Сказать, что я обомлел, – не сказать ничего. Там лежало много разной вкусноты, но что я прекрасно помню даже сейчас – яблоки, которые лежали в нижнем прозрачном ящике. Много. Они были такие красивые, как описывал Пушкин в «Сказке о мертвой царевне». Яркие, сочные, желто-красные, лоснящиеся. Я замер. Такой вкусной красоты я еще не видел. Мне так захотелось этого яблока, что я даже описать это сейчас не могу. Я закрыл дверь и пошел в свою комнату.

Весь мир превратился в ящик с яблоками. Я больше ни о чем другом не мог думать. Но они – чужие. Они не у нас. Но я очень хочу. Как быть? Время идет, и скоро соседи вернутся, а сейчас холодильник стоит один, а яблок там много. Очень много. Я снова подхожу к холодильнику, открываю дверцу, беру самое красивое яблоко, немного перемешиваю их сверху и ухожу в свою комнату.

Несколько минут я смотрел на это яблоко. Потом его вытер чем-то и… съел. Я никогда в жизни не ел ничего более вкусного. Мне кажется, что даже сейчас я чувствую его сладость и аромат. Вечером, когда обе семьи уже были дома, я ждал, что что-то произойдет, но ничего не случилось. А на следующий день я опять остался дома один. Сходил погулять, а когда вернулся, то подошел опять к чужому холодильнику. Прошли сутки, а ящик с яблоками продолжал стоять у меня перед глазами. Я открыл дверцу, взял еще одно яблоко и пошел в нашу комнату.

Второе яблоко я съел быстрее, чем первое, и уже с меньшим трепетом – ведь в прошлый раз ничего не случилось. То же самое произошло и на третий день. Я успокоился совсем, а когда на четвертый день уверенно подошел к холодильнику за очередным яблоком, то увидел, что холодильник обвязан вокруг тонкой металлической цепочкой, застегнутой возле ручки на маленький замок. Я еще подумал: «Ну какие же странные соседи!»

Наступил вечер. Клавдия Дмитриевна привела Ирку из садика, пришла тетя Вера и чуть позже дядя Володя в красивой форме полковника. Мой папа был тогда старшим лейтенантом. Выйдя в коридор, я натолкнулся на тетю Веру. Она спросила, дома ли моя мама. Я ответил, что нет. Тетя Вера сказала мне, чтобы я передал маме, чтобы она зашла вечером к ним и взяла меня с собой. Мама приходила с работы в половине восьмого. Для меня всегда приход в комнату к соседям был приятным моментом. Они жили очень хорошо: уютная, большого размера комната с дорогой мебелью, телевизором и постоянными конфетами на столе.

Мама пришла с работы вовремя, уставшая, и я ей сказал, что нас ждут соседи. Мама ответила, что сейчас умоется, переоденется – и пойдем. Я с нетерпением ждал этого момента.

Когда мама была готова, мы постучали в дверь комнаты соседей – и услышали: «Войдите». Клавдия Дмитриевна, дядя Володя и Ирка сидели на диване лицом к нам, а тетя Вера на стуле рядом. Мы с мамой прикрыли дверь и встали перед соседями. Тетя Вера посмотрела сначала на меня, потом маме в глаза и сказала то, что я помню всю жизнь: «Елена Захаровна, знаете ли вы, что ваш сын – вор?»

Мама пошатнулась, я взял ее за руку, и мы посмотрели в глаза друг другу. Я никому не пожелаю увидеть такие глаза своей матери. В них были боль, отчаяние, унижение, мука, бессилие. За свои двадцать восемь лет моя мама впервые чувствовала себя столь униженной, стоя перед семьей полковника, где четыре пары глаз буквально впились в нее. Затем тетя Вера в деталях рассказала маме про мою любовь к их яблокам.

Я не буду описывать заслуженное мною наказание после этой унизительной для нашей семьи встречи. Но в пять лет я вколотил в свое сознание главную мысль и главный принцип жизни:

Воровать я не буду никогда. Моя мама не заслужила того, чтобы ее сын был вором. Воровать нельзя!

● Уважайте коллег. Тех, с кем вы работаете рядом. Только тогда вы сами будете уважаемым.

● Не прощайте воровство. Укравший однажды обязательно украдет еще раз. Об этом договаривайтесь «на входе».

Часть 2
Скажи мне, кто твои друзья

Так мы и жили в пятиэтажке на Хорошевке. Ближайшей станцией метро была «Краснопресненская». Сиреневой ветки метро, как и многих других, тогда еще не было, они были запущены гораздо позже. На улицах часто появлялись старьевщики и точильщики, криками оповещая жителей района о своем прибытии. Точильщики ходили по этажам, неся станки с ножным приводом, и точили за копейки все, что им давали. Но я больше любил старьевщиков, потому что им можно было за игрушку – маленькую обезьянку на резинке – отдать старую обувь или белье. И я постоянно просил маму дать мне что-нибудь из ненужного, чего, как вы сами понимаете, у нас и не было.

