда не издавал книг.

Дэн сказал, что Принс взял мой номер телефона. Звонок может раздаться совсем неожиданно, днем или ночью. И я начал спать с телефоном у подушки и установил пронзительный рингтон. Я практиковался в приветствии, сглаживая любые намеки на восклицания, которые прокрадывались в мой голос, и старался говорить как можно более беззаботно. «Привет, Принс». «Здравствуй, Принс». «А, это Принс? Привет. Рад слышать тебя».

Но звонка так и не последовало. Вместо этого Тревор придумал задание. Мы, потенциальные соавторы, должны были представить Принсу личные заметки о нашем отношении к его музыке и о том, почему мы думаем, что сможем выполнить эту работу. Свою я отправил в 8:30 вечера того же дня.

Назвать это задание тяжелым было бы лестью. Там были моменты, которые сегодня я написал бы иначе, если бы у меня была такая возможность. Конечно, это не предназначалось для чужого взора, только для Принса. Вот кое-что из того, что я написал:

«Когда я слушаю Принса, у меня возникает такое чувство, будто я нарушаю закон… Впервые я услышал его, когда ехал один в Балтиморе. Я включил радио и услышал, как мужчина поет о своем желании быть женщиной, обнажая эту грубую психосексуальную потребность лучше понять свою девушку, – и это сорвало мне крышу. For you naked I would dance a ballet. Это было самое деликатное, необычное, честное и опасное музыкальное произведение, которое я когда-либо слышал. Я даже ожидал, что меня попросят съехать на обочину, если кто-нибудь заметит, что я слушаю это так внимательно…