Она пожала плечами.

– Иначе они туда не попадут. Господь свидетель, что у Ланса нет времени их сводить.

Скрестив на груди руки, Джон смотрел на нее непроницаемо.

– Тебе лучше поостеречься, не то тебя засосет.

Она отмахнулась от его слов.

– А вот и нет. Ешь парфе.

– Я люблю, чтобы в парфе был пудинг, – проворчал он, но начал есть.

После нескольких минут тишины Джон сделал глоток кофе и сказал:

– Так вот, я разговаривал с Клейем Робинсоном. Кажется, они в той же лодке, что и мы. Дети разъехались, никаких планов на лето…

Зелл подняла глаза, догадываясь, к чему он клонит, и ей это не понравилось. Проигнорировав ее панический взгляд, Джон продолжал:

– Мы говорили о том, чтобы устроить небольшой отдых для двух парочек.

Зелл не хотела отправляться в такую поездку. Она хотела в семейный отпуск, как они привыкли: снять домик на пляже или в горах у ручья, или остановиться в отеле рядом с парком развлечений. Она хотела собирать мокрые полотенца, натирать кремом обгоревшую кожу и смахивать с себя песок. Она хотела пойти на рыбалку, в поход, покататься на американских горках, сделать лагерные вкусняшки из маршмеллоу и печений и поиграть в настольные игры. Она хотела свое привычное лето. Хотела все это повторить.

Но она не могла сказать об этом Джону, который все еще любил ее, все еще хотел ее, все еще держал за руку, когда они ехали куда-нибудь в машине. И она понимала: это очень и очень немало. Она положила ладони ему на руки. У него такие крепкие руки, даже сейчас она восхищалась ими.

– Что ты придумал? – спросила она.

– Я подумывал о Лейк-Лур, – предложил он. – Какое-нибудь тихое и спокойное местечко, вроде этого? Может быть, маленький летний домик на берегу озера. – Он усмехнулся, гордясь собой, что придумал такой отличный план. – С застекленной верандой. – Она обожала застекленные веранды, и Джон это знал. Они уже много лет говорили о том, чтобы пристроить к своему дому такую, но, учитывая тот факт, что надо оплачивать колледж троим детям, стоимость казалась неподъемной. Может быть, теперь они смогут это сделать.

– Мы с Клейем могли бы поиграть в гольф. Вы с Алтеей могли бы побродить по магазинам.

Джон давно уже дружил с Клейем по работе. Она кое-как переносила Алтею, но по доброй воле никогда бы не стала проводить с ней отпуск. У Алтеи была просто пугающая грудь, которая выглядела приблизительно так, как когда ее сын, дурачась, затолкал себе под рубашку надувные шары с водой. Груди Алтеи будто жили отдельно от ее тела и нелепо болтались каждый раз, когда их хозяйка двигалась. А еще Алтея считала, что ее единственный сын поразительно похож на Тома Круза, и при каждом удобном и неудобном случае вытаскивала его фотографии. И это тоже тревожило Зелл: слишком часто ей приходилось присутствовать при приставаниях Алтеи к какому-нибудь бедняге с фотографиями, а ему оставалось только кивать и вежливо соглашаться.

– Неплохая идея. Я позвоню Алтее, как только представится возможность, – дружелюбно откликнулась она. Попозже она придумает, как отвертеться.

Удовлетворенный, Джон поставил чашку на стол.

– Знаешь, мне необязательно ехать на работу прямо сейчас.

Зелл рассмеялась.

– Я еще даже зубы не почистила.

– Меня интересуют не твои зубы.

Он сверкнул своей очаровательной улыбкой, поднялся со стула и отнес тарелки в раковину. Затем обернулся и вопросительно поднял брови. Хихикнув, она от него отмахнулась. Он пожал плечами и пошаркал в душ.

Доковыляв до раковины, Зелл занялась мытьем кофейных кружек и тарелок после завтрака, подумывая о том, не подняться ли наверх и не присоединиться ли к Джону в душе. Разве это не та свобода, о которой они когда-то мечтали? Что-то за окном над раковиной привлекло ее внимание, заставив отбросить такие мысли. По ветру плыл голубой шар в форме сердца, плыл по улице, точно его на веревочке тянула невидимая детская рука. Забыв про посуду, Зелл смотрела ему вслед.

Брайт

Едва открыв глаза, она сразу же перешла в режим планирования, перебирая в уме дела на день вперед. Сегодня – открытие бассейна, а значит, надо убедиться, что сумки упакованы, ланчи приготовлены, время встречи с друзьями оговорено, солнцезащитный крем в большом количестве – и под рукой. Она лежала в своей постели, мысленно ставя галочки.

