Ночью к городу подошли многочисленные отряды наемных горцев из племен гуранг. Войска, должные охранять границы, пропустили их без препятствий. А городскую стражу частью купили, частью перебили боевые дружины рахов. Ворота светлейшей и сиятельной Ориссы распахнулись, и в столицу ворвались орды дикарей, готовых за рахское золото убивать всех, на кого укажут наниматели.

Закипела на городских улицах кровавая резня, и только гвардейцы не отступили, не предали старых традиций, и до последнего бились, защищая свой дом и кагана. Однако силы были неравны. На каждого гвардейца пришлось не менее десятка горских воинов и мощь напоенного кровавыми жертвоприношениями древнего амулета-артефакта Блеклая Луна. Исход был очевиден и все, что смогли сделать дромы, пробить-прорубить дорогу из города. После чего отправили в дружественный Штангорд своих детей, а сами снова ринулись в битву и проиграли. Так пала Орисса и на престол взошел каган Каим, марионетка в руках своего деда и других старейшин народа рах.

После гибели гвардейцев и разорения Ориссы, гуранги продолжили служить новому правителю. Каим издал указ, что племя рах признается Первородным и Избранным народом, которому иные племена, населявшие каганат, обязаны верно служить. Все воинские формирования кроме наемных частей были распущены, а народ дромов, потеряв в столице свою элиту, попал в пожизненную кабалу. Род Воителей был признан вне закона, принял бой против своих братьев по крови и почти поголовно изничтожен. По слухам, гуляющим среди беженцев-дромов, Вернигор сын Баломира все-таки уцелел и воспитывается в некоем степном племени, ждет своего часа и готовится вернуть трон предков. Однако, скорее всего, это неправда. А что сейчас творится в землях Благословенного Рахона, бывшего Дромского каганата, мне толком неизвестно, ибо я давно покинул те края. Слышал, что Ориссу отстроили заново. А еще, основываясь на слухах, могу сказать, что там насаждается новый религиозный культ преклонения перед богом Ятгве, а все племена Великой Степи признаны рабами этого бога.

Исторические заметки неизвестного автора.

1.
Пламен

– Пламен, бежим!

Я услышал крик моего дружка Звенислава и со всех ног помчался прочь. Бежал, не оглядываясь, петляя между прохожими и ранними покупателями. Только бы успеть проскочить площадь Умельцев. А потом будет проще, нырнуть в проулок, спуститься к реке и раствориться в городе. После чего ищите нас стражники. Такой босоты как мы вокруг много ошивается. Попробуй, узнай, кто стянул в лавке Толстого Петры свежий румяный каравай.

Позади истошный вопль булочника:

– Ловите вора! Люди добрые! Обокрали честного гражданина Штангорда! Куда смотрит стража!?

Плевать! Пусть кричит. Главное – успеть к заветному проулку.

Ко мне протянулись чьи-то руки, но я смог увернуться. Упал и по скользкой жиже, словно на санках, проскочил под вонючим рыбным лотком. Пока везет. Я быстро поднялся и помчался дальше. Сердечко бешено колотилось, и ноги слегка дрожали. Но я должен был бежать и не мог допустить, чтобы слабость и волнение мне помешали. Только замри на месте и стражники сцапают. А они дядьки суровые, не посмотрят на малолетство и накажут. В лучшем случае, от души плетьми отходят. А что будет в худшем, даже думать не хочется.

Наконец-то, переулок и я в безопасности.

Глубоко выдохнул и через силу улыбнулся. Я успел, смог сбежать и не попался. Теперь можно не спешить, ибо это привлекает внимание.

Рядом пристроился Звенислав, и он достал из-за пазухи кусок пахучего вкусного хлеба. Рот мгновенно наполнился слюной, и я протянул ему ладонь.

– Держи, – напарник вновь засунул грязную руку за ворот драной рубахи, отщипнул от спрятанного под ней каравая огромный кус, и вложил его в мою ладонь. Хлеб. Как же давно я его не ел. Месяца два, не меньше. Поэтому моментально вцепился крепкими зубами в кусок и стал рвать на части, а затем, не жуя, заглатывать.

Я подавился, но вновь рывок зубами. Следует спешить, поскольку у мадам Эры надо быть до подъема. А появиться с хлебом все одно, что подписать себе приговор. Она милосердием не страдает. Выгонит на улицу или стражникам отдаст.

Впрочем, мы успевали. И к тому моменту, когда миновали длинную и загаженную отбросами улицу, а далее прошли через мост и оказались в своем квартале, весь каравай уже был съеден и в животе поселилось приятное чувство сытости.

Звенислав покосился на меня и сказал только одно слово:

– Хорошо.

– Хорошо, – согласился я с ним и добавил: – Вот только примелькались мы уже. При желании, стражники нас в два счета найдут.

– А-а-а… – дружок беззаботно махнул рукой. – Двум смертям не бывать, а одной не миновать.

Мы подошли к забору нашего приюта и осмотрелись. Рядом никого. После чего отогнули прогнившую доску и осторожно пролезли во двор.

