Минимум багажа

Мария Малухина

© М. Малухина, 2020

© ИД «Городец», 2020

Памяти моей крестной Веры

Прочь от моря
Роман

Часть 1. От моря

Глава 1

Было так: изнанки век светились теплым – коралловым, почти оранжевым. Солнце к 11 утра дошло до уровня глаз. Наверное, пора было спустить солнечные очки на нос – но тогда вокруг глаз останутся светлые круги и будет дурацкий загар. Стоит ли? Сегодня, наконец, море успокоилось, и волны звучали тише. Дети вокруг, наоборот, с каждым днем становились все слышней и осязаемей – раз в несколько минут Алины ноги засыпал песком пробегающий мимо ребенок. Она морщила нос, стряхивала песок нервным движением – открывать глаза было лень, поэтому она никогда не знала точно, что валилось с обгоревшей голени – мягкие частички Солнечного берега или очередная курортная муха. Мух, как и остальных насекомых, Аля боялась, поэтому каждый раз на всякий случай трясла ногой быстро и отчаянно – чтобы наверняка.

Слева пожилая немецкая пара обсуждала отложенный немкой на край бамбуковой подстилки пухлый пейпербэк. Название Аля не знала, но, судя по ухваченной мельком черно-белой обложке с замершей в пустынном сквере парой мужчин в толстых пальто и фетровых шляпах, простой черный чемодан на скамейке между ними – ничего подозрительного, просто два герра присели покурить пасмурным тиргартенским деньком, проходите, пожалуйста, мимо – это был медленный и основательный шпионский детектив.

Школьный немецкий почти забылся, но тем больше была радость узнавания – в каждой слышимой фразе встречалось хотя бы одно смутно знакомое слово. Вместе со словами приходил апрель – девятый класс, окно нараспашку, напротив него, на задней парте, – Аля, во рту – ручка с прокушенным почти насквозь колпачком, откуда-то издалека, от доски, доносятся спряжения немецких глаголов, но какая разница, оканчиваются они так или эдак, когда из окна льется такое свежее солнце.

Сегодня солнце было другое – многоваттный небесный прожектор болгарского лета к 11 утра жарил так, что по загорелому Алиному боку опять пробежала тонкая струйка пота – пора было идти в воду.

– Ну что, пошли окунемся? – донеслось справа.

Звук поднимающегося тела, тысяча песчинок – или десяток мух? – опустившихся ровным слоем на Алину кожу. Пришлось открыть глаза, сесть, отряхнуть с живота гадость. Песок, конечно, но все равно противно.

– Ты идешь? – это Гоша.

Го-Ша – так Аля любит в уме раскладывать его имя на два.

«Го» – как «иго-го!» и как странная восточная игра в Го. Как ночные гонки вдвоем по пустому круглосуточному гипермаркету: он – за рулем-ручкой, она – в продуктовой тележке. Так прекрасно, что кажется – не с тобой. И как невыносимые дни, когда он сидит, уткнувшись в свои коды, и не разговаривает – вообще, совсем, никак. Немножечко аутист, ну точно где-то в рамках спектра, без диагноза, конечно, – дотащишь его до диагноза – в легкой форме, полностью функциональный, даже и не стоит особо беспокоиться, как пишут на форумах.

И «Ша» – как в стишке из детства, из кассилевской Швамбрании, застрявшем в голове навсегда: «Мухомор-Поган-Паша… Точка – и ша!»

Аля пыталась уйти три раза – и это за полтора года, но каждый раз не получалось.

Первый раз – трусливо. Гоша уезжал в Питер на какой-то их форум – новые технологии, разработка приложений, оптимизация, Алечка, ну сколько можно тебе объяснять, смотри, вот есть фронт-энд, а есть бэк-энд, ну как ты не понимаешь.

Как только в окошке их разговора на фейсбуке появилась присланная им фотка с синими сапсановскими креслами, Аля заметалась по квартире. Она никогда не умела паковаться, всегда валила все в чемодан в одну кучу. Так и сейчас – силиконовые формочки для кексов, лифчики, одно дорогущее платье и три дешевых шведских толстовки, электрическая зубная щетка, вибратор в маленьком пластиковом пакетике из бижутерного магазина, таблетки от аллергии. Что еще? Телефон-айпад-плеер – все в сумку, кошелек туда же. Карточка рубли, карточка евро, карточка доллары, наличка из предыдущей поездки в Амстердам – оставшиеся двести с копейками в длинном конверте. Мамин вязаный плед – не оставлять же, не простит. Кот.

Кому кота? С Гошей он долго не протянет – к огда Аля заезжала в Гошину квартиру за четыре месяца до, на подоконнике стояла шеренга засохших орхидей в одинаковых ашановских горшках.

– Зачем ты их все время покупаешь, они же мрут у тебя раз в месяц, ты же их не поливаешь никогда. Тебе не жалко?

– Алечка, я их люблю. – На следующий день в Ашане около дома Гоша протянул ей очередной горшок с дрожащим хищным бутоном.

