VII. Холм Замана

Над градом холм огромный нависал
Обрывом против улицы конца;
Высокий и зеленый, он взирал
На колокольню с видом гордеца.
Два века уж шептались о делах
На склоне, ужас брал ходить куда —
Об изувеченных зверей телах,
О мальчиках, пропавших без следа.

Раз почтальон села там не нашел,
Исчезли напрочь жители, дома;
Из Эйлсбери проверить люд пошел:
Видать, лишился тот почтарь ума,
Коль видел он, раскрыл как холм свой зев,
Глазами жадными при том смотрев.

VIII. The Port

Ten miles from Arkham I had struck the trail
That rides the cliff-edge over Boynton Beach,
And hoped that just at sunset I could reach
The crest that looks on Innsmouth in the vale.
Far out at sea was a retreating sail,
White as hard years of ancient winds could bleach,
But evil with some portent beyond speech,
So that I did not wave my hand or hail.

Sails out of Innsmouth! echoing old renown
Of long-dead times. But now a too-swift night
Is closing in, and I have reached the height
Whence I so often scan the distant town.
The spires and roofs are there – but look! The gloom
Sinks on dark lanes, as lightless as the tomb!

VIII. Порт

От Аркхэма я десять миль шагал
Над Бойнтон-Бич вдоль пропастей краев,
И думал быть к закату у холмов,
Внизу в долине Иннсмут где лежал.
Там парус в даль морскую уплывал,
Лишенный цвета натиском ветров,
Зловещ предвестьем, коему нет слов —
Рукой ему я вслед не помахал.

За Иннсмут курс! – звучат лишь эхом дни
Великих дел. Но близок час ночной,
Маячит уж вершина предо мной,
Откуда города черты видны.
Вот шпили, крыши – но взгляни! Все мрак
Покрыл – могилы лишь чернеют так!

IX. The Courtyard

It was the city I had known before;
The ancient, leprous town where mongrel throngs
Chant to strange gods, and beat unhallowed gongs
In crypts beneath foul alleys near the shore.
The rotting, fish-eyed houses leered at me
From where they leaned, drunk and half-animate,
As edging through the filth I passed the gate
To the black courtyard where the man would be.

The dark walls closed me in, and loud I cursed
That ever I had come to such a den,
When suddenly a score of windows burst
Into wild light, and swarmed with dancing men:
Mad, soundless revels of the dragging dead —
And not a corpse had either hands or head!

IX. Внутренний двор

Тот старый град мне прежде был знаком;
Стан лепры, где чужим богам хвальбы
Под гонг звучат от метисов толпы
Из склепов тайных на брегу морском.
Взгляд окон блеклых полон был вражды
В домах, где жили пьянь да нищета,
Пока я шел по грязи чрез врата
Во двор, чтоб человека там найти.

Нависли стены хмурые вокруг,
И проклял я, пришел что в сей притон,
Когда зажглись десятки окон вдруг,
Явив безумно пляшущих персон:
Безмолвная пирушка мертвецов —
И были все без рук и без голов!

X. The Pigeon-Flyers

They took me slumming, where gaunt walls of brick
Bulge outward with a viscous stored-up evil,
And twisted faces, thronging foul and thick,
Wink messages to alien god and devil.
A million fires were blazing in the streets,
And from flat roofs a furtive few would fly
Bedraggled birds into the yawning sky
While hidden drums droned on with measured beats.

I knew those fires were brewing monstrous things,
And that those birds of space had been Outside —
I guessed to what dark planet’s crypts they plied,
And what they brought from Thog beneath their wings.
The others laughed – till struck too mute to speak
By what they glimpsed in one bird’s evil beak.

X. Голубиная почта

Меня в трущобы взяли, стены где
Вздувает затаенный вязкий срам,
И лица в скверне и нечистоте
Подмигивают чуждым божествам.
Сверкали тысячи костров вокруг,
А с плоских крыш в зияющую высь
Пускали птиц, замызганных как крыс,
Под барабанов скрытых мерный стук.

Я знал, что жуть варилась на кострах,
Что были птицы космоса Вовне —
Гадал о целях их межзвездного турне,
О том, несли что с Тога на крылах.
Смеялись все – но замерли столбом,
Увидев нечто в птичьем клюве злом.