Делая вид, что мы никуда не отлучались, а просто вышли на свежий воздух, вернулись в свой барак и сделали это очень вовремя. Не успели лечь на свои нары, которые были накрыты гнилой соломой, как прозвучал крик старшего воспитателя Матео:

– Подъем, сучата! Пора отрабатывать свой хлеб, курвеныши! Ишь разоспались, дармоеды! Великий герцог Штангордский, сиятельный Конрад Третий, да ниспошлют ему боги доброго здоровья и долголетия, заботится о вас! А вы только жрать и спать горазды, ублюдки!

Это ничего. Сегодня он еще добрый. Обычно с плетью входит и на нас свою злобу вымещает. А к вечеру выпьет хмельной сливовки и подобреет. Однако до вечера далеко и сейчас надо пошевеливаться, резво вскочить и выбежать на построение перед бараком. Последний, как всегда, пусть не плетью, но кованым сапогом огребет по копчику. Как правило, это кто-то из девчонок. Их Матео любит бить больше всего, извращенец. А вчера я приметил, как они с воспитателем Гильомом стояли возле кухни, и смотрели на девчонок из нашей группы. Нехорошо смотрели, не по доброму, и мне показалось, что особенно пялились на Сияну. Твари! Убью!

Большой гурьбой сироты вывалились во двор и построились по четыре человека в ряд. Три прямоугольника, десять на четыре, итого сорок человечков в каждом. Одна коробка – один барак, все вперемешку, мальчишки и девчонки разных возрастов, от десяти до пятнадцати лет.

Мы – это все, что осталось от каганата Дромов, как нам говорят. Наверное, это так, но я давно уже не верю воспитателям, а кого-то другого, кто бы мог это подтвердить, ни разу не видел. И все, что у меня есть от прошлого – небольшая татуировка на правом предплечье: неведомый хищный зверь в плетении травяного узора. У остальных приютских мальчишек тоже есть татуировки. Разные. Как правило, звери. Но что они значат, никто объяснить не мог или не хотел. Нам бы день прожить и в ночь уцелеть. Поэтому, зачем думать о том, что бесполезно, не помогает и никак не влияет на жизнь, а наоборот, может вызвать ярость воспитателей? Вот мы и молчим. Только между собой можем что-то обсудить, а всех остальных людей привыкли воспринимать, как недоброжелателей.

– Бегом, доходяги! – зарычал Матео и мы разбежались по рабочим местам.

Мальчишки метут двор и рубят дрова. А девчонки по хозяйству, готовят завтрак, прибирают в бараках и домике воспитателей.

Мне без разницы, что делать. Но больше всего люблю колоть дровишки, ибо каждый раз, когда колун входит в сучковатый чурбак, представляю себе, что это голова одного из воспитателей, или мадам Эры. Опять же мускулы хорошо растут после такого труда. А они мне нужны. С пропитанием в приюте все хуже, а организм требует свое. Вот и приходится постоянно выбираться в город, еду воровать, а там шпана местная. Но ничего, мы с дружком пареньки хоть и худые, но крепкие и жилистые. Пару раз всерьез схватились с попрошайками и заставили себя уважать. Сначала подрались, а потом они стали нас к себе звать. Нормальные парни оказались. Такие же, как и мы, только местные.

– Завтрак! – вновь прозвучал голос Матео и я побежал к столу. Нельзя показывать, что сыт. Могут строго наказать, тут не забалуешь. Парня из первой группы, Курбата, как-то поймали с яблоком в кармане, и ему влетело. Били всерьез и пороли до тех пор, пока он сознание не потерял. Как Курбат выжил, не понимаю. Однако, вон он, стоит. Хоть и горбатый, но живой.

На завтрак баланда из кипяченой воды и квашеной гнилой капусты с тремя рыбьими головами на сорок человек. Не густо.

Торопливо проглотив неаппетитную мутную жидкость, я встал из-за стола и побежал к воспитателю Джузеппе. Он сегодня на раздаче рабочих мест, и есть вариант выбрать. Звенислав уже здесь, и Джузеппе, единственная добрая душа в этом поганом месте, спросил:

– На двоих?

Мы согласно кивнули, воспитатель не любит говорливых, и он небрежно бросил нам:

– Улица Башмачников, дом девять. Мадам Элоиза, поможете по хозяйству.

Вновь мы кивнули. После чего, пока нас не остановил другой наставник, выбежали за ворота.

Мадам Эло-и-за – женское имя звучит для нас как музыка. Это сердобольная, разбитная и симпатичная вдовушка тридцати лет, которая своим безудержным темпераментом довела до инфаркта престарелого мужа и стала владелицей совмещенного с мастерской обувного магазинчика. Мы у нее уже бывали и работу свою знаем: навести чистоту и порядок, перетаскать обувь из мастерской на склад и пробежаться с ее письмами по городу. Все несложно, а кормит она хорошо. Не жадная в этом отношении тетка.

– О-ля-ля, – мадам Элоиза встретила нас на входе. – Пламен и Звенко. Очень хорошо.

Она сказала, что делать, и мы приступили к работе. Так проходит весь день и, сытно поев объедками, которые остались от рабочих, уже в сумерках мы вернулись обратно в приют.

---