Наверное, мне все-таки стоит рассказывать по порядку. Для начала хотя бы позвольте представиться. Майкл Строгофф. В смысле, Михаил, Миша. Я русский. Англия стала моей второй родиной, а Оксфордский колледж – домом. Многолетнее пребывание на английской земле сделало из меня настоящего британца.

Я полюбил их эль, их ростбифы, их овсянку, их джин, их бокс, их литературу, хотя где-то в глубине души все еще прятался маленький червячок сомнений. Несмотря на то что я покинул Россию в возрасте восьми лет, я прекрасно помнил, что мой отец мало читал и никогда не пил ничего, кроме воды и чая. Он вообще был человеком строгих правил. Причем строже всего относился именно к себе.

Был – это не в смысле умер, просто сейчас мне двадцать три, и с тех пор, как я еще мальчиком уехал за границу, мы больше ни разу не встречались. Правильнее сказать, он просто выдворил меня из дома, как щенка, посадив на борт парохода и отправив в чужую страну без малейших объяснений. Простите, это личное. Не могу и не хочу об этом говорить…

Отец регулярно присылал мне деньги на житье и образование, впрочем, весьма небольшие, так что самостоятельно зарабатывать я начал уже в четырнадцать. Благо языкам меня учили еще дома, потому учеба в Оксфорде давалась мне легко и оставляла достаточно свободного времени. Я нашел себе самую простую работу, до которой мог додуматься крепкий четырнадцатилетний парнишка, – устроился в клуб ветеранов Вест-Индской компании «мальчиком для битья».

Два раза в неделю, по вечерам, когда пожилые джентльмены, отставные моряки, политики и торговцы, изрядно приняв на грудь, желали прилюдно поразмять кости, меня выталкивали на ринг. Я не имел права нападать или наносить ответные удары, разрешалось только уходить и увертываться, а меня молотили, как грушу.

Это была жестокая школа, но она формировала характер. К тому же надо признать, что управляющий клуба платил достаточно, мне хватало на лекарства, на жизнь и даже удалось скопить некоторые сбережения.

Я никогда не писал об этом отцу, да и вообще наши письма друг другу были крайне редкими. Одно-два в полгода. Как-то раз он не писал вообще целый год, я даже думал, что он умер, хотя тогда мне бы, конечно, сообщили. К двадцати двум я окончил Оксфорд, получил докторскую степень, свободно говорил на английском, французском и немецком и был трехкратным чемпионом университета по боксу и гребле.

Мне предложили остаться в Оксфорде, я начал серьезную работу над биографией Джона Китса, и возвращение в далекую Россию не входило в мои планы. Я не знал, помнят ли меня там, не был уверен, что ждут, не представлял, чем вообще могу заниматься на давно покинутой и вечно воюющей родине. Военная карьера меня не прельщала, но, как я понимаю, при дворе царя Александра дворянский род Строговых мог рассчитывать на продвижение только на офицерском поприще.

Я никогда не стремился стать «сыном Марса», увенчав чело драгунской каской, а плечи эполетами. В мире огромное количество прекрасных, тихих профессий, и скромное педагогическое поприще вполне отвечало моим чаяниям. Я не хотел никаких изменений, но судьбе это было без разницы. И тот вечер в пабе, с которого все началось, я запомнил навсегда.

Меня заманили туда друзья – Иеремия Джонс, рыжий, краснолицый ирландец с пухлыми щеками, активно лысеющий уже в свои двадцать пять, и долговязый Сэмюэль Филдинг, помощник юриста, держащего практику в Сохо. Они также учились в Оксфорде на параллельных курсах, но потом жизнь раскидала нас, у каждого были свои дела, своя работа, так что собраться вместе и вспомнить золотые деньки мы могли позволить себе не чаще раза в месяц.

Я даже не вспомню сейчас, о чем тогда зашел разговор. Знаю лишь, что выпили мы немного. Мы – это я и Сэм. Иеремия, как ирландец, никогда не упускал возможности набраться. Пиво лилось в его глотку пинтами, со скоростью Ниагарского водопада, а брюхо было вместительным.

За соседним столиком разместилась пьяная компания моряков. Как я понимаю, помощник капитана и три младших офицера. Видимо, они просто переходили из бара в бар, заливая себя горячительным и отпуская тормоза. Ничего такого уж страшного, всем известно, сколь тяжела морская служба, и человеку без выпивки на ней никак нельзя, я бы даже не обратил внимания, если бы помощник капитана вдруг не сцепился языками с барменом по поводу великих побед Англии в Крымской войне. У британцев есть давняя традиция приписывать себе славу своих союзников, это привычно.

Я бы, наверное, ушел раньше, оставив друзей досиживать одних, но рыжий Иеремия вдруг покраснел, его глаза налились кровью, резко вскочив из-за стола, он развернулся к морякам:

– Сэр, я не ослышался, или мне показалось, будто вы только что заявили о том, что Россия проиграла эту войну только из-за собственной трусости?

