Очнулся я уже здесь, в госпитальной палате уездного города Пскова в теле поручика Грачёва, тоже потерпевшего аварию на своём допотопном аэроплане и сильно разбившего себе голову. Похоже, душа парня не пережила такого сотрясения и покинула это тело. С тех пор мне на память остался шрам через весь лоб. А уходящее сознание поручика оставило на память кое-какую информацию об этом мире, окружающей меня действительности и прожитой короткой жизни молодого дворянина. Именно благодаря этим знаниям и полученной травме удалось более или менее вписаться в окружающую среду. Ловил на себе иной раз косые взгляды товарищей, потому как наверняка выбивался из общепринятых норм поведения, не мог не выбиваться, но всё-таки вписался. Потому и сказал, что именно очнулся в палате, а не пришёл в себя. Шок ещё тот был. Приходить в себя пришлось долго. Но пришёл, примирился с попаданием, с шансом на вторую жизнь, с окружающей действительностью, с прежним сознанием… И с потерей семьи там, в своём родном времени… Повезло и с финансами. Очередная бессонница вывела на ночную прогулку по спящему городу, где и столкнулся с экспроприаторами чужого добра. В результате этого столкновения в экспроприатора превратился уже я – удалось прихватить имущество грабителей и оставить их самих в ночи в виде двух остывающих тел. А по-другому никак было не обойтись. Попереживал, конечно, после такого. Остатки сознания и щепетильности прежнего хозяина тела постоянно вступали в некое противоречие с моим сознанием выходца двадцать первого века, вынуждая порой совершать абсолютно, казалось бы, нелогичные поступки. Но в конечном итоге справился с самим собой. Да, именно уже с самим собой… А летать на древней технике неожиданно для себя понравилось. Казалось бы, архаика полная, а эмоций море. Тонкая фанерка под ногами или вообще полное отсутствие таковой – ноги над бездной висят, кабины, по сути, нет, крылья – страх полный, на тонких тросиках держатся, в полёте ходуном ходят. За спиной моторчик тарахтит, норовит в лицо отработанным горячим маслом брызнуть. Оглядываться за спину страшно, потому что при малейшем движении рулей хвостовое оперение скручивается. Как ещё не отламывается? И всё это удовольствие имеем при полном отсутствии средств индивидуального спасения. Парашютов нет! А они, авиаторы местные, ещё и форсят, летают не пристёгиваясь! И погибают от такого форсу… Как представлю, так вздрогну. Но нравится до жути! И романтики лётной профессии столько, что хоть… гм, ложкой ешь! К месту пришлись мои лётные навыки из прошлой жизни – правда, пришлось их усиленно и в короткий срок восстанавливать, моторика тела-то другая. Но ничего, и с этим успешно справился. Благодаря своему новому или, скорее, старому опыту быстро поднялся в глазах товарищей и командования. Наверняка вопросы у них имелись, но вслух мне никто ничего не говорил. А дальше, как заметили, так и карьера сдвинулась с мёртвой точки, куда-то пошла. Посмотрим, куда придёт.

И основное. Менять историю? А каким образом? Я как бы и не против, но слишком много этих самых «но»! Хорошо ещё, что почти сразу это осознал и принял. Было время поразмышлять на эту тему в той самой госпитальной палате. Нет у меня никакой возможности хоть как-то повлиять на умы и поступки власть имущих, где и кто я, и где они все. Слишком уж я малая величина. Так что с этим мимо. Никак даже на винтик в колесе истории не потяну. А вот на песчинку, попавшую в этот самый механизм и изменившую его работу, – вполне могу. Поэтому окончательно отказываться от какого-либо прогрессорства не стал, да и не смог бы, правду говоря. Где возможно, приложу и прикладываю все свои силы, чтобы чего-то добиться, что-то сделать. К чьей пользе? Надеюсь, что своей страны.

Пока была возможность – походил, побродил по городу в штатском, посмотрел на то, как люди живут. Очень уж мне хотелось понять, отчего такая круговерть чуть позже завертится. Неужели так уж плохо всё в этом обществе? И ничего не понял. Потому как ничего особенного не увидел. Что мы там так же живём, что они сейчас. В главном и целом, всё у нас одинаково, и ничего не изменилось. Есть те, кто побогаче, и те, кто победнее. Между ними прослойка, которая ни туда и ни сюда. А люди, полное впечатление, что те же самые, с теми же тараканами в головах, рвущиеся в сказочное светлое будущее, где работать не нужно и всё почти безвозмездно, то есть даром… Кому-то мошна давит на голову, и начинают деньгами сорить налево и направо, а кто-то концы с концами еле сводит. Так что ради чего скоро затеется великий передел, непонятно. Только ради власти? И всё? Отобрать дом у соседа, попользовать его жену, напялить его новое пальто и тут же пройтись перед ним, пока он в лучшем случае связанный в телеге лежит… Не понимаю и не хочу понимать. Ничего в сознании человека за столетия и тысячелетия не меняется…

Пришлось вскоре и повоевать, используя кое-какие свои знания будущего, – Первая мировая оказалась не за горой и через пару месяцев началась, как и положено. И повоевать удалось очень даже эффективно. За что нас и отметили высокими наградами. Нас, это меня и моего стрелка. Нашёл себе второго члена экипажа, обучил его, начали слётываться. Оказалось, вполне успешно. Благодаря своей атаке на немецкие крейсеры сорвал планы по обстрелу Либавы, а сам получил некоторую известность. А потом и до замершей на месте армии Ренненкампфа добрался, передал в штаб и лично командующему полученные снимки воздушной разведки. Вот так вот пытаюсь что-то сделать по мере сил и возможности.

