– Чисто натуральные, – поддакнул Шон. – Никто и не заметит. Отлично смотрится.

– Никто не заметит, потому что ничего и нет. Я не делал…

– Да ладно тебе, – перебил я. – Вон же они. Тут и….

– Отвали!

– Придумал! Давай спросим у твоей красотки. – И я помахал брюнетке.

– Нет. Нет-нет-нет. Тоби, я не шучу, я тебя убью. – Дек попытался схватить меня за руку, но я увернулся.

– Чем не тема для подката, – в тон мне заметил Шон. – Ты же не знал, как с ней заговорить. Вот тебе пожалуйста.

– Идите в жопу. – Дек встал, отчаявшись перехватить меня за руку. – Мудаки вы конченые, поняли?

– Эй, Дек, – воскликнул я, – не уходи!

– В сортир я. А вы пока успокойтесь. Давай, клоун, – он посмотрел на Шона, – твоя очередь.

– Решил проверить, все ли на месте, – сказал мне Шон, проведя по линии волос. – Ты всё испортил. Этот аж вон куда уполз…

Дек показал нам средний палец и, притворившись, будто не замечает ни нашего хохота, ни брюнетки, стал протискиваться к туалету меж откляченных задниц и рук с пивными стаканами.

– Прикинь, он и правда повелся, – ухмыльнулся Шон. – Ваще. Повторим? – Он направился к барной стойке.

Оставшись один за столом, я написал Мелиссе: Пью пиво с парнями. Позвоню позже. Люблю тебя. Она тут же ответила: Я продала то стимпанковское кресло! – и россыпь эмодзи с салютом. – Позвонила дизайнеру, она расплакалась от счастья, и я с ней чуть не разревелась.: —) Ребятам привет. Люблю тебя хххххх. У Мелиссы в Темпл-Баре свой магазинчик, который продает работы ирландских дизайнеров, всякие странные штуки: прикольные наборы из сообщающихся фарфоровых ваз, кашемировые пледы кислотных расцветок, самодельные ручки для ящиков в виде спящих белочек и ветвистых деревьев. Кресло это она не могла сбыть уже несколько лет. Поздравляю! – написал я в ответ. – Ты богиня продаж.

Шон принес пиво, вернулся из туалета Дек – явно успокоился, но по-прежнему старался не встречаться взглядом с брюнеткой.

– Мы спросили твою красавицу, что она думает, – поддел его Шон. – Она сказала, пересаженные волосы выглядят совсем как родные.

– Сказала, что весь вечер не может на них насмотреться, – добавил я.

– Спросила, можно ли потрогать.

– Спросила, можно ли их лизнуть.

– Жопу себе полижите. Знаешь, почему она с тебя глаз не сводит? – спросил у меня Дек и пододвинул табурет к столу. – Вовсе не потому, что ты ей понравился. Просто видела твое сладенькое личико в газете и теперь пытается вспомнить, за что тебя взяли – то ли ты старушку грабанул, то ли трахнул малолетку.

– Значит, я ей нравлюсь, иначе ей было бы на это наплевать.

– Размечтался. Слава тебе голову вскружила.

Пару недель назад в разделе светской хроники действительно была моя фотография с открытия выставки, после чего надо мной принялись стебаться, потому что на снимке я болтаю с актрисой, которая всю жизнь снимается в бесконечной мыльной опере. Я работаю пиарщиком и маркетологом в небольшой, но довольно престижной художественной галерее в центре Дублина, в пяти минутах ходьбы переулками от Графтон-стрит. На последнем курсе колледжа я ни о чем таком не думал – мечтал устроиться в крупную пиар-фирму и пошел на собеседование в галерею исключительно для опыта. Однако же мне неожиданно понравился и высокий, недавно отреставрированный георгианский особняк с причудливой геометрией комнат, и хозяин галереи, Ричард, который уставился на меня сквозь криво сидящие очки и спросил, какие у меня любимые ирландские художники (к счастью, я подготовился к собеседованию, сумел кое-как ответить, и мы разговорились о ле Брокки, Полине Бьюик и прочих деятелях искусства, о которых я до той недели слыхом не слыхивал). Еще мне понравилось, что в галерее у меня будет полная свобода действий. В крупной фирме первую пару лет мне пришлось бы, скрючившись за компьютером, усердно поливать и возделывать чужие идеи гениальных пиар-кампаний в социальных сетях, ломать голову из-за того, удалять ли расистские комментарии интернет-троллей о каком-нибудь офигительно новом вкусе чипсов или оставить для хайпа; в галерее же можно пробовать все что вздумается, учиться на собственных ошибках и исправлять их по ходу дела, и никто не будет висеть над душой – Ричард толком не знал, что такое твиттер, хотя и понимал, что ему не мешало бы его завести, да и явно был не из тех, кто собирается контролировать каждый твой шаг. Я немного удивился, когда мне предложили работу, но согласился, практически не раздумывая. Несколько лет, рассудил я, несколько блестящих пиар-кампаний для украшения резюме – и перейду в крупную фирму на должность, которая меня по-настоящему устроит.