Когда-то давно она прочла рассказ Герберта Уэллса о прекрасных орхидеях, сосавших кровь своего садовода. С тех пор при виде орхидей в ее голове всегда всплывала картинка уэллсовской мрачной оранжереи. Там, наверное, висел страшный запах: парниковая духота, сладкий аромат цветков и железистая база разлитой по полу крови – ольфакторный кошмар бессонной подростковой ночи – как после такого заснешь?

– Я их люблю, понимаешь? Ну что, какую выберем – фиолетовую или белую?

Пока Аля поглаживала пальцем мясистый орхидеин лист, – торчащие из горшка корни выглядели вполне невинно и не тянулись к синим венкам на ее запястье, – Гоша притащил со стеллажа у входа рядом с тележками еще один горшок – на выбор.

Они взяли обе – и фиолетовую, и белую, а потом, еще через месяц, к орхидеям прибавился зашедший в квартиру однажды вечером – как будто так и надо, как будто это всегда был его законный дом, – непонятного происхождения годовалый рыжий кот. Теперь каждое утро у Али начиналось с хлеба с арахисовым маслом и бананами – себе, яичницы – Гоше, дальше корм – коту, воду – орхидеям. Залить – дать постоять – вылить.

А Гоша в это время их всех любил – цветы, кота, Алю – не заботился, не кормил, не поливал, а просто непрерывно любил.

Она, конечно, не ушла в тот раз. Распаковала чемодан, разложила все по местам, приготовила через два дня к его приезду сложный ягодный пирог – песочная база, выпекаем отдельно, сверху сухую фасоль, чтобы придавило и пропеклось, – надо же, с первого раза, и получилось, – и так ничего ему не сказала. Что можно сказать в ответ на любовь?

Второй раз случился прошлым летом – они шли ночью по каким-то переулкам в районе Чистых, днем стояла такая духота, что казалось, ночь – единственная возможность существовать, дышать, думать, говорить о чем-то.

Они возвращались с домашней вечеринки ее друзей – там все было как обычно, она хохотала и пила вино, а он сидел и молчал, изредка отвечая на кидаемые ему из вежливости, а может, просто из жалости, вопросы. Чем больше он молчал, тем больше она пила, прекрасно зная, впрочем, что вино в таких количествах ей нельзя, – от вина она быстро и плохо пьянела, потом смеялась к месту и нет, заговаривалась, опять смеялась, – но в этот раз так было можно, это были старые друзья, и они пили не меньше.

Он совсем закрывался в компаниях, и, глядя на него, уставившегося куда-то в тарелку с салатом или в экран телефона, казалось, что никогда и не было тех всплесков бурного, невероятного веселья, которые иногда случались с ними наедине и которые она так любила.

Аля и Гоша шли, и навстречу им попадались небольшие группки хорошо одетых молодых людей, таких же, как она. Пьяных, вкусно пахнущих духами, совершенно потерянных в своих небольших, почти тридцатилетних жизнях.

Наконец около переполненных мусорных баков ее прорвало.

– Долбаный аутист! Ненавижу, как же я тебя ненавижу, боже мой! Ненавижу! – она кричала, почему-то очень отчетливо представляя, как это выглядело со стороны.

Вот – Алечка, в белом льняном платье и белых же кроссовках, волосы – наверх, помада-шанелька была в начале вечера, оттенка пламп руж, а теперь вся съелась. На губах вместо нее – некрасивые черные корочки – следы вина. Стоит, опершись рукой на темный край помойки. Бачок пахнет невыносимо – банановой кожурой, прокисшим творогом, сырым мясом.

– Я больше не могу так, не могу! – Она садится на тротуар, прямо так, прямо своим льняным белым платьем, и через расплывающуюся оптику слез смотрит на Гошкины кеды – так красные, а так, если прищурить глаза и поймать свет от фонаря – фиолетовые.

Кеды делают два шага к ней, потом появляется его рука, вторая, он поднимает ее на ноги, накидывает на плечи свою толстовку, доводит в обнимку до круглосуточной едальни. Там она запросто за пять минут приканчивает необъятную тарелку пасты, а он смотрит на нее и молчит.

Он заказывает ей кофе, и, пока она выводит на пенке параллельные линии – все, что она может сказать о своей дрожащей, пьяной душе – прямо тут, внутри кофейной чашки, ты только посмотри, Гоша, посмотри! – он вызывает в приложении такси.

Через десять минут они дома, он снимает с нее кроссовки и платье, накрывает ее одеялом, гасит свет и целует в щеку. К ней тут же запрыгивает кот – хоп, и он мгновенно привалился своим толстеньким теплым боком к ее локтю. Она закрывает глаза. Во рту – призраки вина, пасты, кофе, все вперемешку. И в голове вперемешку – коротенькие, драные мысли:

– Наверное, все в порядке.

– Наверное, так надо.

– Завтра – посмотрим.

– Сейчас – спать.

---