XI. The Well

Farmer Seth Atwood was past eighty when
He tried to sink that deep well by his door,
With only Eb to help him bore and bore.
We laughed, and hoped he’d soon be sane again.
And yet, instead, young Eb went crazy, too,
So that they shipped him to the county farm.
Seth bricked the well-mouth up as tight as glue —
Then hacked an artery in his gnarled left arm.

After the funeral we felt bound to get
Out to that well and rip the bricks away,
But all we saw were iron hand-holds set
Down a black hole deeper than we could say.
And yet we put the bricks back – for we found
The hole too deep for any line to sound.

XI. Колодец

Сет Этвуд прожил восемьдесят лет,
Когда решил колодец углубить,
И помогал ему лишь Эб бурить,
А мы смеялись – вот рехнулся дед!
Тут юный Эб вдруг тронулся умом —
Беднягу посадили под замок.
Колодец Сет заделал кирпичом
И на руке артерию рассек.

Мы с похорон пошли на Сета двор,
С того колодца кирпичи чтоб снять,
В нем оказался ряд ручных опор,
Как глубоко спускались – не видать.
Но кладка вновь была возвращена:
Ничем мы не смогли достать до дна.

XII. The Howler

They told me not to take the Briggs’ Hill path
That used to be the highroad through to Zoar,
For Goody Watkins, hanged in seventeen-four,
Had left a certain monstrous aftermath.
Yet when I disobeyed, and had in view
The vine-hung cottage by the great rock slope,
I could not think of elms or hempen rope,
But wondered why the house still seemed so new.

Stopping a while to watch the fading day,
I heard faint howls, as from a room upstairs,
When through the ivied panes one sunset ray
Struck in, and caught the howler unawares.
I glimpsed – and ran in frenzy from the place,
And from a four-pawed thing with human face.

XII. Ревун

Чрез Бриггс-Хилл в Зор совет был не идти:
«Святой» Уоткинс, хоть давно уж мертвый —
Повешен в тысяча семьсот четвертый —
Оставил страшное на том пути.
Но я пошел, когда же дома кров
В плюще возник из-под скалы крутой,
Не вспомнил даже о веревке той,
А поразился: дом стоял как нов.

Взирая на заката красоту,
Я слабый рев услышал из окна;
Вдруг луч пронзил покоев темноту
И высветил обличье ревуна.
Помчался как безумный я бегом
От твари с лапами, людским лицом.

XIII. Hesperia

The winter sunset, flaming beyond spires
And chimneys half-detached from this dull sphere,
Opens great gates to some forgotten year
Of elder splendours and divine desires.
Expectant wonders burn in those rich fires,
Adventure-fraught, and not untinged with fear;
A row of sphinxes where the way leads clear
Toward walls and turrets quivering to far lyres.

It is the land where beauty’s meaning flowers;
Where every unplaced memory has a source;
Where the great river Time begins its course
Down the vast void in starlit streams of hours.
Dreams bring us close – but ancient lore repeats
That human tread has never soiled these streets.

XIII. Гесперия

Зимой в унылых небесах закат
Над градом, чьи черты едва видны,
Уводит в позабытые уж дни
Величия и неземных отрад.
В огнях тех ярких чудеса горят,
Дерзки, но ужасом омрачены;
Ряд сфинксов, где дорога до стены
И башен, что от дальних лир дрожат.

То край, где значит красота цветенье,
Воспоминаний где все очаги,
Где происходит Времени-реки
Часов потоком в пустоту паденье.
Туда нас сны ведут – но никогда
Людьми не осквернялись те места.

XIV. Star-Winds

It is a certain hour of twilight glooms,
Mostly in autumn, when the star-wind pours
Down hilltop streets, deserted out-of-doors,
But shewing early lamplight from snug rooms.
The dead leaves rush in strange, fantastic twists,
And chimney-smoke whirls round with alien grace,
Heeding geometries of outer space,
While Fomalhaut peers in through southward mists.

This is the hour when moonstruck poets know
What fungi sprout in Yuggoth, and what scents
And tints of flowers fill Nithon’s continents,
Such as in no poor earthly garden blow.
Yet for each dream these winds to us convey,
A dozen more of ours they sweep away!

---