Она слышала, как в соседней комнате Ивретт обсуждает с Кристофером динозавров, снова и снова перечисляет разные виды, отвечает на те же вопросы, на которые отвечал уже десятки раз. Кристофер еще не мог выговорить все слоги в длинных названиях динозавров, а его ошибки в произношении вошли в легенду. Она слышала, как Ив смеется над тем, как Кристофер коверкает слово «велоцираптор». Потом раздался визг, безошибочное свидетельство того, как сын изображает этого велоцираптора. Эти звуки вытащили ее из кокона простыней, подтолкнули к сыну и мужу, ядру их семьи, ядру и центру ее самой.

– Мамочка встала! – сказал Ивретт Кристоферу. Он улыбнулся ей поверх головы мальчика. Волосы у обоих были одного оттенка русого, а глаза, хотя и разной формы, почти одинаковой голубизны. «Мои мальчики», – подумала она, и сердце у нее сжалось от любви.

– Скажи маме, куда мы ходили сегодня утром, пока она спала, – подстегнул Ив.

Кристофер задумался, потом глаза у него загорелись, когда он ухватился за правильный ответ:

– В «Криспи Крим»! – В его произношении это прозвучало как «Квиспи Квим».

– А какой пончик ты выбрал для мамы? – все подстегивал Ивретт.

– Шоколадный с посыпкой!

Брайт рассмеялась вместе с Ивреттом. Она знала, что «ее» пончик будет быстро поглощен неким почти трехлетним мальчиком со смеющимися глазами и любовью к динозаврам.

Она подхватила его на руки и прижала к себе, вдыхая его ранний утренний запах, как делала это с самого его рождения. Он был ее драгоценным, долгожданным малышом, ребенком, которого, как она боялась, у них никогда не будет.

– Привет, дружок, – сказала она. – Пончик и динозавр начинаются с одной буквы?

Кристофер скривился, напряженно размышляя. Он такой умный, уже научился связывать звуки с буквами, узнавать их четкие очертания. За их спинами Ивретт прошептал: «Нет».

Брайт наигранно замахнулась на него, когда Кристофер выкрикнул ответ, как будто сам до него дошел.

– Нет! Нет-нет-не-е-ет! – пропел он, потом рассмеялся, победно оглядываясь вокруг, когда его родители присоединились к нему.

– Я пообещала всем, что мы встретимся с ними у бассейна в одиннадцать, – сказала Брайт Ивретту. – Это даст нам несколько часов до послеобеденного сна. Но кому-то из нас придется сходить выгулять Ригби.

Ивретт кивнул в знак согласия и жестом поманил ее на кухню, где ее ждали пончик и свежесваренный кофе со сливками. Всего несколько недель назад, в День матери, он устроил из этого целую церемонию, и с тех пор Кристофер ухватился за идею суетиться вокруг маминых завтраков. Она не жаловалась. Но от мысли о переслащенном пончике ее стало подташнивать.

Ей вспомнились марш-броски в ванную по утрам, когда она была беременна Кристофером, как любила и ненавидела рвоту: любила, потому что она означала, что ребенок растет, а ненавидела, потому что кто-то завладел ее жизнью. «Пути назад нет», – думала она каждый раз, когда, склонившись над унитазом, расставалась с завтраком. «Оно происходит», – думала она тогда.

Но она знала, что сейчас ничего такого не происходит. Ей пришли на ум разговоры, какие они вели с Ивреттом. «Помнишь, сколько времени на это ушло?» – давил на нее Ивретт не далее как на прошлой неделе. Как будто она могла забыть.

Как сказать мужу, что не сможет сделать это снова? Что она хочет, чтобы Кристофер был их единственным ребенком? Муж вообще способен понять или принять такое? Будет ли он по-прежнему любить ее, если она просто твердо и непреклонно откажется?

Словно прочитав ее мысли, Ивретт спросил:

– Ты думаешь о том, о чем мы говорили, да?

Он одарил ее той самой очаровательной улыбкой, которая могла уговорить ее на что угодно. Так было с тех пор, как они учились в девятом классе, и он уговорил ее сделать это однажды во время ночных игр в чьем-то палисаднике, пока другие дети играли в пятнашки и прятки в темноте и их бестелесные голоса звали из темноты.

Она не далее как вчера прогуливалась мимо этого самого места, толкая перед собой коляску с сыном, пока выгуливала собаку их пожилой соседки. Теперь там жила другая семья, одна из череды семей, поселявшихся в том доме и выезжавших из него, – соседи прозвали дом «бельмом на глазу». Но она еще помнила, как выглядел дом до того, как его начали разрушать временные жильцы. Она многое помнила об этом поселке, который всю жизнь считала своим.

С географической точки зрения она недалеко ушла, но при этом проделала такой путь, на который считала себя неспособной. Она подумала о том, как одна ходила к врачу, о том, что пришлось сделать после. Она никогда больше этого не сделает. Судьбе не угодно, чтобы у них был еще ребенок, и делу конец. Теперь ей надо лишь заставить мужа понять ее сопротивление, не объясняя, насколько глубоко оно коренится.

Ивретт смотрел на нее, наблюдал в обычной своей настороженной манере.

---