– Прав, – ответил я сам себе и добавил: – А ещё ты разговариваешь с бесхвостой собакой, и она тебе отвечает. По-моему, это тревожный звоночек. Недаром один пьяный бомж на Московском вокзале в Санкт-Петербурге кричал мне вслед, что экзистенциальное кафкианство до добра не доведёт, ибо изначально деструктивно по сути!

– Тео, ты с кем разговариваешь? – мгновенно навострил уши доберман.

Лысина Сократова! Видимо, сам с собой и своими же глюками.

– Доброе утро, больной. – В дверях показалась новая медсестра, очень милая девушка лет двадцати – двадцати трёх от силы. Она вкатила капельницу и улыбнулась мне. – Пациент Фёдор Фролов, сейчас завтрак принесут, а я вам пока седативное поставлю, не волнуйтесь, это не помешает.

– Спасибо, – ответно улыбнулся я и замер на полуслове, потому что в пластиковом пакете, к которому вела прозрачная гибкая трубка, явно что-то плавало. То ли захлебнувшийся воробей, то ли дохлая мышь, то ли просто случайный кусок грязи. Но это же ненормально, да?

– Простите, а что за препарат?

– Успокоительное. Будете лучше спать, избавитесь от тревожности, ну и для иммунитета как общеукрепляющее полезно.

– Погодите, мне кажется или у вас там мусор какой-то булькает?

– Где?

– Да вот же. – Я ткнул пальцем в тёмный комок.

Молоденькая медсестра проследила за моим взглядом, недоуменно пожала плечами и слегка насупилась:

– Ничего там нет, чистый состав, у нас знаете как строго с гигиеной. За одно нарушение может и глава отделения полететь.

– Но… я же вижу.

Гесс зарычал, словно бы полностью поддерживая мою правоту. Круглые глаза пса также вперились в капельницу, а верхняя губа нервно подёргивалась над клыками. Получается, он тоже это видит? Но кого или что?

– Тео, там, в мешке, голый бес купается. Может, он уже даже и напрудил. Не надо ничего в себя капать.

Медсестра обернулась ко мне с иглой:

– А у вас так здорово получается за собаку говорить! Вы артист, наверное, у нас тут много знаменитостей бывает: писатель Василий Головачёв, актриса Лиза Боярская, ещё Алексей Воробьёв, певец такой, всякие другие. Закатайте рукав.

– Девушка, извините, я не буду.

– Чего не будете?

– Прокапываться.

– Отказываетесь от процедуры?

– Э-э, да, – решительно определился я, скрещивая руки на груди – международный знак протеста и ухода в себя.

– Это неразумно, доктор лучше знает, что вам сейчас необходимо. – Тонкие стальные пальцы сжали моё плечо. – Ложитесь, пожалуйста.

Я нипочём не ожидал бы от миловидной, хрупкой на вид девушки такой нереальной силы. Моё тело отреагировало на автомате, не дожидаясь команды мозга.

– Прошу вас, погодите, пожалуйста. – Я скинул её захват, перекатываясь через кровать и принимая оборонительную стойку. – Можно попросить ко мне главного врача?

– Николай Вениаминович занят, у него совещание. – Личико медсестры странно вытянулось, а между розовых губ вдруг мелькнул длинный раздвоенный язык. – Лягте сию же минуту, капельница – это не больно.

– Ни за что!

– Пациент Фролов, вы начинаете меня нервировать, а нервная медсестра может с первого раза и не попасть в вену.

– Гесс, – позвал я, поскольку девушка загораживала спиной выход, так что пробиться к двери было проблематично. – Приятель, помоги-ка мне!

– Сам выкручивайся, – неожиданно объявил этот короткохвостый изменник. – Бесов он не видит. Мне их за тебя кусь? Не буду.

– Гесс?!

– Я обиделся.

– Да на что же?! – взвыл я, с великим трудом уворачиваясь от гибкой петли с той же капельницы, которую молоденькая медсестра со странностями вдруг попыталась набросить мне на шею.

Та грязно-серая субстанция, которую мой пёс почему-то назвал бесом, заколыхалась, словно бы подпрыгивая и хлопая в ладоши. Память так и не желала возвращаться, будто блоковская капризница, то приближая к себе, то убегая со смехом из подсознания.

Зато мышечная память тела, казалось бы, абсолютно точно знала, что и зачем делает. От двух тычковых ударов иглой я уклонился, на третьем перехватил запястье девушки, вывернул его, рубанул ребром ладони в локтевой сгиб и едва не рухнул на пол от боли!

Меня же предупреждали о травме рёбер, коварная вещь, я увлёкся и почти потерял сознание от резкости собственных движений. Что же тут происходит-то?

Медсестра ловко вывернулась, демонически захохотала рокочущим басом и рыбкой бросилась на меня сверху. Я укатился под кровать, а эта мерзавка, выпустив носом пар, ударила в пол каблучком с такой силой, что на коричневом линолеуме пошли трещины. Не знаю, почему и как, не спрашивайте, по идее он гибкий.

– Гесс, скотина ты эдакая…

– Ничего не знаю, не обижай собаченьку.

– Ты мне поможешь уже или нет?!

– Один раз кусь, – честно предупредил он и укусил за ногу. Но не её, а меня!

