Владыка Ледяного сада. Носитель судьбы

Ярослав Гжендович

Jarosław J. Grzędowicz

Pan Lodowego Ogrodu. Tom 3

© 2009 by Jarosław J. Grzędowicz

© Сергей Легеза, перевод, 2018

© Михаил Емельянов, иллюстрация, 2018

© ООО «Издательство АСТ», 2018

Глава 1. Горячий лед

Кого это мчат
Ревиля кони
по высоким валам,
по бурному морю?
Паруса кони
пеной покрыты,
морских скакунов
Ветер не сдержит (…)

Это с Сигурдом мы
на деревьях моря;
ветер попутный
и нам, и смерти;
волны встают
выше бортов,
ныряют ладьи;
кто нас окликнул?^[1]

«Reginsmál» – «Речи Регина»

Я дрейфую на льдине.

На неустойчивом куске теплого льда, обросшем странными формами, что некогда были шпангоутами и бортом странного ледяного драккара. Формы и предметы поднимаются вокруг моего трясущегося, заливаемого ледяной и соленой водой тела, словно кривые клинки сабель, словно фрагменты стеклянного скелета; они все в овальных дырах, кружевных орнаментах, что лишь увеличиваются по мере того, как тает корабль. Тает посреди моря. В нескольких сотнях километров от ближайшей земли, среди яростно рычащих волн зимнего шторма, настоящих водяных гор, встающих на несколько метров, увенчанных дымящимися белыми шапками пены.

Я один.

Один над зеленой, гулкой бездной, один посреди ледяной штормовой кипени моря. Один в соленом вихре, что лупит в жесткую, покрытую скорлупой соли одежду. Вокруг меня встают ажурные прозрачные клыки того, что нельзя до конца назвать льдом, но который все же тает. Растворяется в море, будто ледышка, брошенная в тепловатый виски. Слишком далеко от суши. Решение быстрое, элегантное и ловкое. Простейшее из возможных. Без воплей, молний и заклинаний. Придуманное кем-то, кто умнее ван Дикена. Еще миг – и лед превратится в кучу бесформенных обломков, а мое трясущееся замерзшее тело соскользнет в ледяную воду, станет песчинкой, что еще лишь минуту проплывет среди гремящих водяных гор. Две минуты до гипотермии, а потом последний путь вниз, в холодную соленую темноту бездны, куда отбыли уже все остальные, те, кто мне доверился. Конвульсивные попытки дышать под водой во тьме, отчаянно давясь тяжелой ледяной солянкой. Остался только я. Я один.

И я дрейфую на льду.

А потом открываю глаза.

С судорожным вздохом, отчаянно давясь воздухом, хватая его большими глотками, словно он – тяжелая ледяная вода, резко сажусь среди жестких толстых мехов.

Этот кошмар не дает мне покоя с той минуты, как я поднялся на борт ледяного драккара. С той минуты, как позволил взойти на него остальным. Словно кретин. Словно последний дурак, я позволил им сделать то, что хотят. А теперь мы медленно плывем фьордом Драгорины, подталкиваемые неясной силой, вода расступается перед носом и плещет за кормой. У драккара нет парусов, нет никакого видимого двигателя, он идет себе, куда пожелает.

Он приплыл за мной. Двое местных до меня подошли к боту и просто пали замороженными.

А когда мы отправлялись и я взошел на борт вслед за остальными, ледяной трап просто растаял. Начал истончаться и делаться прозрачным, покрылся овальными дырами, распался среди ручейков стекающей в озеро воды. Как в моем кошмаре.

А корабль поплыл.

И теперь обратного пути нет. Не знаю, смогу ли сойти с палубы, когда в драккаре находятся другие люди. Не заморозит ли корабль их тогда? Не превратит ли каждого в лиофилизированную ледяную скорлупу? Или он просто утопит нас посреди моря, как в моем коротком нервном сне?

Трап растаял быстро, будто только и ждал, пока я войду во тьму трюма. Не было времени раздумывать: может быть, стоит втащить одну из рыбачьих лодок Людей Огня и попытаться привязать ее за кормой; не было времени ни на что. Он забрал нас, как поезд. Тот багаж, который мои люди собирались загрузить, просто остался на берегу, между бегающих людей.

И теперь мы плывем. Корабль дураков. Ледяной корабль дураков.

Я заснул в трюме. Среди стекловидных стен, шпангоутов и блестящих ледяных бортов, которые не совсем прозрачны: пропускают немного света, словно очень толстый синеватый хрусталь. Я хотел куда-нибудь спрятаться на миг и подумать. Выдавить из себя какое-то решение, а вместо этого впал в раздражающую регенерационную дрёму, похожую на летаргию.

Это цена за контролируемую ярость берсерка, в которую я приказал Цифраль ввести себя всего пару дней назад. За дополнительную скорость во время битвы, за весь стресс и страх, заметенные под ковер, растыканные по углам на потом, чтобы не мешали работе. А сейчас пришло время платить. Поэтому дрожь, приступы летаргии, боль в наполненных молочной кислотой мышцах, кровотечения из носа. Ничего не бывает даром.

