Вдруг я спохватилась: а это случайно не двое из детей Бауэров? Сердце пропустило такт. Полной уверенности у меня быть не могло: я их уже почти шесть лет не видела – с тех пор, как еще жила в нашем прежнем доме. Я чуть замешкалась, но все так же улыбалась и подавала знаки Кортни. Наконец она высмотрела меня в ряду машин, подошла и села на переднее пассажирское сиденье нашего внедорожника.

– Привет, солнышко! Весело было? А где Кэтрин? – спросила я.

– А, ее мама забрала несколько минут назад. Они куда-то идут ужинать, вот она и уехала пораньше, – голос Кортни звучал невнятно, вела она себя слишком тихо для подростка, который только что провел несколько часов с друзьями.

– А с кем ты говорила? Кто эти ребята?

– Да так… просто ребята. Одни из школы, другие здесь живут, в Каспере, – она пристегнулась ремнем и смотрела прямо перед собой. Что-то случилось. Чего-то ей наговорили. Я чувствовала. От страха у меня завертелись мысли.

– Ты в порядке? – спросила я.

– У меня все хорошо. Немного устала.

Почему Кортни отводит глаза?

– Я тут подумала: может, перекусим где-нибудь, а потом махнем в кино? Папа ведь все равно допоздна на работе. Ну как, согласна? – Мне казалось, идея поднимет ей настроение.

– Да! Было бы здорово. Поехали, – теперь она стала больше похожа на себя прежнюю.

Перехватив по бургеру, мы выбрали фильм, который обе хотели посмотреть. С попкорном и напитками в руках мы расположились на наших местах в последнем ряду и ждали, когда кино начнется. И вдруг она ни с того ни с сего спросила:

– Мам, а как зовут моих родных братьев и сестер?

Тут мое сердце пропустило два такта.

И тогда я все поняла. Двое подростков, которых я видела рядом с Кортни возле торгового центра, – ее биологические брат и сестра, Стивен и Элли. С нашей последней встречи они повзрослели и подросли, но в целом не изменились внешне. Вопросом о них Кортни застала меня врасплох, и я ответила на него своим:

– Ты уверена, что хочешь сейчас остаться на фильм? Можем уйти и поговорить, если пожелаешь, – положив свой пакет с попкорном на колени, я посмотрела ей в глаза.

Помолчав немного, она сказала:

– Нет. Поговорим после кино, – как раз в этот момент погас свет, и на экране замелькала реклама.

Весь фильм я думала над вопросом Кортни и гадала, как быть, если вечером она попросит рассказать ей всю историю ее удочерения.

Может, она и считает, что готова. А я? Как мне ей рассказать? Я почти не следила за фильмом – я молилась.

Оркестр грянул крещендо: фильм подходил к концу. Зажгли свет, я вслед за Кортни вышла в фойе кинотеатра, затем на улицу. По пути к парковке мы не сказали друг другу ни слова. Так же молча мы сели в машину и пристегнулись.

– Ну что, понравилось кино? – спросила я, повернув ключ.

Кортни вдруг разрыдалась, и я обхватила ее, крепко-крепко.

– Что? Что случилось? – я прижала дочку к себе и не отпускала.

– Я… я просто… – всхлипывала она, пытаясь объяснить.

– Растерялась? – подсказала я.

– Да, – она плакала так, словно кто-то разбил ей сердце.

Сжимая ее в объятиях, я зашептала:

– А давай знаешь что? Мы сейчас поедем домой, наденем наши пижамки, устроимся в моей постели и поговорим. Ну как, согласна? – Я не разжимала объятия ни на миг, ожидая ее ответа.

Не в состоянии говорить, она только кивнула и вытерла слезы. Пока мы ехали домой, я думала, что этот вечер изменит всю нашу жизнь. Готова ли Кортни выслушать всю правду? Готова ли к ответам на все вопросы, которыми она столько лет задавалась мысленно?

Мне хотелось, чтобы она сумела увидеть, как ее историю озаряет свет Бога, но прежде она должна была услышать о мраке.

Готова ли я сама рассказать ей?

I. Прибавление в семье

1. Простое «да»

Судьбоносные дни редко приходят под грохот фанфар.

Лишь по прошествии времени я вижу, как одно краткое «да», сказанное теплым июньским днем 1996 года, повлекло за собой целый поток жизненных решений и перемен, нестерпимой боли и невероятной радости. Выбор, сделанный в пользу этих решений, не только изменил состав нашей семьи, но и вытолкнул меня за привычные рамки и усилил мою веру, до неузнаваемости преобразив ее. Я на своем опыте убедилась, что значит недооценивать деяния Бога, вызванные простым «да».

Помню, я тогда закинула в машинку белье и прибиралась в кухне, слыша, как шумят в гостиной дети, и вдруг зазвонил телефон.

– Привет, Деб, это Эллен, – обычным дружеским тоном поздоровалась со мной сотрудница из Управления по делам семьи (УДС). К тому времени мы с Элом были патронатными родителями уже четырнадцать лет и знали по именам чуть ли не всех сотрудников службы опеки.

