Он стоял слегка под углом, пробовал ходить, иногда громко пукал и после этого пробегал вперед несколько шагов. Сие напоминало запуск космической ракеты. Из хвоста вылетает жар, после чего ракета устремляется ввысь.
Рыжая его жалела. Я видела, как она готовит ему диетическую еду: морковь, яблоки, сливки. Должно быть, это вкусно. Рыжая вообще была рукастая, опрятная, ответственная – идеальная жена. Потеряв мужа, она потеряла смысл жизни. Больной брат в какой-то степени восполнил этот смысл.
Соседи не играли никакой роли в моей жизни. Почему я пишу о них так подробно? Потому что далекое прошлое помнится гораздо ярче и отчетливее, чем близкое вчера и позавчера. Это особенность человеческой памяти.
Рядом с нашей комнатой жила семья из четырех человек: Шурочка, ее муж Владик и двое маленьких детей.
Работал один Владик. Он всегда ходил в белой рубашке под галстук, из чего я сделала вывод: Владик – чиновник. Он был высокий, красивый, породистый, вполне молодой. Я ему нравилась. Шурочка это видела и бесилась.
Я ничего не замечала. Я была влюблена в своего мужа, и другие мужчины для меня не существовали. Так что перед Шурочкой я была чиста, как капля росы на траве.
Однажды я приобрела шапку из рыси. Вышла на кухню показать себя во всей красе. На кухне стоял Владик. Я спросила:
– Красиво? – и повернулась вокруг своей оси.
– Ты еще юбку задери, – предложила Шурочка.
– Зачем? – не поняла я.
– Покажи, как там: красиво или не очень?
Соня пробовала борщ. Рот ее был занят. Она промолчала.
Владик за меня не вступился, и правильно сделал. Зачем подливать масла в огонь?
Я посмотрела на всю эту компанию и сказала:
– Какие вы все противные! – и удалилась в свою комнату, исполненная достоинства.
Соня вошла следом. Я думала, она будет ругать меня за грубость, но у Сони было хорошее настроение и приветливое лицо. Она все понимала: Владик – бабник, Шурочка – на страже своих границ, как пограничник, а я – чистый лист, на котором еще никто и ничего не написал.
Мой жизненный опыт был неглубокий и прозрачный, как вода у берега. Впереди – бескрайнее пространство, а также огонь, вода и медные трубы. Но я об этом еще ничего не знала.
Иногда Шурочка не желала готовить, а заказывала обед в ресторане «Баку». Ей приносили на дом изысканные блюда с мусульманским акцентом. Запах мяса, жаренного на углях, растекался по всей квартире. Сонечка недоумевала: откуда такое барство? Одна зарплата Владика на семью из четырех человек, не всегда получается свести концы с концами. А тут – ресторан, да еще на дом… Откуда столько гонора у людей с голым задом?
Я думаю, Соня немножко завидовала. Она не могла позволить себе такое даже в мыслях. А Шурочка – позволяла. Это был ее протест против наезженной колеи. Шурочке надоедало тащиться, как лошади, запряженной в телегу, и ничего не видеть вокруг. Время от времени лошадь останавливалась и переворачивала телегу. А иногда и вовсе вырывалась из упряжки и скакала по дорогам и по заснеженным полям.
Шурочка далеко ускакать не могла. Семья. А Владик ускакал в конце концов.
Это случилось после того, как мы съехали с улицы Горького. Он звонил мне по новому телефону, хотел поговорить. А я каждый раз не понимала: о чем мне с ним разговаривать? С Шурочкой или без Шурочки он был мне неинтересен.
Теснота и бедность ничему не мешали. Но я понимала: надо что-то делать. Надо карабкаться. Какое-то время можно жить так, но не всегда.
Я устроилась работать учительницей пения в подмосковной, практически сельской школе. Директор школы – сорокалетний осетин – взял меня на работу по двум причинам. Первая причина – вакансия, свободное место. А вторая причина – мои двадцать два года.
Осетин был всегда небрит, и казалось, что на его щеках – зеленоватая плесень.
Я не понимала, чего он от меня хочет, зачем вызывает в свой кабинет. Он тем не менее вызывал и начинал медленно приближаться. Я медленно отдалялась. Мы плавно ходили вокруг стола. Потом я оказывалась возле двери и спортивно выскакивала в коридор.
Меня поражала мужская самоуверенность. Неужели этот заплесневелый пень на что-то рассчитывает? Куда он лезет? Видимо, директор считал себя барином, а подчиненных – дворней. Ему можно все. Но не на такую напал. Я могла и в морду плюнуть. Однако зачем этот спектакль? Я просто ушла с работы без сожаления. Пение – предмет необязательный. Дисциплина на уроках отсутствовала. Ученики со мной не считались, могли дернуть за волосы. Строили рожи за моей спиной.
Я возвращалась домой несчастная и униженная. Жаловалась мужу. Он говорил:
– Не обращай внимания. Я у тебя есть, и все. Что еще надо?
