А чего ему было раздумывать? Здоров, полон сил, оружие и дневная пайка при себе. Правда, документы с наградами не сдал. Вполголоса он напомнил об этом Павлову. Тот отмахнулся:

– Ладно, чего уж… не смертельно.

Что ни говори, а майор был очень рад такому повороту. Хлынов – давний друг, опытный разведчик. Такой во вражеском тылу троих стоит.

Ну а Федор засунул бумаги поглубже в сапог, ордена-медали в холщовый мешочек, да подальше в карман галифе. И, поправив висевший на плече автомат, зашагал замыкающим группы…

Наконец Павлов наткнулся на подходящую полянку, покрытую островками еще зеленевшей травы. Сбросил с плеча автомат и кивнул товарищам:

– Здесь. Привал два часа.

– Наконец-то, – устало прошептал старшина Савин.

Он тоже поспешил освободиться от оружия и тяжелого вещмешка, где помимо харчей лежали боеприпасы и медикаменты.

Однако командир разрушил его надежды:

– Старшина, ты первый в дозор.

– Слушаюсь, – проворчал тот.

– И повнимательней. Капитан несколько раз слышал странные звуки.

– Неужто увязался хвост? – Старшина опасливо посмотрел в ту сторону, откуда пришла группа.

– Не исключаю…

Затяжной марш-бросок вымотал разведчиков. Едва наступила ночь, они пересекли линию фронта и сразу же углубились в немецкий тыл. Шли без отдыха, обходя ровный и безлесный северо-восточный берег озера Балатон. Гражданское население Венгрии жило хорошо и довольно сытно; отношение к советским бойцам было настороженное, но без агрессии. Тем не менее разведка действовала по старому, проверенному принципу: чем меньше людей знает о группе, тем больше у нее шансов вернуться к своим. Потому и кружили по густым лесам. Лишь дважды группа останавливалась на короткие перекуры, и оба раза прикрывавший товарищей капитан Федор Хлынов предупреждал о подозрительных шорохах и звуках.

– Что скажешь? – тихо спросил майор, когда остановились на полянке.

– В последний раз слышал часа два назад. – Хлынов расстегнул ворот гимнастерки.

– И на что это было похоже?

– Будто сухая ветка сломалась под ногой. Полная тишина. Потом – короткий щелчок. И опять тихо.

Павлов пожевал нижнюю губу, качнул головой. И предположил:

– Мы отмахали километров двадцать пять, прилично устали. Тебе не могло показаться?

– Не знаю, Петр, – неуверенно ответил Хлынов. – Раз другие не слышали, то и я мог напутать.

– Ладно, глотни водки и отдыхай…

Офицеры от капитана и выше в разведку и на поиск ходили редко. Поговаривали, будто из Ставки пришел секретный приказ: капитанов и майоров не посылать. Дескать, много знают, представляют для немцев большой интерес. Существовал ли он на самом деле или являлся выдумкой – неизвестно. А только отправляли их за линию фронта в одном случае: когда больше идти было некому.

Озеро Балатон с невероятно красивым северным берегом протянулось с запада на восток аж на восемьдесят верст. В середине декабря 1944 года линия фронта проходила аккурат по южному берегу. Советские части из 4-й Гвардейской армии прижали немца вплотную к воде. Тот отчаянно сопротивлялся, но с каждым днем терял силы и уверенность. Обе воюющие стороны понимали: еще немного, и Венгрия окажется под полным контролем Красной Армии.

Масштабное наступление на Будапешт было назначено на 20 декабря, и перед его началом штабу фронта требовались свежие данные о противнике. Чтобы добыть эти сведения, за линию фронта отправилось несколько дивизионных разведгрупп. Одной из них и была группа майора Павлова, вышедшая на задание под позывным «Иволга».

Настоящая зима в Венгрии наступала к концу декабря. Снег устойчиво ложился в северных горных районах, на равнинах же зима напоминала о себе легкими морозцами по ночам.

Девять утра. Объявлен длительный привал. Время всеобщего блаженства. Нет надобности выкладываться на марше, никто не подгоняет, не беспокоит сбившаяся на ноге портянка. Мышцы в расслабленной истоме, можно посидеть на сухой травке, успокоить дыхание. Обстановка и относительно теплое утро позволяют скинуть тяжелую шинель или ватник и освободить от надоевшей обуви натруженные ноги. Можно вдоволь напиться, перекусить и, свернув цигарку, насладиться крепким дымком. А после и прикорнуть, покуда не прозвучит команда к продолжению марша.

Разведчики перевели дух, разделись, обустроились. Зашуршали вещмешки, заскрипели ножи по тонкому металлу консервных банок. По-над поляной поплыл аромат хорошей тушенки…

– Отличное мясцо. Свежее, мягкое. Прямо как вчера закатано в баночку, – закусывал тушенку хлебом и нахваливал связист Николай Яковенко – поджарый хозяйственный мужик лет тридцати пяти.