Я должен проверить, возможно ли как-то влиять на курс корабля. Или хотя бы возможно ли им управлять.

Мы плывем небыстро, полагаю, удалось бы неким образом передать весточку Атлейфу. Пусть с несколькими людьми догнал бы нас небольшой лодкой, а потом вернулся по суше.

Я встаю с кипы свернутых мехов и иду в трюм, ведя пальцами по стекловидным стенам. Они не холодные. На ощупь напоминают материал: твердый, но податливый. Я прикладываю ладонь к вогнутой стене и жду. Лед под кожей не меняет температуры, ладонь моя не становится влажной.

Борт под воздействием моего тепла не тает.

Гладкая поверхность чуть просвечивает, за ней едва заметно маячат части конструкции. Я упираюсь лбом в стену и вижу внутри дугу шпангоута. Солидного, с литыми, сглаженными контурами; словно он отчасти биологического происхождения, но конструктивно он, шпангоут, совершенен. В разрезе напоминает двутавр, внутренняя поверхность его ажурна, покрыта крохотными отверстиями, как в самолете. Там, где нужно, стекловидный материал обрастает усилениями, утопленными в соседних элементах.

Поверхность, по которой я иду, покрыта сложным выпуклым узором, что повторяется на ступенях трапа и на каждой плоской поверхности, на которой можно стоять. Этот узор делает пол не скользким: он позволяет уверенно ходить даже в мокрой обуви и не обращая внимания на кривизну.

Я некоторое время ощупываю плиты пола и замечаю абрис панели. Большой, два на три метра. Отодвигаю небрежно брошенные вещи; не открываю всю плиту целиком, но с каждой ее стороны нахожу по два отверстия, куда можно засунуть пальцы. Панель довольно тяжела, словно ледяная плита. Но я приподнимаю ее с одной стороны и заглядываю под палубу. Вижу сходящиеся внизу, в зеленоватом сумраке, шпангоуты, солидный киль, похожий на уплощенный хребет, что тянется к носу, и толстую плиту борта, за которым переливается морская глубина. Там, на дне фьорда, смутно маячат скалы и темные формы – возможно, затопленные деревья. Я вижу какие-то канальцы вдоль киля, по которым течет густая, словно нефть, жидкость, синяя или флуоресцентно-зеленая; похожие каналы, потолще и потоньше, замечаю внутри борта, в шпангоутах и по всему каркасу.

Я опускаю на место узорчатую решетку и иду дальше по трюму.

Свободное пространство сужается, вдоль борта вспучиваются продолговатые, яйцевидной формы, предметы, похожие на стеклянные осиные гнезда; некоторые из них лежат плоско, будто саркофаги. Веретенообразные встают, глубоко воткнутые острым концом в углубления палубы, будто древнегреческие пифосы, вот только сделанные не из обожженной красной глины, но из того же стекловидного псевдольда, что и все здесь. В них – метра полтора высоты. По бокам углубления, перечеркнутые валками ухватов. Наверное.

Я берусь за два ухвата по бокам сосуда и пытаюсь сдвинуть тот с места, но он либо жутко тяжелый, либо насмерть прикреплен к палубе. Ниже, где-то в полуметре над решеткой, у каждого сосуда есть овальное углубление, как летка в улье. Я неуверенно сую туда ладонь, вогнутая стенка отодвигается назад, и на руку мою течет сильный, холодный поток жидкости. Я резко отдергиваю руку, поток иссякает, лужа под моими ногами просачивается под палубу сквозь мелкие отверстия гретинга, и я слышу, как хлюпает где-то внизу. Осторожно нюхаю руку, потираю мокрыми пальцами открытый участок кожи на сгибе локтя. Не чувствую ничего, кроме влаги. Потом прикасаюсь губами, а через какое-то время и кончиком языка.

Это вода. Холодная пресная вода.

Я по очереди проверяю остальные кувшины, расставленные вдоль стен. Отверстие над полом действует как дозатор в бутылках с минеральной водой. Если вталкиваю дверку внутрь – течет вода, а внутри пифоса слышно бульканье. Хорошо.

По-крайней мере вода у нас есть. Jupi du. Аллилуйя.

Я всаживаю внутрь свою металлическую кружку, слушаю бульканье жизнедавной жидкости, которая может оказаться не слишком-то и жизнедавной, отпиваю небольшой глоток. Миг-другой держу воду во рту, но не чувствую никакой подозрительной горечи, никакого привкуса горького миндаля; глотаю. А потом жду три минуты с болезненно лупящим под ребра сердцем. Не чувствую судорог желудка, ледяного холода в венах, не слепну и не задыхаюсь в агонии центральной нервной системы с легкими, полными воздуха, как было бы, атакуй цианид мою нервную ткань. Не взрываются у меня глаза, я не превращаюсь в камбалу.