– А-а-ай, мать твою за химок и в дышло! Какого хрена… ты… пряник гнойный… тут… свою же… через… в… всем селом драли… чтоб тебя… четыре раза с пируэтами!!

Не помню, кстати, преподавали ли преподаватели (смешно звучит) нам мат в университете? По идее, должны были бы, сколько помню, ребята с параллельных курсов филологии или истории хвастались, что сдают зачёт по теме «Мат как неотъемлемый, яркий и эмоционально-насыщенный пласт русской лексики, табуированный в приличном обществе, но не отрицаемый даже самыми целомудренными учёными занудами», ни больше ни меньше.

Матом в нашей стране можно добиться если и не всего, то уж как минимум многого. И, к моему немалому изумлению, оно тоже сработало в этой ситуации.

– Ой, – тихо сообщила мне медсестра, сидя на полу в распахнутом халатике и белой шапочке набекрень. – А вы кто?

– Фёдор Фролов, снайпер и гот, для друзей Тео, – неуверенно ответил я, всё ещё морщась от боли в рёбрах. – Вы тут, кажется, капельницу забыли.

– Какую капельницу? Зачем? Я вообще в офтальмологии работаю.

– А-а, бывает, – медленно протянул я, первым вставая и подавая ей руку. – Тогда вам пора. Здесь, наверное, травматология какая-нибудь или что-то в этом роде.

Из упавшей на пол капельницы наружу выбрался жирный омерзительный бес в струпьях и разноцветных язвах. Теперь я отлично видел эту поганую тварь. Мой доберман тоже, поскольку быстро пришлёпнул беса тяжёлой лапой, только мокрым брызнуло…

– Так я пойду?

Вежливо проводив милую, хоть и слегка пришибленную девушку до дверей, я осторожно выглянул в коридор. Пока медсестричка, слегка спотыкаясь и держась за стены, ковыляла в своё отделение, та возрастная женщина, что вызвалась принести мне завтрак, тупо сидела за столиком дежурной, уставясь в противоположную стену.

Взгляд абсолютно пустой, в руках застыл пластиковый поднос с тарелкой остывшей гречневой каши и полным стаканом компота. По-моему, это выглядело несколько жутковато.

– Прости, – первым делом сказал я, когда вернулся назад.

Доберман молча подошёл и развернулся ко мне задницей. Ладно, понятно, я так же молча погладил его мосластый зад. Гесс удовлетворённо кряхтел и поскуливал.

– Всё.

– И это всё?! Гладь меня всего!

– Не начинай. Скажи лучше, где моя одежда. Нам пора домой.

Верный пёс мотнул головой в сторону маленького шкафчика в палате. Я с наслаждением (морщась от боли) снял больничную пижаму и тапки, переодевшись в привычный армейский свитер, чёрные джинсы и высокие зимние ботинки со шнуровкой.

Игральная карта джокера по-прежнему лежала в нагрудном кармашке. Старенький, но вполне надёжный наган находился в той же кобуре на поясе. Правда, пустой, без единого патрона. Но если детально вспомнить всё, что с нами произошло в той драке с нечистью, то, наверное, и разряженный револьвер не вызовет лишних вопросов. Когда я закончил и взглянул на себя в маленькое зеркало при умывальнике, всё наконец-то встало на свои места.

Итак, Диоген мне в бочку, я не просто Тео, я – бесогон, ученик отца Пафнутия. Я помню всё и всех. Пусть я никому не пожелаю своей судьбы, но она моя. Мне со всем этим разбираться. Ни вам, ни Системе, никому, только мне. Лично мне, и без вариантов.

– Ну что, приятель, сваливаем?

– Лизь тебя!

– Дай лапку. – Я протянул Гессу игральную карту, и он, улыбнувшись во всю пасть (если такое возможно, а у доберманов возможно всё!), хлопнул по наглой и самодовольной физиономии джокера. Кажется, мы должны были перенестись в…

– От ить же, Пресвятая Богородица, Честная Христова Мать, так то ж, поди, Федька?! – распахнул мне навстречу медвежьи объятия могучий бородатый старик с густыми суровыми бровями. – Живой от! И Геська, собачий сын, тута! От же радость-то, а?

Я узнал его. Сразу узнал, почему-то сердце ёкнуло от одной его улыбки. Это был тот самый человек – наставник, отец, учитель в самом высоком смысле этого слова. Я был бы готов умереть за него, и он так же, не задумываясь, отдал бы жизнь за нас с Гессом. Значит, это мой дом.

– Анчутка! От гляди-ка, кого до нашего от шалашу занесло. Сам от весь подранный, битый-перебитый, от боли-то зубами скрипит, но живой же, от бесогоново семя!

– Амиго! Но пасаран! Мон дье! Держи краба, камрад!

– Держу. – Я послушно пожал руку безрогого красавчика-брюнета с греческим профилем, прекрасно видя, что передо мной крупный бес. – А эта… как её… седая такая…

– Дашка-то? От внученька моя вчерась от уехала, – пожал широкими плечами бородатый старец. – Учёба, вишь, у неё. Колледж-то эмчеэсовский опозданий не прощает, так от оно ж и правильно. Взялся учиться, учись! Куды ж ей от потом без диплома-то? А девиц-то… их от бесогонства я как гнал от, так и гнать буду! Не фиг от им тута делать, ага?

---