Он у меня был, а я была у него. Мы были друг у друга, только этого мало, хотелось чего-то еще. Хотелось реализации своего «я». Чтобы все вдруг замерли и воскликнули: «Смотрите, кто пришел!»
Для полного счастья одной любви недостаточно. Может, кому-то и достаточно, но не мне.
Однажды мы с Игорем отправились в Парк культуры имени Горького. Было воскресенье, ранняя осень.
Купили билеты на колесо обозрения. Колесо подняло нас над Москвой, на самую высокую точку.
Я вдруг сказала:
– Вот так и я поднимусь когда-нибудь надо всеми.
Игорь покосился в мою сторону и заметил:
– У тебя мания величия, иди полечись…
А никакой мании не было. Просто я чувствовала в себе дополнительную тугую энергию и верила в себя.
Игорь был всем доволен. Ему не хотелось куда-то лезть, высоко подниматься. Ему было хорошо на своем месте, и мое тщеславие его настораживало и даже пугало. А вдруг я действительно вырвусь из его пространства и меня украдут, переманят?
Кресло покачивалось от ветра. Москва лежала в дымке. Жизнь только набирала обороты, как маховое колесо. Еще не кончилась юность, впереди молодость и зрелость. Дальше я не заглядывала.
Я была молода, а значит, бессмертна. И неисчерпаема, как море.
В Москве было место, где собирались жаждущие снять жилье и сдать. Мы с Игорем приехали на эту площадку. Серая нищеватая толпа перетаптывалась под открытым небом. Все бедные, плохо одетые, на лицах – обреченность. И я среди них, такая же нищеватая и обреченная. Ничего стоящего не предлагается. Перспективы – никакой.
Я поглядела на Игоря. Он стоял, как на автобусной остановке в ожидании автобуса. На лице никакой энергии, никакого азарта. Просто стоял, и все. Шапка из серого кролика была дешевая. Не украшала. И я вдруг поняла: он всю жизнь так и будет стоять, как на остановке. Он не борец. Не лидер. И даже не ведомый. Он не поведет за собой. И сам ни за кем не пойдет. Ему и так хорошо. И если я хочу чего-то добиться, я должна это делать сама и одна. Эта догадка пронзила меня и опечалила. Как будто я что-то потеряла.
Мы потоптались безрезультатно и поехали домой, в свою коммуналку.
Через полгода нам улыбнулась удача: вдовая генеральша сдавала проходную комнату.
Мы пришли посмотреть: я, Игорь и Соня. Я – впереди.
Вошли в дверь. Первое, что я увидела, – громадную морду овчарки. Ее звали Ральф. Это я узнала впоследствии. А сейчас было не до знакомства. Ральф долетел до меня, ухватил зубами плечо и замотал башкой в экстазе гнева. Я взвыла от боли и ужаса. Старая генеральша сделала Ральфу замечание. Тот отошел от меня и залез под стол. Я рыдала, не могла успокоиться. Сквозь разорванный рукав виднелся лиловый синяк величиной с блюдце. Следовало уйти из этого дома, но выбора у нас не было, и мы остались.
Я сидела и тихо плакала. Ральф преданно глядел на Игоря, он выбрал его вожаком. На меня не обращал внимания.
Мы остались жить у генеральши и Ральфа.
Наша любовь с мужем имела высокий градус. Можно сказать, полыхала, как факел. Но с тех пор я сомневаюсь в пословице «С милым рай и в шалаше». В шалаше холодно и течет. Бедность нашего жилища. Ветхость самой старухи. Ее геморройный голос, собачья шерсть на постели и на столе… Казалось, что так будет всегда.
Я жила на ощупь. Искала себя. Отправилась в журнал «Юность» и получила задание: собрать материал о сельскохозяйственной выставке. Собрала. Написала статью. Это было начало моей писательской карьеры.
Статью опубликовали. Моя фамилия – в журнале «Юность». Я – настоящий писатель, которого печатает столичный журнал.
Получив гонорар, я пригласила всю семью в ресторан: Соню, Леву, Игоря, Светочку. Мы сидели в ресторане «Центральный» принаряженные, торжественные. Это была наша общая радость и победа.
Сколько у меня было потом публикаций и премьер и сколько раз я праздновала эти события в ресторанах! Но то первое посещение стоит особняком. Это было так торжественно, так чисто и свято. Со мной была семья, а не люди со стороны. Я была часть семьи, часть целого. Семья – главная ценность человека. Она поддерживает слева и справа. Не дает провалиться и опуститься.
Из ресторана мы возвращались на метро. Эскалатор вез нас вверх, и я буквально возносилась.
Прошло полвека, а я в деталях помню этот поход и это возвращение, хотя что особенного? Ничего особенного…
«Кто весел, тот смеется, кто хочет, тот добьется, кто ищет, тот всегда найдет».
Я нашла кооператив художников, двенадцать минут до Кремля. На автобусе, разумеется.
Деньги собирали с большим напрягом. Моя мамочка сгребла свои трудовые копейки. Соня одолжила везде, где смогла. Обрекла себя на длительную выплату долга.