– Деб, я насчет ваших подопечных… У вас же там скоро двое братишек уезжают, верно? Может, возьмете девочку? Малышка, четыре дня от роду. Мать прокесарили, так и лежит в больнице. Судя по тесту, принимала кокаин. И сама, и ребенку давала. Мы пока разбираемся, будет расследование, и надо на время отдать девочку в приемную семью.

– Конечно, возьмем! – Это «да» далось мне просто. Я не могла дождаться, когда сообщу новость своей двенадцатилетней дочери Хелен. Она обожала нянчиться с малышами, а нам уже давно не выпадал такой шанс.

– Отлично! Когда приедете в больницу, подойдите на сестринский пост. Третий этаж.

Эллен знала нашу предысторию – что мы и раньше охотно воспитывали приемных малышей, в том числе и тех худышек, которые никак не могли набрать вес. Пьющие матери, матери-наркоманки… беременные, они пичкали себя всякой дрянью, и это тяжким бременем ложилось на детей. У нас и своих детишек было пятеро, трое все еще жили дома, так что приемные малыши были в прямом смысле окутаны нашей любовью. Моей Сэди было пятнадцать, Чарльзу – десять, и оба они, как и Хелен, во-первых, отличались чуткостью, а во-вторых, уже приобрели немалый опыт в уходе за детьми, а я гордилась тем, как мои родные дети заботятся о подопечных. (Наша старшая, Элизабет, училась в Техасе, в колледже при Техасском университете А&М, а Джейсон, старший сын, служил на базе ВВС США в Германии.)

Через пару часов, когда я управилась с домашними делами и все пообедали, мы с Хелен отправились в Каспер – минут двадцать пять, если на машине.

В больнице Хелен рванула к лифту, и едва двери успели открыться, метнулась к панели приказа: «Какой этаж?» Ее пальцы замерли у самых кнопок: казалось, она готова нажать их все сразу, если это поможет нам быстрее подняться к малышке. Меня тоже охватило радостное волнение – но к нему примешивалась и тревога. Как повлияли наркотики на организм малышки? Как нам о ней заботиться?

Да что этот лифт ползет как черепаха?

Наконец двери открылись.

У поста нас встретила медсестра.

– А мы вас ждем. Пойдемте, мы дадим вам все необходимое, чтобы увезти ребенка домой.

В детской палате, в люльке под теплыми лампами, лежала крошечная девочка, завернутая в детское хлопковое одеяльце в белую и бледно-зеленую полоску. Хелен взвизгнула, увидев розовый бантик в черных кучеряшках, слегка изобразила вигл-дэнс и погладила лобик ребенка.

Медсестра рассмеялась.

– Скоро будет у вас, баюкайте сколько душа пожелает. Ей если что сейчас и нужно, так это ласка да любовь.

Она вручила мне кипу памяток и бланков и забрала у меня водительские права – сделать копию. Бумаги я заполнила быстро.

– Она прелесть, но имейте в виду, – медсестра посерьезнела, – наркотики так просто не отпускают. Последствия будут еще несколько дней, а может, и недель.

– Насколько тяжелые у нее симптомы? – спросила я.

– Дрожит временами. Плачет без удержу, но в таких случаях лучше дать ей успокоиться самой. Запеленайте в одеяльце, прижмите к себе и держите. Ей, кажется, помогает укачивание, пение и ласковые слова.

– Это мы сможем, – пообещала я.

Хелен кивнула так, словно брала на себя личную ответственность за выполнение всех указаний. В этот момент в палату вошла еще одна медсестра.

– Мать ребенка хотела бы познакомиться с вами, – сообщила она.

– Не хотите – не нужно, – вмешалась первая медсестра. – Если что, мы ей сами все скажем.

– Нет, я схожу. Можно к ней сейчас?

Хелен была только рада остаться с малышкой.

Я прошла вслед за медсестрой в больничную палату, где молодая кудрявая брюнетка с матово-бледным лицом пила газировку из банки, лежа на больничной койке.

При виде меня она поставила банку на поднос и попыталась сесть: стиснула зубы, зажмурилась и оперлась на спинку кровати. По ее лицу я поняла, что после кесарева ноют швы, и ей безумно больно.

Я встала у изножья кровати.

– Привет, я Дебра. На время я беру вашу малышку под опеку. У вас такая красивая дочь!

– Спасибо, – отрывисто бросила она и отвела взгляд. – Я пару-тройку недель поживу у родителей. Молоко буду сцеживать и ставить в заморозку. Вы согласитесь приезжать за ним? – Она взглянула на меня и сразу же отвернулась снова. – Мне бы очень хотелось, чтобы ей доставалось мое молоко.

Я видела, как трудно ей смотреть мне в глаза. Она, вероятно, видела во мне часть системы, отнимающей ее ребенка, – так часто реагируют родные матери, когда УДС решает отдать ребенка в приемную семью. На ее месте я бы чувствовала себя ужасно.

– Я поговорю с сотрудником Управления и выясню, возможно ли это, – я улыбнулась, надеясь убедить ее, что я не враг. – Как ее зовут?

– Элли, – кровь слегка прилила к ее лицу, и мать опустила голову. Ее прежнее раздражение исчезло. На простыне, укрывшей колени, оставались следы ее слез.

«Да, нелегко ей, – мелькнула мысль. – Только родила, вроде отмучилась, а тут уже и дочку отдают неведомо кому».

– А как вас зовут? – спросила я.

---