Его давний товарищ – Вячеслав Рябинин – с удовольствием соглашался:

– Точно – ни жил, ни хрящей. Одни волоконца в нежном жире. Баночку съешь и на весь день в животе сытость. Не то, что раньше. Помнишь, чем нас поначалу в окопах потчевали?

– Еще бы! Я ту кухню до конца дней не забуду. Пустая каша на воде – сожрешь ее полкотелка, набьешь пузо, а толку… через час опять голодный. А тут – мечта, а не ужин! Хоть какая-то польза от американских союзничков…

– Подставляй кружки, – появился с фляжкой командир.

– Это можно… – дружно завозились бойцы.

Отмеряя на глаз, Павлов налил каждому по сто грамм водки.

– Ты напраслину-то на союзников не гони, – заметил он, завинчивая крышку на фляжке. – Им тоже несладко пришлось.

– Это где же? – не понял Яковенко.

Успев повоевать на Дальнем Востоке и в Финскую, Павлов числился опытным и знающим командиром. С рядовым составом завсегда был справедлив, говорил редко да метко – воздух зазря не сотрясал.

– От япошек проклятых, – поморщился он. – Жутко обижены япошки за озеро Хасан и Халхин-Гол, потому всерьез готовились напасть на наш Дальний Восток. А когда американцы объявили им войну опосля бойни в Пёрл-Харборе в конце сорок первого – не до нас им стало.

– Что ж там за бойня случилась?

– Форменная мясорубка. Американцы потеряли полтора десятка больших военных кораблей, около двухсот самолетов. Менее чем за час погибли две тысячи человек. Хреновый был день для Америки, и уже к вечеру они объявили о вступлении во Вторую мировую войну. Так что, если б не союзники, пришлось бы нам, братцы, разрываться на два фронта. А это совсем другой коленкор.

Связист и снайпер понимающе молчали. Союзники, конечно, припоздали с открытием второго фронта в Европе, но его значимость от этого меньше не становилась. После его открытия Германию будто подменили: из мощного и надменного тигра ее армия превратилась в изможденную и подраненную пантеру. Огрызнуться и поцарапать она еще могла, но совершить убийственный прыжок и вцепиться в жертву мертвой хваткой силенок уже не хватало.

– Слава, как подкрепишься – подмени старшину, – распорядился майор.

– Это можно, – кивнул Рябинин.

В кои-то веки Хлынову снились родные края. То ли водка явила чудо, то ли сказалась нечеловеческая усталость, а только вместо опостылевших ратных дел привиделось ему подмосковное село в речной излучине, бесконечные ржаные поля с набитыми телегами проселками. А еще – беспечные птахи в бездонной синеве, струящийся над горизонтом разогретый воздух, полевой стан под выгоревшим брезентом, разомлевшая тишина… Это позже, когда померли родители, он перебрался на север столицы в Ивановский проезд, ставший впоследствии Красностуденческим.

Необычный сон до того понравился Федору, что он намеренно проваливался в него все глубже и глубже. До последнего издыхания наслаждался бы таким видением, да вот незадача – из мирного и блаженного оно вдруг превратилось в неспокойное, наполненное тревогой и болью. Залитое солнцем бесконечное Подмосковье разом уменьшилось до кривой сельской улочки с березами в палисадниках. Погода испортилась: в потемневшем небе зарождалась гроза, подул ветер, зарядил дождь. Маленький Федя Хлынов только что забрался на дерево и радовался своей смелости. А как налетел порывистый ветер, как загремело в черных небесах, так обхватил он худыми ручонками ствол, испугался, заплакал.

Сон был удивительным и живым. Все как наяву. Отовсюду гремели раскаты грома, крепкое дерево под порывами качалось, стонало. Федя не удержался, заскользил по мокрому стволу и упал на кряжистое, горбатое корневище. Упал неудачно – в ноге что-то хрустнуло, и сильнейшая боль прострелила аж до поясницы.

Нервно завозившись, Хлынов открыл глаза. Явственность странного сна достигла вершины, и его буквально выплеснуло в реальность. Первая мысль – уже из яви – поразила: боль в ноге вместе со сном не исчезла, она пульсировала, усиливалась.

«Что происходит?! – не понимал он. – Небо над лесом чистое, ни облачка, ни тучки, а вокруг нескончаемые раскаты грома. В чем дело?..»

Лишь через секунду капитан окончательно проснулся и понял, что на поляне и вокруг нее идет бой: гремят выстрелы, свистят пули, Павлов хриплым голосом отдает команды, доносятся крики раненых.

Хлынову тоже досталось – зацепило ногу то ли пулей, то ли осколком. В полутора метрах, раскинув руки, лежал старшина Савин; лицо его было в крови. Чуть дальше под кустом склонился над рацией младший сержант Яковенко.

– «Легенда», я – «Иволга»! Группа атакована противником в лесу в семи километрах к югу от города Веспрем!.. – тараторил он в микрофон с заметным украинским акцентом.

Остальные разведчики рассредоточились по поляне, заняли круговую оборону, вели бой.

---