Ничего подобного желать Г. Г. Нина на намеревалась, хотя вообще-то должна была бы. Вместо этого экспрессивно воскликнув всенепременное «чао», она стала совать кондуктору свой билет, желая у того узнать, где же ее место, хотя прекрасно знала, где оно.

Чувствуя, что ее сердце колотится как бешеное, Нина наконец отвернулась от Г. Г. Она радовалась тому, что на этом ее общение с исчадием ада наконец завершилось, причем раз и навсегда, но вдруг услышала его вкрадчивый безупречный английский, пусть и со смешным акцентом:

– Но мы ведь с вами встречались, мадемуазель, не так ли?

Это был даже не вопрос, а утверждение.

Нина медленно, как в кино (точнее, в данном случае, конечно же, как в книге), разворачиваясь, воскликнула:

– Ах, синьор, если бы я столкнулась с таким привлекательным мужчиной, то непременно запомнила бы это!

Она явно нарывалась на комплимент, ведь Г.Г., следуя неписаному кодексу галантности, должен был бы заметить, что и он сам не забыл бы такую эффектную даму. Но милая улыбка с лица Г.Г. уже исчезла, уступив место угрюмому выражению, от которого у Нины душа ушла в пятки.

А он, пронзая ее взглядом темных глаз из-под по-обезьяньи нависших бровей, заметил:

– Уверен, что мы сталкивались в Нью-Йорке. Быть может, и не раз. У меня память на лица завидная…

Вот что значит – не заметил! Очень даже заметил, что Нина вела за ним слежку.

Девушке сделалось страшно, хотя она знала, что Г.Г. здесь, в поезде, не посмеет ничего предпринять.

Не оставалось ничего иного, как обратить все в шутку. Пригрозив Г. Г. пальцем утянутой лайковой перчаткой руки, Нина заявила:

– Ах, синьор явно положил на меня глаз! Но я замужем и верна своему супругу. Он у меня подлинный сицилиец, очень ревнивый!

Тонкие губы Г.Г. дрогнули в сардонической усмешке, и Нина увидела крепкие желтоватые зубы совратителя Лолиты.

Настоящие волчьи клыки.

– И ваш очень ревнивый муж, мадемуазель, точнее, конечно же, мадам, отпустил вас одну в гости к друзьям? Вот они какие, эти сицилийцы!

Понимая, что Г.Г. ловко поймал ее на противоречиях, Нина воскликнула:

– Ах, синьор, как вы можете обо мне подобное думать! Я навещаю сестру моего мужа!

Г.Г. ухмыльнулся еще шире:

– Вы же только что сказали, что друзей, мадам…

Снова поймал! Ведь знала она, что Г.Г. опаснее барракуды, так нет, сама нарвалась на общение с ним.

Хотя могла бы сидеть в соседнем купе и исподтишка наблюдать за ним, не привлекая внимания.

Но дело все в том, что внимание она и так к себе уже привлекла – еще в Нью-Йорке.

Поэтому, снова пригрозив Г.Г. пальчиком, Нина заметила:

– Все дело в моем плохом английском! Да, да, синьор, вижу, вы со мной заигрываете! Но, уверяю вас, ничего не выйдет.

Г.Г., вдруг вновь превратившись в саму учтивость, заявил:

– Ваш английский бесподобен, мадам. Но прав ли я, что слышу в нем некоторые славянские нотки? Знаете, я был некоторое время женат на польке…

Ну конечно, был женат – когда жил в Париже, пялясь в саду Тюильри на тамошних нимфеток. И не только в Тюильри.

– От синьора ничего не ускользнуло! Да, моя мамочка – тоже полька!

Г.Г. пробормотал:

– Этим-то и объясняется, что на итальянку вы ничуть не похожи, мадам. Я вырос в Швейцарии и в отеле моего отца повидал множество «макаронников»…

О жителях Италии Г. Г. был явно далеко не самого высокого мнения.

Тут он внезапно снова превратился в гончего пса, заявив:

– И все же уверен, что мы с вами в Нью-Йорке сталкивались…

Ну да, еще бы! Нина давно поняла, что надо ретироваться как можно быстрее.

– Синьор, повторяю, я замужем, и эти дешевые приемы со мной не работают. Наверное, мы в самом деле сталкивались – только что, на Пенн-cтейшн! Желаю вам хорошо провести время в Рамздэле!

О, он проведет там незабываемое время, только совсем иначе, чем планировал сам Г.Г. – и даже его литературный создатель!

Г.Г., вздрогнув, уставился на нее:

– Мадам, я вам точно не говорил, куда еду… Откуда вы знаете?

Нина и сама это поняла, потому что сказанное сорвалось с языка случайно, но она легко выкрутилась: вырвала у проводника из руки билет, который ему до этого вручил Г.Г., и, отдавая его владельцу, чинно произнесла:

– Вот здесь написано, синьор! Всего вам наилучшего!

