– Все-таки это мои траулеры, – проворчал он.

– У них корпуса уже давно изъедены червями, и у нас есть другие, более достойные для демонстрации. Мастер сейчас делает багет для больших фотографий «Жабадао», «Корригана» и «Там бары», они будут готовы на следующей неделе. Они очень красивые, вот увидишь!

Маэ начала с того, что сфотографировала свои экипажи – от капитанов и помощников капитанов до матросов – на фоне порта Эрки. Этот снимок теперь висел над углом длинного стола. На полках, до которых можно было дотянуться рукой, не вставая, теснились кожаные папки, снабженные этикетками с названиями судов и именами моряков.

На столе перед ней стоял компьютер, который она никогда не выключала. Маэ не отказывалась от практики прошлых лет, но приняла на вооружение более современные и удобные методы управления предприятием. Эрван наблюдал за ее действиями со смесью гордости и раздражения. Он был доволен, что она приняла у него эстафету, но его беспокоило стремление дочери расширять дело. Когда год назад она приобрела «Жабадао», он решил, что она идет на чрезмерный риск. Он собирался объяснить ей, что надо бы умерить аппетиты, однако в тот сезон моряки возвращались с такими фантастическими уловами, что он промолчал. Тем более, это судно, купленное по случаю, крепкое и в очень хорошем состоянии, Маэ доверила их лучшему капитану – Жану-Мари, и здесь тоже возразить было нечего.

– Я проголодался, – объявил Эрван. – Мы скоро будем есть?

Он считал более или менее естественным то, что его дочь – глава предприятия, однако это не освобождало ее от обязанности заниматься хозяйством. После смерти Анник она взяла бразды правления в свои руки, и он не видел никаких причин что-то менять.

– Через полчаса, ладно? – ответила Маэ. – Я еще не закончила.

Недовольно ворча, Эрван вышел, с трудом переставляя непослушные после инсульта ноги. Координация движений у него совсем разладилась, он постоянно натыкался на мебель и опрокидывал мелкие предметы. Маэ вздохнула, когда дверь за ним закрылась. В тридцать лет не стоит жить с отцом, но она все не решалась оставить его одного. Ей очень хотелось обзавестись собственной квартирой, а еще лучше – маленьким рыбацким домиком, который принадлежал бы ей одной, чтобы она могла обустроить его по своему вкусу. Жить независимо, принимать гостей и искать родственную душу, с которой можно обсуждать до утра мировые проблемы. Но она застряла здесь, в этом доме – где родилась, выросла и потеряла мать, едва отметив тринадцатилетие. Конечно, Эрван ни в чем ей не отказывал. «Если хочешь позвать своих друзей – давай, я вам не помешаю, буду тише воды ниже травы». «Тише воды»? Эрван был на это просто неспособен! К тому же она не представляла, как отправить его сидеть в своей комнате, в его же собственном доме. Поэтому она устраивала для приятелей ужины в ресторанах или блинных на Портовой улице.

Маэ ввела в компьютер последние цифры и с глубоким вздохом потянулась. В отличие от матери, она не обладала кулинарными способностями и поэтому часто ограничивалась тем, что разогревала на сковородке или в духовке готовую замороженную рыбу. Еще она умела печь пшеничные лепешки, добавляя в них все, что было под рукой. Эрван ворчал, с сожалением вспоминая таланты Анник, но все равно ел с большим аппетитом.

Маэ сохранила данные и сразу встала из-за стола. После обеда она собиралась выйти на яхте со своей подругой Армель. Всего на несколько часов, чтобы подышать морским воздухом, пока еще стоят тихие, солнечные дни. Ей нечасто удавалось ходить под парусом, и она хотела воспользоваться передышкой. Как только начнется сезон сбора моллюсков, она уйдет в работу с головой и уже не сможет порулить яхтой. Маэ решила, что закажет еду и они с отцом вполне удовольствуются блинами с сыром и ветчиной.

Жан-Мари почти закончил тщательный осмотр «Жабадао» и, выйдя на причал, позволил себе закурить сигарету. Когда Маэ купила это судно, он влюбился в него с первого взгляда – точно так же, как когда-то влюбился в Маэ. Но если своей любви к «Жабадао» он не скрывал, то перед этой молодой женщиной становился немым. И не только потому, что был ее подчиненным. На самом деле он уже давно подпал под обаяние Маэ, еще в то время, когда Эрван нанял его юнгой. Но тогда она, увы, смотрела только на Ивона, с которым потом обручилась. Жану-Мари пришлось подавить свои чувства и поневоле стать свидетелем подготовки к их свадьбе. Он старался не выходить в море в одну смену с молодым человеком, потому что не мог сдержать ревность, но, к несчастью, в ту ночь, когда произошла трагедия, они находились на одном судне.