Деньги до реформы 1961 года были еще старые, образца 1947 года. Из-за большого размера в народе их даже называли «сталинские портянки». Когда мой папа один раз в месяц приносил домой зарплату и вываливал деньги на стол (обычно это были купюры мелкого достоинства), они превращались в гору. Военные в советское время получали хорошие деньги и составляли элиту общества. А фраза «слово офицера» имела реальный вес. В таксофоне на улице звонок стоил 15 копеек, а в каждом троллейбусе и автобусе сидел злобный кондуктор, который «обилечивал» пассажиров. Проехать зайцем было практически невозможно. Над головой у кондуктора была натянута веревочка, которая вела в кабину водителя, и пока кондуктор не дернет за нее, троллейбус или автобус не отправлялся. Грудь кондуктора была украшена кучей билетных рулонов разного цвета, так как проезд до разных мест стоил по-разному.

Я же, пятилетний мальчик, продолжал один гулять во дворе. Как-то раз нашел на улице серебристую круглую детальку с двумя отводами. Я ходил и у многих спрашивал, но никто не мог ответить, что это такое. Родители тоже не знали. Только поздно вечером сосед дядя Володя мне сказал, что это транзистор П3Б. Он служил в инженерных войсках, и благодаря ему я начал еще в детстве разбираться в электрике, что гораздо позже и предопределило мою дальнейшую жизнь.

Как-то, гуляя возле свалки недалеко от помойки, я нашел огромный металлический счетчик с большой серебряной ручкой, который устанавливался в такси. Я покрутил ручку, и счетчик начал «отсчитывать» копейки и рубли. Для справки: в каждом такси стоял такой счетчик, его включал водитель при посадке пассажира. Я же в детстве на такси проехал всего пару раз. Для нас это было дорого.

Я сидел в соседнем дворе и наслаждался счетчиком, когда ко мне подошел парень года на три-четыре старше меня и попросил показать ему эту мою находку. Мы познакомились. Парня звали Жора Семенов, и позже я узнал, что он был местный хулиган, держащий в страхе здешнюю детвору. Он учился во втором классе (моя старшая сестра – в первом) в 643-й средней школе – сейчас она в современном разноцветном здании рядом со станцией метро «Полежаевская».

Жора оказался страстным радиолюбителем и уже самостоятельно собирал разные радиосхемы. Как ни странно, мы с Жорой на какое-то время стали друзьями. Во втором классе моя сестра училась вместе с Жорой, потому что из-за низкой успеваемости его оставили на второй год, а потом и еще на один. С Жорой практически никто не дружил, все боялись, а мы с ним на почве радиолюбительства сошлись. Он начал меня учить – и научил так, что в шесть лет на базе найденного транзистора я самостоятельно собрал первый в своей жизни детекторный приемник. Когда в наушнике от уличного таксофона, подключенного к коллектору транзистора, я услышал голос диктора, счастью моему не было предела. Вечером я, ложась спать, залезал под одеяло, прикручивал провод «заземления» к зачищенному крючку комнатной батареи и полночи слушал радио. Мне было неважно, передавали ли там новости или пели песни.

Я слушал «свой приемник»! Именно с той поры в течение 32 лет у меня было хобби – радиолюбительство. Перестал я им заниматься сразу по приходе в «Рольф». Так получилось.

Жора жил через три дома от моего, с задней стороны нашей школы, и мы несколько раз в неделю у него вдвоем паяли разные схемы. Ему девять лет, мне шесть – вот такие радиолюбители. Жора мне казался гением и прекрасным учителем. Я так и не понял, почему все его считали хулиганом.

Как-то раз летом мы в очередной раз были у него дома. Он паял, сидя за столом, а я стоял сзади и наблюдал за его действиями, с удовольствием вдыхая аромат канифоли. Жора выполнил последнюю пайку и, держа паяльник в левой руке, включил приемник. Раздался голос диктора, мы вскрикнули от радости, и я сказал: «Жора, какой же ты молодец!» Жора обернулся ко мне через левое плечо, чтобы ответить, – и раскаленное жало паяльника с капелькой расплавленного олова на конце попадает мне прямо в левый глаз. Я зажмурился и закричал от страшной боли. Итак, мы вдвоем дома у Жоры, взрослых нет, у меня травма глаза, и мы не понимаем, что с ним. Я непрерывно ору. К счастью, в Жорином доме на первом этаже была детская поликлиника. Жора схватил меня за руку, кое-как одел и повел туда. Здесь надо отметить, что в советское время попасть к врачу-специалисту, в частности окулисту, было целой проблемой. Перед кабинетом сидела толпа родителей с детьми. Я ничего этого не видел, конечно, только слышал их крики, когда Жора тащил меня через их толпу (напомню, ему было только девять лет!), громко крича: «У меня раненый!»

Что делал со мной врач, я, конечно, не видел, но мне казалось, что из глаза все время что-то вытекает. Жидкости было очень много. Врач наложил повязку и сказал, чтобы я пришел к нему через десять дней.

Жора отвел меня домой, открыл моим ключом дверь и уложил в кровать. После этого он пошел в булочную на Беговую, где работала моя мама, и все ей рассказал.