Прошло пять лет, я принялся прощупывать почву – причем, к моему удовольствию, небезрезультатно. Я понимал, что буду скучать по галерее, и не только по здешней вольнице, но и по работе, по художникам с их смехотворным запредельным перфекционизмом, по удовлетворению от того, что наконец поднатаскался и теперь понимаю, почему Ричард за одного художника ухватился обеими руками, а другому отказал наотрез. Но мне исполнилось двадцать восемь, и мы с Мелиссой подумывали поселиться вместе, а в галерее хоть и платили нормально, однако далеко не так щедро, как в крупных компаниях, – в общем, я решил, что пришло время двигаться дальше.

В последнюю неделю все это могло сто раз пойти прахом, но удача мне не изменила. Мысли мои метались, как пастушьи собаки, и состояние мое, видимо, передалось Шону с Деком; навалившись на стол, мы спорили, куда нам втроем поехать летом в отпуск, и никак не могли решить: В Таиланд? Постой-ка, когда там сезон дождей? – Достаем телефоны. – А сезон смены вождей? Дек почему-то настаивает на Фиджи – только на Фиджи, другого шанса у нас уже не будет – и якобы незаметно кивает на Шона. На Рождество у того свадьба; событие не сказать чтобы совсем неожиданное, учитывая, что они с Одри встречаются двенадцать лет, но все равно мы с Деком еще не привыкли – типа, с чего он вдруг решил жениться, и при малейшем упоминании об этом капаем Шону на мозги: Стоит тебе сказать “да” – и ты уже себе не принадлежишь, а там того и гляди дети пойдут, всё, жизнь кончена… За последний отпуск Шона! За его последнюю тусовку! За последний Шонов минет! На самом деле нам с Деком очень нравится Одри, и кривая ухмылка Шона – вроде как злится, но в глубине души чертовски доволен собой – наводит меня на мысль, что мы с Мелиссой уже три года вместе, не пора ли сделать предложение, а разговоры о последних шансах заставляют оглянуться на брюнетку, которая, оживленно жестикулируя, рассказывает анекдот, ногти у нее ярко-красные, и поворот головы подсказывает мне, что она прекрасно знает: я смотрю на нее, и моя фотография в газете тут ни при чем. – Не ссы, Шон, в Таиланде мы о тебе позаботимся – ну, за первого Шонова трансвестита!

С этого момента мои воспоминания о вечере становятся обрывочными. Разумеется, потом я миллион раз прокручивал их в голове, скрупулезно ощупывал каждую нить, чтобы отыскать узелок, до неузнаваемости изменивший весь узор, и надеялся в конце концов обнаружить одну-единственную подробность, смысл которой упустил, крошечный краеугольный камешек, вокруг которого улягутся на место все фрагменты, в голове моей вспыхнут разноцветные огоньки – джекпот! – я подпрыгну и воскликну: “Эврика!” Впрочем, даже если и удавалось достроить тот или иной недостающий эпизод, легче не становилось (распространенный случай, успокаивали меня доктора, это нормально, совершенно нормально): я многое вспомнил, кое-что почерпнул из рассказов Шона и Дека, кропотливо восстановил тот вечер по кусочкам, точно старинную фреску, из сбереженных деталей и благоприобретенных умозаключений, но откуда мне было знать, что скрывали пробелы? Может, я задел плечом кого-нибудь из посетителей в баре? Или же, в эйфории от успеха, разговаривал слишком громко, размашисто вскинул руку и перевернул чье-то пиво? Или в каком-нибудь темном углу сидел качок, бывший хахаль брюнетки? Я не из тех, кто ищет приключений на свою задницу, но теперь уже ни в чем нельзя быть уверенным.

На темном дереве длинные полосы света, желтоватые, как сливочное масло. Я иду в сортир; девушка в мягкой красной бархатной шляпе, наклонившись над стойкой, обсуждает с барменом какой-то концерт, у девушки восточноевропейский акцент, запястья изгибаются, как у танцовщицы. На полу затоптанный флаер: желто-зеленая, в псевдонаивном стиле, ящерица кусает себя за хвост. Я мою руки, стылый воздух воняет хлоркой.

Помню, как посреди громкого спора о том, будет ли следующий фильм “Звездных войн” еще хуже предыдущего (Дек ссылался на какой-то хитрый алгоритм, который вывел лично), у меня завибрировал телефон. Я тут же его схватил: подумал, вдруг что-то связанное со сложившейся на работе ситуацией, – может, Ричард решил узнать, как продвигаются дела, или Тирнан наконец соизволил ответить на мой звонок, однако оказалось, что это всего-навсего фейсбучное приглашение на чей-то день рождения.

– Интрижка? – Шон вскинул брови, и я понял, что слишком порывисто взял телефон.

---