Оказавшись в своем купе, Нина в изнеможении плюхнулась на место у окна и, радуясь тому, что никого, кроме нее, в купе нет, положила ноги на соседнее сиденье.

Барышни конца сороковых так наверняка не делали, но она ведь и не была барышней из конца сороковых, а просто пробралась сюда, чтобы…

Чтобы помешать Г.Г. встретиться с дочерью вдовы с Лоун-стрит. С девочкой по имени Лолита.

Г.Г, этому мерзавцу, проходимцу и растлителю нимфеток.

Гумберту Гумберту, злому гению романа Владимира Владимировича Набокова «Лолита».

О путешествиях из нашего мира в другие, не менее реальные, в основе которых лежали литературные произведения, Нина узнала несколько лет назад совершенно случайно. Началось все в книжном магазинчике провинциального российского центра, где она училась в аспирантуре (которую, несмотря на все пертурбации, все же окончила, защитив степень). Магазинчик под названием «Книжный ковчег» в ходе разнообразных приключений перешел от своего прежнего владельца к Нине.

Причем магазинчик этот, как она узнала, был не просто вместилищем ряда занимательных, старинных и даже раритетных книг, а представлял собой своего рода портал. Отчасти временной, но в первую очередь между мирами: тем, который был ее родным, и иными реальностями. Параллельными вселенными, населенными не зелеными человечками, не кровожадными «чужими» и не ангелоподобными существами, не ведающими смерти и горя, а литературными героями.

Каждый из миров, куда она получила доступ, был в определенной мере слепком того или иного литературного произведения. Однако течение событий в этом литературном мире, абсолютно реальном и ничуть не настоящем, хоть и вписывалось в общих чертах в канву того или иного романа, рассказа или даже поэмы, но не следовало ей слепо, а часто во многом отличалось от того, что Нина читала на страницах того или иного произведения.

Литературная вселенная жила по своим собственным внутренним законам, и часто события в ней принимали совсем иной поворот, чем тот, который был знаком ей если не со школьной скамьи, то с университетской.

Ну, или из опубликованного в интернете текста.

Именно поэтому ей и удалось в свое время, оказавшись в «Братьях Карамазовых» Достоевского, пусть и не помешать убийству злобного похотливого старика Федора Павловича, но спасти его старшего сына Дмитрия от каторги и доказать, что убийцей сладострастного старче не являлись ни братья Карамазовы, ни приблудный лакей Смердяков. Нина вывела подлинного душегубца на чистую воду и передала его в руки правосудия. Правда, при этом сама на время превратилась в подозреваемую в убийстве погрязшего в плотском грехе старшего Карамазова, пытавшего склонить ее … гм… к действиям явно не самого невинного характера.

А потом, очутившись в «Анне Карениной» Льва Толстого, она спасла главную героиню не только от смерти под колесами поезда, но и от участи стать жертвой изощренного убийства. А заодно разоблачила банду великосветских отравителей^[1].

С этого все и началось. Потом последовали и иные приключения, не менее головокружительные и занимательные, – и там же, во время этих вояжей в параллельные литературные вселенные, Нина и познакомилась со своим (пока еще) пусть и не мужем, но, во всяком случае, с человеком, которого она любила и который любил ее.

Он упорно называл себя доктором Дорном, Евгением Сергеевичем, в честь одноименного персонажа чеховской «Чайки», хотя таковым и не являлся. Но был при этом героем иного произведения, причем персонажем из плоти и крови, получившим возможность перемещаться из литературного мира в наш точно так же, как Нина могла перемещаться из нашего в литературный. Персонажем какого именно произведения он был, доктор Дорн, несмотря на их близкие взаимоотношения, Нине так и не раскрыл, и это ее угнетало больше всего.

Что Женя скрывал?

Если, конечно, он вообще был Женей… А ведь, вероятно, нет, не был.

Впрочем, в последнее время она все реже могла перемещаться по литературным мирам. Хотя ее способности с каждым разом все совершенствовались.

В самом начале она могла отправляться только в тот мир, который сам выбирал ее, открывая туда дверь – деревянную, темно-синюю, с ручкой в виде разинутой львиной пасти. Эта дверь вела в те миры, которые ее выбирали. Выбирали, чтобы она что-то в них изменила и докопалась до истины, которая, как ни парадоксально это звучит, ускользнула от внимания автора данного литературного произведения. Потому что он создавал свой роман, а то место, куда попадала Нина, было все же не романом, а реальностью, живущей и развивающейся по своим собственным законам.

И мир хотел равновесия, а для этого требовалось найти истинного убийцу, разгадать тайну, спасти невиновного – а зачастую и то, и другое, и третье. Ну, или в иных комбинациях.