Советский режим сгубил миллионы людей, но все же соответствовал субъективным стремлениям десятков миллионов. Дело даже не в умело насаждаемой психологии осажденной крепости, которая позволяла контролировать общество куда эффективнее, чем репрессивный аппарат НКВД. Дело в надеждах на перемены, на улучшение жизни, на то, что жертвы не напрасны, что они оправданы счастьем и изобилием, которое наступит для детей тех, кто жертвует собой и окружающими. Это сродни чаяниям эмигрантов из третьего мира, готовых на любую работу, лишь бы дети выучились и «вышли в люди». А тут картина будущего счастья была нарисована для целой страны.

И в царской России, пока правительство было «единственным европейцем» и успешным модернизатором, за прогрессивные перемены ему прощали многое. И Петра I в народе называли антихристом, но прозвище забылось, а Петербург – вот он, стоит с Медным всадником в центре. Но к хорошему быстро привыкаешь, именно оно создает в стране ту сформулированную философом Константином Леонтьевым «цветущую сложность», которой власть в ее закосневшем состоянии перестает соответствовать. Брежнев – сущий вегетарианец по сравнению со Сталиным, и жили при нем не в пример сытнее, но Наталья Королева вряд ли удостоит его сравнения с богом.

В начале и в конце ХХ века российское общество приходило к пониманию, что не боги горшки обжигают, и требовало долевого участия в управлении страной. Правительство в те периоды уже не выглядело «единственным европейцем», да и с картиной будущего возникли проблемы. Какое-то время ее можно было подменять идеей расширения империи (или социалистического лагеря); споры о внешней политике способны длительное время заменять запретные дискуссии о политике внутренней. Но со временем этот суррогат политической жизни перестает работать из-за бездарных провалов на международной арене. Если огромная страна не может выиграть «маленькую победоносную войну» на полях Маньчжурии или в горах Афганистана, что-то не так в самой стране, не правда ли?

Славное прошлое не помогает

Помимо войны какую-либо альтернативу картине светлого будущего власть предложить не может. Остается вдохновляться воспоминаниями о былых успехах. В 1909–1913 годах чередой пошли юбилеи: 200-летие Полтавской битвы, 100-летие Отечественной войны, 50-летие начала «великих реформ», 300-летие дома Романовых. Никогда еще Россия не праздновала так широко и помпезно. «Обрадовались законному случаю пославословить и поликовать и предались сему занятию с излишеством, как воробушки перед темной тучей», – вспоминал Владимир Короленко. Даже парадную форму армии стилизовали под мундиры и кивера 1812 года.

Однако «духи предков» не могли помочь в противостоянии с технологически более развитым противником. Особенно в ситуации, когда надежды на счастье и изобилие тают, а очереди в магазинах растут (так было и в 1916–1917 гг., и в 1989–1991 гг.). Вторая отечественная проходила в совершенно иной психологической атмосфере, нежели первая, – сам смысл противостояния ускользал от народа. От первоначальной эйфории – заступились за Сербию в 1914-м или спасли Кубу в 1961-м – не осталось и следа. На фоне реальных проблем обывателя, стоящего в очередях, или рабочего у станка и Сербия, и Куба казались отвлеченной абстракцией. А самое главное, нарастало ощущение, что с такой властью эти проблемы в любом случае не преодолеть.

И власть, надо отдать ей должное, делала все, чтобы подтвердить мнение о своей недееспособности. Просто в одном случае это проявлялось как министерская чехарда, в другом – как «гонки на лафетах». Парламентские эксперименты в царской России и СССР на излете их существования оказались очень похожими: народным избранникам предоставили трибуну для обличений, «забыв» поделиться с ними реальной властью (а заодно и ответственностью за положение в стране). Были и точные совпадения: жену Горбачева в конце его правления ненавидели в той же степени, что жену Николая II в 1916-м, и даже формулировка была одинаковой: «вертит мужем», не давая прислушаться к разумным советникам. Все это в итоге сливалось в один всеобщий призыв к власти – «Уйдите!», который наверху воспринимали как блажь кучки интеллектуалов, не разделяемую «глубинным народом».

Можно рассмотреть интересную альтернативу: что было бы, отрекись Николай II двумя годами раньше? Глядишь, и не пронесло бы Россию мимо победы в Первой мировой, и Вторая не состоялась бы. Передай Горбачев трон генсека Ельцину в 1989-м, не могла ли стать явью мечта Солженицына о новом союзе трех славянских республик – России, Украины и Белоруссии?