Потеряв равновесие во время резкого маневра Эрвана, он тоже чуть не упал в воду. Но он был привязал тросом и видел, как Ивона швырнуло за борт. В последующие часы, несмотря на шторм, они оставались на месте, описывая круги. В свете прожекторов моряки тщетно вглядывались в воду и совершенно измучились, окликая Ивона, пока вокруг них бесновались огромные волны. Они оставили свои попытки, только когда судно чуть не опрокинулось. На всю жизнь Жан-Мари запомнил крик Эрвана по радиосвязи, его срывающийся голос. Тогда же он впервые заболел: его рвало желчью, которую волны, захлестывающие палубу, мгновенно смывали. Он чувствовал вину за то, что ревновал к Ивону, и отчаяние от того, что не смог его спасти. Всю обратную дорогу в порт мысли моряков были только об Ивоне. А потом Эрван стал повторять все тем же срывающимся голосом: «Боже мой! Моя дочь!» – пока Жан-Мари и другой моряк подавленно молчали.

Он раздавил сигарету и сделал несколько шагов. Было еще по-летнему тепло, но в эти первые дни октября большинство туристов уже уехали, и Эрки снова становился просто рыболовным портом. Жан-Мари остановился и обернулся назад, чтобы полюбоваться на «Жабадао» издали. Когда Маэ доверила ему судно, он испытал к ней горячую благодарность. На борту этого глубоководного траулера он мог выходить в открытое море и ловить сибаса и мерланга на пятидесятиметровой глубине. Он всегда просил, чтобы вместе с ним отправляли маленького Кристофа – парень отличался способностями в поиске косяков рыб и к двадцати годам уже стал очень хорошим моряком. Он тоже обожал «Жабадао» и даже разговаривал с ним, а по возвращении в порт заботливо подкрашивал его борта. Иногда он вставал на мостике и, громко напевая, приплясывал и притоптывал, изображая танец «Жабадао» – что-то вроде бретонской джиги.

Жану-Мари вдруг захотелось кофе, и он повернул на улицу с закусочными. По дороге ему встретились две молодые женщины в шортах, подчеркивающих их загорелые ноги. Сезон заканчивался, они явно были одними из последних курортниц. Проходя мимо и держась рука об руку, они улыбнулись ему. Он знал, что девушкам нравится его спортивная фигура, выразительное лицо и черные глаза, но почти не пользовался этим. Его сердце принадлежало Маэ. После гибели Ивона он долго ждал, надеясь, что ее горе понемногу утихнет. Прошел год, за ним – другой, за это время он сдал экзамен и получил диплом капитана рыболовного судна. Он часто интересовался у Эрвана его дочерью, но тот вместо ответа бросал на него такой угрюмый взгляд, что отбивал всякое желание продолжать расспросы. В начале каждого месяца Жан-Мари давал себе обещание перестать робеть и пригласить, наконец, Маэ на бокал вина или на ужин, но месяц проходил, а он так и не мог набраться храбрости. Ему не хотелось, чтобы это выглядело как обхаживание дочки патрона, к тому же, когда она оказывалась рядом, он буквально язык проглатывал. Сезоны рыбной ловли следовали один за другим; потом Маэ стала его начальницей, но это ничего не изменило. Тем более, она его ценила и считала другом, полностью доверяя ему в деле. Вот так, зная ее уже десять лет, Жан-Мари не продвинулся ни на шаг. Он твердил себе, что кто-нибудь другой на его месте не мучился бы сомнениями, что однажды она влюбится в какого-нибудь более предприимчивого мужчину, – но ничего не помогало. Она не подавала ему никаких знаков благосклонности, а он не осмеливался сделать первый шаг.

Жан-Мари сел на террасе, заказал кофе и закурил новую сигарету. Сейчас он встречался без всяких обязательств с очаровательной девушкой – впрочем, как и с другими до нее. Сколько еще он сможет продолжать в том же духе? Он хотел иметь семью, но для этого нужно было забыть Маэ. Или решиться поговорить с ней, но он боялся краха собственных иллюзий.

Над портом с пронзительными криками привычно носились чайки. Жан-Мари рассеянно следил за их кружением. Море по-прежнему оставалось для него лучшим лекарством: за штурвалом «Жабадао» он думал только о рыбалке. Да и вообще, он обожал свою профессию и не променял бы ее ни на какую другую.

– Пломба в моляре – это как клин, вбитый в бревно: чем больше вы жуете, тем глубже ее загоняете, пока зуб не расколется.

Маэ зачарованно смотрела на экран с панорамным видом ее челюсти.

– Полагаю, самым правильным решением будет коронка, – заключил доктор Алан Кергелен.

– И, наверное, самым дорогим?

Он повернулся к ней, снисходительно улыбаясь:

– В вашем возрасте, мадемуазель Ландрие, оно того стоит. У вас больше нет никаких проблем, ваш зубной ряд безупречен. И если бы вы вовремя вылечили кариес…

– Я боялась.

– Чего? Сейчас не Средневековье, я не пытаю пациентов клещами!

Он отвел монитор в сторону, чтобы она могла встать с кресла.

– Эта коронка потребует много визитов?

– Несколько.

---