Он поворачивается к крану, снова включает воду и начинает мыть руки. Я продолжаю пялиться на него, не в силах подавить любопытство. Что он имел в виду, когда сказал, что видел вещи похуже случая, свидетелями которого мы стали? Он сказал, что работал агентом по недвижимости, но даже самые ужасные дни риелторской работы не могут наполнить человека такой угрюмостью.

– Что у вас произошло? – спрашиваю я.

Он смотрит на меня через зеркало.

– О чем вы?

– Вы сказали, что видели и похуже. Что именно вы видели?

Он выключает воду, вытирает руки и поворачивается ко мне.

– Вы правда хотите знать?

Я киваю.

Он выбрасывает бумажное полотенце в мусорную корзину и сует руки в карманы. Его манеры становятся еще более угрюмыми. Он смотрит мне в глаза и спокойно говорит:

– Пять месяцев назад я вытащил из озера тело своей восьмилетней дочери.

Я резко втягиваю воздух и подношу руку к шее. Он выглядел вовсе не угрюмо. Это было отчаяние.

– Мне очень жаль, – шепчу я.

Это правда. Мне жаль его дочь. И жаль, что я проявила любопытство.

– А вы? – спрашивает он. Прислоняется к столешнице, давая понять, что готов к этому разговору. Что ждал этого разговора. Ждал, когда встретит кого-нибудь, рядом с кем его трагедии покажутся менее трагичными. Так бывает, когда переживаешь нечто самое страшное. Ищешь людей вроде себя… Людей, которым хуже, чем тебе… И используешь их, чтобы почувствовать себя лучше после кошмарных вещей, которые с тобой случились.

Прежде чем заговорить, я сглатываю – теперь мои трагедии кажутся ничтожными. Вспоминаю последнюю и стесняюсь рассказывать о ней вслух – по сравнению с его она кажется совсем незначительной.

– На прошлой неделе у меня умерла мама.

Он не реагирует на мое горе так, как я отреагировала на его. Он не реагирует вообще – возможно, потому что надеялся, что у меня все хуже, чем у него. Но нет. Он победил.

– Как она умерла?

– Рак. Последний год я ухаживала за ней у себя в квартире. – Он первый человек, кому я сказала об этом вслух. Я чувствую на запястье биение пульса и сжимаю его другой рукой. – Сегодня я вышла на улицу впервые за несколько недель.

Еще несколько мгновений мы смотрим друг другу в глаза. Я хочу сказать что-нибудь еще, но прежде мне никогда не приходилось вести столь тяжелый разговор с абсолютно незнакомым человеком. И мне хочется его закончить, потому что куда он может завести?

Никуда. Он просто заканчивается.

Мужчина снова поворачивается к зеркалу и осматривает себя, поправляя прядь непослушных темных волос.

– У меня встреча, я должен идти. Вы уверены, что все хорошо?

Теперь он смотрит на мое отражение в зеркале.

– Да. Нормально.

– Нормально? – он поворачивается, произнося это слово, словно вопрос, словно нормально звучит вовсе не так убедительно, как хорошо.

– Со мной все будет нормально, – повторяю я. – Спасибо за помощь.

Я хочу, чтобы он улыбнулся, но момент неподходящий. Интересно, как выглядит его улыбка. Мужчина слегка пожимает плечами и говорит:

– Ну хорошо.

Потом отпирает дверь и распахивает ее, пропуская меня вперед, но я не выхожу. Вместо этого я продолжаю смотреть на него, еще не готовая столкнуться с внешним миром. Я оценила его доброту и хочу сказать что-нибудь еще, как-то его поблагодарить – возможно, купить кофе или вернуть потом рубашку. Меня привлекает его альтруизм – такая редкость в наши дни. Но блеск обручального кольца на левой руке подталкивает меня вперед, прочь из уборной и кафе, на улицу, где теперь собралась еще большая толпа.

Подъезжает «Скорая помощь», заблокировав движение в обоих направлениях. Возвращаюсь к месту происшествия: возможно, нужны мои показания. Стою в ожидании возле полицейского, который записывает показания другого свидетеля. Они ничем не отличаются от моих, но я все равно рассказываю, что видела, и оставляю контактную информацию. Не уверена, помогут ли чем-нибудь мои показания, если учесть, что я не видела, как именно его сбили. Скорее была достаточно близко, чтобы это услышать. Достаточно близко, чтобы меня разукрасило, словно картину Джексона Поллока.

Оборачиваюсь и вижу: Джереми выходит из кафе со свежим кофе в руке. Переходит улицу, явно на чем-то сосредоточенный. Его разум находится где-то в другом месте, далеко от меня – возможно, он думает о жене и о том, что ей скажет, когда вернется домой без рубашки.