Надеюсь, что на последовавшее вскоре наступление этой армии в какой-то мере повлияли и мои сведения. По крайней мере, армия Самсонова останется более или менее целой и избежит печального разгрома…

Одно плохо – историю я знаю не то чтобы отлично, так, основные вехи в её развитии помню и всё. Больно много времени прошло с тех пор, когда изучал сей предмет. Поэтому тяжело что-то конкретное планировать и предвидеть – только то, что чётко осталось и зафиксировалось в памяти. Зато судьба уже свела с довольно-таки значимыми лицами – с генералом Остроумовым, адмиралом Эссеном, Александром Васильевичем Колчаком. И другими не менее известными и славными личностями… Даже с Нестеровым познакомился в Москве. Поговорили с ним несколько раз за жизнь. Посмотрим, чем эти наши разговоры закончатся, потому как постарался донести до него, да и не только до него, свои соображения по лётной работе и по жизни вообще. Скорее всего, только через подобные знакомства и разговоры смогу что-то сделать…

Что ещё? Ах, да… Итогом всех моих телодвижений за последнее время и стало вот это прибытие в Петербург за новым самолётом. Из истребителей, хотя такого слова ещё нет, я становлюсь… А пока не знаю, кем именно становлюсь. Пока просто пересаживаюсь на большую многомоторную машину. Всё-таки это более привычные мне самолёты. Изучу аппарат и вернусь в Ревель…

Пришлось отстраняться от накативших воспоминаний, потому как мы пришли к зданию управления. Скрипучее крылечко, такие же скрипучие истёртые деревянные лестницы и переходы на второй этаж. Сопровождающий тянет на себя обыкновенную обшарпанную деревянную дверь, заходит внутрь, что-то бубнит – я не прислушиваюсь, потому как нет в этом острой необходимости, всё и так понятно. Поворачивается и приглашает нас войти…

Главный конструктор оказался на удивление молодым человеком, примерно моего возраста. А я почему-то представлял его гораздо старше.

Простое лицо, с печатью неимоверной усталости, явными следами недосыпа, с набрякшими мешками под покрасневшими глазами и шикарными чёрными усами. Зато энтузиазма через край, аж в коридор выхлёстывает.

Предписание быстро просмотрел, вернул мне, изучил наши пропуска, небрежно бросил картонки на стол и, с интересом глядя на наши награды, начал задавать вопросы. Пришлось отвечать. Удивился я, когда узнал, что нас тут ждали. И о нашей атаке на германские крейсера знают. Слухи дошли, или… Оказалось – или…

Вот в чём дело! Остроумов поспособствовал. И Глебов! Расхвалили за глаза мою светлую голову. Даже в какой-то мере неудобно стало. Впрочем, своё стеснение быстро засунул поглубже, не в том я положении нахожусь, собрался и начал отвечать. Больше всего внимания и вопросов конструктор уделил моему переделанному «Ньюпору», тому самому, который я с десятой одноимённой модели дорабатывал на московском заводе.

Сикорский сам лётчик, поэтому интересовался не только его конструктивными изменениями, но и поведением и управляемостью машины в полёте. Впрочем, это я так говорю – машина, а сам конструктор называл его аппаратом.

На удивление коротко, буквально вскользь, коснулись и «Ильи Муромца». Даже не ожидал такого краткого рассказа. Думал, сейчас конструктор начнёт расхваливать своё детище, ан нет, ничего подобного.

– Полагаю, на первое время достаточно разговоров. Будет у нас с вами ещё время для обсуждения, когда ознакомитесь с моим богатырём, – взял со стола наше предписание, ещё раз его изучил, протянул мне. – Вы где остановились?

– Пока нигде. Мы сразу с поезда сюда…

– Похвальное стремление, похвальное. Могу предложить устроиться здесь, на заводе. Или нужно что-то более… – покрутил пальцами. – Цивилизованное?

– Мы, конечно, неприхотливы, но уж коли оказались в столице, то и разместиться хотели бы где-нибудь ближе к центру. Чтобы успеть хоть краем глаза осмотреть достопримечательности города.

– Да? Думаете, у вас будет на это время? Впрочем, вам решать. Сейчас распоряжусь насчёт коляски. Или автомобиля – вас отвезут. Как устроитесь, обязательно известите меня о своём нахождении. Вот наш номер.

Наклонился к столу, черкнул несколько цифр на оборотной стороне пропуска, на той, где наши имена и фамилии накарябаны, и протянул мне обе наши картонки:

– Жду вас завтра с утра. Поедем на аэродром, представлю вас персоналу. Заодно познакомитесь и с «Ильёй».

– А я думал, что он где-то здесь стоит, в канале… – растерялся я.

– Ну где здесь? У него верхнее крыло тридцать два метра. Куда ему в канале-то…

– Понял…

---