Но в итоге Солженицын увидел воочию то, что ранее описал в «Красном колесе»: отчаянные попытки не поступиться ни граммом власти, тотальное разочарование народа в правителе, несущем ответственность за все, а как итог – горькое признание, что «кругом измена, трусость и обман», отречение и крах империи. Ибо никакой другой скрепы кроме трона у страны уже нет – старые исчезли, новых не создали. (Напрасно Солженицын отчаянно пытается возложить вину за катастрофу на либерально-космополитических «бесов»: исторический материал сопротивляется и в итоге оказывается сильнее замысла художника.)

В нынешней российской армии в форму 1812 года переодели только кремлевский полк. Зато государственные масштабы празднования победы в Отечественной войне уже превзошли и позднеромановскую, и позднесоветскую традиции. Не хотелось бы думать, что и у нынешней России все ее главные достижения остались в прошлом.

Опубликовано: Republic, 19 мая 2019 г.

Глава 2
Выборы короля. Как Англия XVII века отвергла своего Петра I

23 февраля 1689 года Вильгельм III Оранский был провозглашен королем Англии. Так завершилась активная фаза низложившей его предшественника Якова II Славной революции – одного из самых загадочных для россиян событий британской истории.

Две блестящие российские монографии на эту тему (Владимира Томсинова, «“Славная революция” 1688–1689 гг. в Англии и Билль о правах», и Кирилла Станкова, «Король Яков II Стюарт и становление движения якобитов. 1685–1701»), отвечая на вопрос, почему англичане свергли короля, только добавляют интригу, но не вносят ясность. Ибо написаны они с проякобитских позиций, и Яков II в них предстает монархом, состоящим, кажется, из одних достоинств.

В самом деле: король Яков создал английскую регулярную армию, поднял на недосягаемую высоту флот, который, будучи еще наследником престола, лично водил в бой – и с успехом! Он упорядочил финансы, резко сократил расходы королевского двора. Наконец, он отменил гонения на иноверцев и протестантских диссидентов-раскольников. Да, при этом пришлось нарушить конституционные процедуры из-за нежелания парламента провозглашать свободу совести. Но все это – ради блага неразумных подданных и процветания страны! В конце концов стремление Якова сделать Британию по-настоящему великой (Трамп на его месте непременно придумал бы слоган «Make Britain Great!») требовало дружной работы всех подданных независимо от их вероисповедания.

И все это он успел за три года правления, а сколько еще мог сделать! По широте замыслов это поистине британский Петр I. У него только один явный недостаток: Яков II – католик, правящий в протестантской стране. Но для его подданных, этих узколобых протестантских фанатиков, вопросы веры оказываются превыше и государственных, и их собственных интересов (так здраво разъясненных в XXI веке российскими историками). И вот англичане подговаривают принца Вильгельма Оранского высадиться в Англии во главе голландской армии и предают своего короля в руки интервентов. Единственный раз в своей истории остров захвачен без боя.

И все из-за неправильной религии Якова?! Чего-то в этой схеме не хватает, не правда ли? А не хватает ответа на вопрос, с чего вдруг англичане, это воплощение рационального мышления и практичности, вдруг повели себя как турки эпохи упадка Османской империи, когда клинки религиозных фундаменталистов моментально сметали с трона любого реформатора. Уж сколь многочисленны были приверженцы «старины» в России, но и у них не получилось свергнуть Петра I. Так что же, Англия XVII века оказалась консервативнее России? Конечно нет, иначе не ездил бы Петр Алексеевич в Лондон изучать европейские технологии и перенимать британский опыт.

Чтобы разрешить эту загадку, нам придется отбросить религиозную риторику, традиционно прикрывавшую в те времена вполне прагматические интересы, и рассмотреть реальные коллизии, которые привели к свержению английского короля-реформатора.

Реформатор на троне

Яков II действительно напоминает Петра I своим реформаторским пылом. Он тоже считал, что лишь создание мощного государства позволит Англии завоевать место под солнцем в борьбе с централизованными монархиями континента. Яков тоже хотел учиться у Европы, благо образец был прямо под боком – Франция Людовика XIV, автора изречения «Государство – это я». Это для нас английский парламент – прообраз современной политической системы. Для Якова он наряду с местным самоуправлением был таким же пережитком Средневековья, как бородатая боярская дума для Петра.

Яков решил построить идеальную абсолютную монархию, отстранив подданных не то что от участия, даже от обсуждения государственных дел. И провозглашенная им свобода совести была шагом на этом пути. Для начала объявлялось, что людей больше не будут наказывать за отказ посещать англиканскую церковь. Но за пряником следовал кнут: отныне запрещалось «проповедовать и учить тому, что могло бы любым образом вести к отвращению сердец наших людей от нас или от нашего правительства». То есть богу молитесь как хотите, но не суйтесь в дела кесаревы.

---