Вытаскиваю из сумочки телефон и смотрю на время. До встречи с Кори и редактором из «Пантем Пресс» еще пятнадцать минут. Теперь, когда рядом нет незнакомца, отвлекавшего меня от мыслей, руки дрожат еще сильнее. Кофе может помочь. Морфин бы точно помог, но хоспис забрал его на прошлой неделе, когда они приезжали за своим оборудованием после маминой смерти. Жаль, я была в слишком глубоком шоке, чтобы его спрятать. Сейчас он бы правда мне пригодился.

2

Вчера вечером, когда Кори написал насчет сегодняшней встречи, он вышел со мной на связь впервые за много месяцев. Я сидела за рабочим столом и наблюдала, как по большому пальцу ноги ползет муравей.

Муравей был один, метался влево и вправо, вверх и вниз, в поисках еды или друзей. Казалось, одиночество его смущало. А может, он наслаждался новообретенной свободой. Мне невольно стало любопытно, почему он один. Обычно муравьи путешествуют армиями.

Тот факт, что я испытала любопытство по поводу муравья, был явным признаком того, что мне пора выйти из квартиры. Меня беспокоило, что после того, как я провела столько времени в замкнутом пространстве, ухаживая за мамой, я выйду за дверь и почувствую себя такой же беспомощной, как этот муравей. Влево, вправо, внутрь, наружу, где мои друзья, где еда?

Муравей сполз с ноги на деревянный пол. Он исчез под стеной, когда пришли сообщения от Кори.

Несколько месяцев назад, когда я подвела черту, я надеялась, он поймет: раз у нас больше нет секса, самый подходящий способ связи между литературным агентом и писателем – электронная почта.

В сообщении было написано: Встречаемся завтра в девять утра в здании «Пантем Пресс», на четырнадцатом этаже. Думаю, у нас может быть для тебя предложение.

Он даже не спросил про мою маму. Впрочем, я не удивилась. Полное отсутствие интереса к чему-либо, кроме работы и его собственной персоны, – основные причины, по которым мы больше не вместе. Его безразличие вызвало у меня необоснованное раздражение. Он мне ничего не должен, но мог хотя бы сделать вид, что ему не все равно.

Вчера вечером я ему вообще ничего не ответила. Вместо этого я положила телефон и уставилась на трещину под стеной – ту, куда исчез муравей. Интересно, найдет ли он там других муравьев, или он одинок. Может, он такой же, как я, и испытывает неприязнь к другим муравьям.

Сложно сказать, откуда у меня столь глубокая антипатия к людям, но если бы мне пришлось заключить пари, я бы сказала, что это прямое следствие того, что от меня была в ужасе собственная мать.

Возможно, в ужасе – преувеличение. Но она определенно не доверяла мне, когда я была ребенком. И держала меня в относительном уединении от людей вне школы, потому что боялась того, что я могу сделать во время многочисленных эпизодов лунатизма. Эта паранойя перетекла и во взрослый возраст, и к тому времени я уже сформировалась как личность. Одиночка. Почти без друзей и со скудной общественной жизнью. Именно поэтому сегодня – первое утро, когда я покинула квартиру спустя несколько недель после ее смерти.

Я думала, в свой первый выход на улицу я отправлюсь в место, по которому скучала, например в Центральный парк или в книжный.

И точно не ожидала, что окажусь здесь, в очереди в холле издательства, отчаянно молясь, что это предложение, каким бы оно ни было, позволит мне заплатить аренду и меня не выселят. Но вот я здесь, и на предстоящей встрече решится, окажусь ли я без крыши над головой или получу работу, которая позволит мне искать новое жилье.

Опускаю взгляд и разглаживаю белую рубашку, которую Джереми одолжил мне в уборной через дорогу. Надеюсь, я выгляжу не слишком глупо. Возможно, получится выйти из ситуации, сделать вид, что ношение мужских рубашек в два раза большего размера, чем мой, – какой-то новый модный тренд.

– Хорошая рубашка, – говорит кто-то у меня за спиной.

Поворачиваюсь на звук голоса и с изумлением вижу Джереми.

Он что, меня преследует?

Подходит моя очередь, я протягиваю охраннику водительское удостоверение и смотрю на Джереми, заметив, что на нем новая рубашка.

– Ты что, хранишь запасные рубашки в карманах брюк?

Буквально недавно он отдал мне ту, которая была на нем.

– Мой отель в соседнем квартале. Сходил, переоделся.

Его отель. Многообещающе. Если он живет в отеле, возможно, он здесь не работает. А если он здесь не работает, возможно, он не относится к издательской индустрии. Сама не знаю почему, но я не хочу, чтобы он работал в издательской индустрии. Я понятия не имею, с кем мне предстоит встречаться, но после сегодняшнего-то утра надеюсь, что с ним это никак не связано.

– Значит, вы не работаете в этом здании?

Он достает документы и протягивает охраннику.

– Нет, я здесь не работаю. У меня встреча на четырнадцатом этаже.

Ну разумеется.

– У меня тоже, – отвечаю я.

---