Предисловие от автора

Для тех, кто стремится выступать или писать, эта книга будет небесполезна.

(Фотий. Библиотека 167)

Византия достаточно таинственна сама по себе, но представление о ней у современной широкой публики не менее загадочно. Студенты-старшекурсники моего Университета Среднего Запада сотнями записываются на вводные курсы по ее истории и даже посещают специализированные лекции, чьи названия своей византийской тематикой должны бы заставить их держаться подальше. И все же они приходят. Почему? Двадцатилетние люди для меня более непонятны, чем византийцы, жившие тысячу лет назад. Если у этого студенческого интереса более глубокие корни, чем ориенталистские фантазии Assassin’s Creed, то я не знаю, каковы они. В первый день занятий они часто не могут назвать ни одного византийского императора между Константином I и Константином XI (что, казалось бы, не так уж трудно, если вопрос сформулирован именно так). В более образованных кругах, включая наиболее влиятельные средства массовой информации, слово «византийский» по-прежнему используется в уничижительном смысле для обозначения неоправданно сложных систем, которые работают путем интриг, уклонения от ответственности, запутывания и предательства. Это словоупотребление проистекает из вековых западных предрассудков.

В период Средневековья на Западе некоторые военные предводители из германских племен начали воображать себя римскими императорами и решили, что византийцы на самом деле не римляне, как сами утверждают, а нечто гораздо худшее – «греки», женоподобные, трусливые и вероломные люди, которые едят вилками и любят читать и писать. Позже некоторые католики решили, что «греческая» Церковь непослушная и даже еретическая, неверующая и дружественная исламу. Градус риторики нарастал. Мистическая аура Византийской империи рассеялась, когда Константинополь был захвачен войсками IV Крестового похода в 1204 году, а затем снова турками в 1453 году. В XVIII веке мыслители эпохи Просвещения решили превратить эту давно погибшую цивилизацию в пример самого худшего общества, какое только можно себе представить: теократического, суеверного, управляемого евнухами и злыми монахами без малейших признаков гражданских добродетелей. Вольтер называл ее «никчемным собранием высокопарных фраз и описаний чудес», которая «позорит человеческий разум», а Гегель представлял как «тысячелетнюю полосу беспрестанных преступлений, слабостей, низостей и проявлений бесхарактерности, ужаснейшую и поэтому всего менее интересную картину». В XX веке некоторые политологи приписывали тоталитарные пороки и неэффективность Советского Союза его византийским истокам.

Движение за реабилитацию этой относительно безобидной цивилизации началось всерьез довольно поздно – только в прошлом поколении. И все же, несмотря на обнадеживающие заявления, что вся эта чепуха осталась в прошлом, на самом деле, она продолжает определять то, как говорят о Византии. Более того, непонятно, какой позитивный образ Византии пришел на ее место. Византийская литература остается в основном недоступной для широкой публики, несмотря на (или из-за) все возрастающее усложнение посвященных ей исследований. Византийское искусство остается очень притягательным, но часто преподносится таким способом, который лишь усиливает ориенталистский образ надмирной «спиритуалистической» цивилизации и потому по-прежнему обслуживает чаяния и потребности западного общества. Но как, помимо литературы и искусства, византийской истории и политике найти свой голос в современных дискуссиях и дебатах? Что говорит о себе Византия в наши дни?

Эта головоломка затрудняет определение того, что «странно» и «необычно» в Византии. По какому стандарту? Греция и Рим имеют слишком устоявшуюся и цельную репутацию, чтобы шутить над ними. Поэтому научный прорыв интересней осуществлять в византийском контексте, чем в греческом. Вопреки мистической, аскетической и «спиритуалистической» репутации Византии, во многих аспектах византийской жизни мы сталкиваемся с непристойным, похабным, снисходительным и попустительским отношением к телу. Поэтому для этой книги был избран гибкий подход. Я включил в нее материал, который заставляет византийцев выглядеть странными и чуждыми, но также и материал, который подчеркивает такие их свойства, как реализм, прагматизм, изобретательность и рациональность. Они могли быть вульгарными, мирскими и остроумными людьми, даже когда речь шла о духовном. Они обладали удивительной способностью к описанию, любовью к парадоксам и глубокой человечностью, независимой от догмы.