– Видите ли, сэр. – Сорокалетний морской офицер неторопливо вылил себе в рот остатки виски и подмигнул моему другу. – Вы не ошиблись, именно это я и сказал.

– Тогда я требую, чтобы вы извинились!

– На каком основании?

– На основании того, что здесь сидит мой друг, Майкл Строгофф, он тоже русский, но я не знаю более храброго и благородного джентльмена!

Когда Иеремия Джонс выпивал больше положенной нормы, он всегда начинал изъясняться высокопарным и напыщенным стилем. Сэм попытался поймать его за рукав и усадить обратно, но было поздно, четверо разгоряченных моряков встали и засучили рукава. Их лица просто светились от счастья при возможности перейти от пьянки к драке, да еще и поставить на место наглого ирландца.

– Джентльмены, успокойтесь, это всего лишь слова. – Мой долговязый приятель встал между противниками и на миг обернулся ко мне, еле слышно прошептав: – Ради всего святого, Майкл, хоть ты-то не вмешивайся…

Увы, именно в этот момент Иеремия, поднырнув под его руку, без малейшего предупреждения врезал ближайшему моряку носком ботинка под коленную чашечку. Тот взвыл, рухнув на пол, и дальше ничего уже нельзя было изменить. Двое младших офицеров взяли в клещи нашего задиристого ирландца, а помощник капитана шагнул к моему столику.

– Значит, вас не устраивает мое мнение о грязной России, сэр? – тяжело дыша мне в лицо алкогольными парами, начал он. – Смею вас заверить, мой милый мальчик, что это мнение честного офицера. И если кто-нибудь попытается его оспорить, то он будет иметь дело вот с этим!

Его волосатые пальцы сжались во внушительный кулак, который он поднес к моему носу.

– Надеюсь, головной мозг у вас такой же большой? – все еще стараясь держать себя в руках, уточнил я, прекрасно понимая, что драки не избежать.

– Чего-чего-чего? – Похоже, помощник капитана так и не понял, оскорбили его или сделали комплимент.

Я встал, выложил на стол несколько монет в оплату за наше пиво, потом мы подхватили под руки размахивающего кулаками Джонса и, возможно, даже успели бы уйти, но в этот момент один из младших офицеров поставил подножку Сэму. Тот, рухнув, задел локтем стол и залил остатками черного эля белые брюки помощника капитана в таком неподходящем месте, что выйти на улицу он теперь мог, только прикрываясь фуражкой.

– Убью сухопутную крысу, – пообещал разом побагровевший моряк, и четверка музыкантов в пабе, поняв, что сейчас будет, грянули изо всех сил «Казнь Макферсона».

Музыка вдохновляла!

Развейте сталь моих оков,
Верните мой доспех.
Пусть выйдут десять смельчаков,
Я одолею всех!

С двумя младшими офицерами я разделался меньше чем за минуту – хук, хук, прямой! Уход, нырок, апперкот! Помощник капитана сцепился с рыжим ирландцем, а вежливый Сэмюэль Филдинг повис у моряка на ноге, пытаясь укусить за лодыжку. Я чуть задержался с третьим моряком, парень дрался нечестно, отмахиваясь тяжелым табуретом, а случайные посетители и завсегдатаи, аплодируя, вжались в стены и начали делать ставки. Мы были в фаворитах…

Как весело, отчаянно,
Шел к виселице он.
В последний час, в последний пляс,
Пустился Макферсон!

Бармен потянулся к полицейскому свистку, и тут, как на грех, в «Зеленую русалку» ввалилось сразу шестеро простых матросов. Думаю, они даже были с совершенно другого судна, но крепкое морское братство сразу определило ситуацию.

– Наших бьют! – дружно взлетело к закопченному потолку, и я понял, что сегодня отстоять свой чемпионский титул мне, наверное, уже не удастся.

Когда примерно через час всех нас с побоями разной степени тяжести доставили в полицейский участок, своими ногами шел только я, Иеремия, помощник капитана и два левых матроса. Сэма мы тащили на себе. Инспектор, не вдаваясь в подробности, кто прав, кто виноват, приказал развести нас по разным камерам и пообещал предъявить обвинение утром.

Хорошо еще, Филдинг быстро пришел в себя и, давя авторитетом своего работодателя из Сохо, добился встречи с инспектором. Уж не знаю, о чем они там разговаривали, но полчаса спустя он вернулся в камеру, сияя как новенький пенс, объявив, что завтра нас выпустят, а все обвинение ограничится штрафом в полтора фунта с носа.

Не знаю, какое наказание понесли моряки, но сильно подозреваю, что их просто выпустили за взятку. Полицейские чины всех стран падки на звонкую монету, и стражи законопорядка Лондона в этом смысле отнюдь не исключение. А вот нам, как ни верти, пришлось провести ночь в кутузке.

Иеремия и Сэм вырубились быстро, а ко мне сон не шел. Почему-то все время вспоминалась Россия, хотя, боже мой, что я мог о ней помнить…

---