«Византийская кунсткамера» – это, прежде всего, развлекательное произведение. Каждый элемент здесь самодостаточен, так что ее можно читать урывками. Мое самое большое желание – чтобы книга идеально подходила для чтения в уборной.

С другой стороны, я написал эту книгу как дань уважения тем византийским авторам, которые дарили мне столько удовольствия и интеллектуальных стимулов на протяжении десятилетий. Среди них был, например, монах-философ, признавшийся в письме к влюбленному другу, что «я тоже поддался чарам кареглазой девушки», а в другом месте, что «я увидел в церкви чудесно написанную икону и украл ее, спрятав под своим плащом». Я смею лишь надеяться, что такие византийцы оценили бы то, что я сделал здесь от их имени. В конце концов, их культура породила множество тематических антологий, парадоксографий и сборников назидательных историй и чудес, а также собраний цитат. Они могли бы признать эту книгу родственницей своих собственных. В конце концов, ведь это они создали почти весь материал, который в ней содержится.

Кроме развлечения, «Византийская кунсткамера» может дать любому, кто читает лекции о Византии, удобный источник историй и анекдотов, которые забавно иллюстрируют различные контексты и ситуации. Многие из них также отлично подходят для застольных бесед, хотя вы должны заранее тщательно оценить, насколько ваши собеседники терпимы к вульгарности. Некоторые анекдоты настолько темны или отобраны из столь различных текстов, что с таким багажом вы можете притворяться, будто знаете культуру гораздо глубже и шире, чем на самом деле. Так что грабьте спокойно! Эту книгу могут использовать даже те, кто, на самом деле, не хочет ее читать: например, на нее можно написать рецензию.

Отдельные статьи в «Византийской кунсткамере» немного длиннее, чем в ее греческих и римских аналогах, и содержат больше коротких рассказов – формат, в котором византийцы достигли вершин. Во многих случаях я сократил или перефразировал тексты, чтобы усилить акцент на кульминационной точке или каком-то занятном аспекте. Библиография отсутствует: любой имеющий доступ к Интернету может найти полные ссылки на первоисточники, которые я цитирую, хотя несколько действительно малоизвестных я поместил в сноски. Для большинства текстов я даю конкретную дату, если она известна, а в иных случаях – приблизительную дату или годы правления соответствующего императора.

Некоторые из диковинок были добавлены к этому, сознательно или нет, толпой моих близких друзей-византинистов (они сами знают, о ком речь). Технологии позволяют нам поддерживать тесный контакт на больших расстояниях, а формат медиа способствовал развитию искусства посылать маленькие курьезы для развлечения друзей. Я особенно благодарен Наоми Питамбер за то, что она предложила некоторые изображения, использованные в этой книге. Но, прежде всего, эта книга обязана своим существованием и всеми своими достоинствами Стефану Вранке, который читал и перечитывал ее, отсеивал изначальный мусор и давал отличные советы по усовершенствованию конечного продукта. Заслуга в изобретении этого формата принадлежит Джиму Маккауну, которого мне также посчастливилось иметь среди своих читателей. Я благодарю его, вместе с еще одним анонимным рецензентом, за их ценные предложения.

Глава I. Брак и семья

Развод

По закону мужчина может просить развода, если жена подвергла сомнению его мужскую честь, скажем, своей неверностью или аморальным поведением; причинила ему телесные увечья, покушаясь на его жизнь посредством магии или физического насилия; поставила под угрозу его попытки продолжения рода, например, своей неверностью или абортами. Он также мог потребовать развода, если жена была неспособна выполнять свои супружеские обязанности из-за неизлечимой болезни, к примеру безумия или проказы. Безумие иногда отличали от одержимости бесами, которая не составляла основания для развода (Corpus iuris civilis; Эклога; Василики).

Женщины могли требовать развода, если брак угрожает их целомудрию, например, из-за подстрекательства к занятию проституцией или обвинений в неверности, или их телесной неприкосновенности путем покушения на их жизнь посредством магии или физического насилия; или если муж не мог выполнять свои супружеские обязанности из-за болезни (опять же из-за безумия или проказы), был замешан в тяжких преступлениях, был импотентом более трех лет или отсутствовал более пяти лет, например находился в плену. Женщина также могла просить развода, если ее муж был убежден, что она ему изменяет, и настаивал на этом утверждении, даже обнаружив свою ошибку (Corpus iuris civilis; Эклога; Василики).