Глава первая. Сердце Трансильвании

Явление черного человека. – Молчаливый горбун. – Анита при смерти. – Честь Вероники подвергается опасности. – Слуга, которому позволено многое. – Максимов требует сатисфакции. – Двенадцать золотых игл. – Граф Ингерас. – Успеть за полчаса. – Когда враг становится союзником. – Проблеск надежды. – Поездка по пересеченной местности. – Замок в прикарпатском лесу. – Происшествие у колодца. – Пришелец с Луны. – Странная кухарка. – Редкий случай, когда Максимов испытывает страх.

Стояла поздняя промозглая осень. Темные тучи, плотные, как юфть, заволакивали небо. Малоприметная деревенька, расположенная на расстоянии полутора конных перегонов от города Шессбурга, часто именовавшегося по-здешнему Сигишоарой, утопала в грязи. Дождь лил непрерывно уже двое суток и превратил дорогу, связывающую деревню с городом, в перепрелую мязглую кашу.

По этой-то каше медленно и тяжко двигалась абсолютно черная, без малейшего светлого пятна и без единого опознавательного знака, карета. Две такие же черные лошади, могучие, с мохнатыми ногами, натужно волокли ее по вязкому месиву. Колеса зарывались в топкую глину почти целиком, и если б появился откуда-нибудь сторонний наблюдатель, которому вздумалось столбенеть на обочине меж нахохленных буков и можжевеловых кустов, ему могло бы показаться, что карета не едет, а плывет, скользя днищем по мутной зыби.

На козлах притулился человек ростом не выше четырех с половиной футов, словно бы вырубленный мастером-неумехой из корявого узловатого комля. Непомерных размеров квадратная голова сидела прямо на плечах, без видимых признаков шеи. Грубо очерченные плечи переходили в длинные и, надо полагать, налитые немалой силой руки, сжимавшие вожжи. В дополнение ко всему человек имел горб, превращавший и без того уродливую фигуру в бесформенный ком плоти. Возница по-звериному скалил воскового цвета зубы и издавал резкие носовые звуки – что-то вроде «ум-м! ум-м!». На лошадей они производили такое впечатление, что эти с виду бесстрастные животные всякий раз вздрагивали, как от удара бичом.

Въехав в деревню, карета с чавканьем доползла до покосившегося трактира, и здесь горбатый возница натянул поводья. Лошади послушно стали. Горбун с живостью, которая никак не гармонировала с его несуразным телосложением, соскочил на землю, подошел к карете сбоку и распахнул дверцу. Из недр черного куба явился высокий и худой, точно оглобля, субъект. Он также был облачен во все черное: черный плащ с полами ниже колен, черные брюки, черные ботинки, черные перчатки и черный цилиндр на голове. Единственным, что контрастировало с этой густой чернотой, было его лицо – неестественно белое, какое бывает у паяцев, обильно пользующихся пудрой. Впрочем, черный незнакомец, едва сойдя с подножки, поспешил прикрыть нижнюю часть своей физиономии толстым шерстяным шарфом. На виду остались только длинный, по-ястребиному загнутый нос и глаза – острые, пронизывающие, с желтизной.

Не обменявшись ни словом, приезжие вошли в трактир. К ним тут же подскочил хозяин – вертлявый бородач с воровским прищуром.

– Чего желаете, ваша ми… – начал он по-валашски и осекся, глядя на черного незнакомца.

– Лучшую комнату, – отрывисто произнес посетитель на том же наречии, не отнимая шарфа от бледных щек.

Хозяин замялся:

– Лучшая занята…

– Занята? Кем?

– Какие-то русские. Трое… Господин с госпожой и служанка. Если ваша милость изволит, в деревне можно снять дом. Я знаю надежного человека, у него чисто… он и возьмет недорого.

– Что ты врешь! – сердито прервал его черный человек. – Я знаю вашу дыру, здесь негде остановиться, кроме твоего трактира. Почему бы этим русским не уступить мне? Я заплачу втрое.

– Никак невозможно, ваша милость, – забормотал хозяин. – Я бы и сам хотел, чтобы они убрались отсюда, но…

– Но что?

– У госпожи холера, наш лекарь сказал, что она и двух дней не протянет.

– Тем более. Зачем ей комната? Она наверняка без сознания, ей все равно, где умирать.

– Я тоже так думаю, ваша милость, но ее муж… Он пригрозил, что застрелит любого, кто сунется к ним.

По всему было ясно, что хозяин знает визитера, боится его и предпочел бы соседство с холерной больной, чем с этим белолицым черноризцем.

Горбатый кучер стоял на полшага позади своего спутника, безмолвствовал, однако смотрел на владельца трактира с такой испепеляющей ненавистью, будто перед ним был смертельный враг. Затянувшиеся препирательства горбуну явно не нравились.

– Так что, ваша милость, у меня вам будет опасно, – продолжал частить трактирщик. – Заразитесь, а то и под пулю попасть можно… Езжайте подобру-поздорову, мой вам совет.

– Мне не нужны твои советы! – отрезал черный, кратко переглянувшись с горбуном. – Мы останемся. На улице потоп – не проехать. Вели распрячь лошадей и поставить их в конюшню. А нам подай ужин, да поживее!

И оба приезжих сели за дощатый стол, над которым висела масляная лампа.

– Слушаю, ваша милость, – упавшим голосом молвил трактирщик и отправился выполнять отданные ему распоряжения.

Покуда длился приведенный выше диалог, в трактирном флигельке умирала та самая госпожа, о которой только что поведал хозяин этого заведения. Холера настигла ее внезапно и свалила в дороге, когда супружеская чета возвращалась из заграничного путешествия в пределы Российской империи. Муж больной – военный инженер Алексей Максимов, с некоторых пор пребывавший в отставке, – сидел подле кровати и вглядывался в лицо своей несчастной Аниты. Ее некогда смуглая кожа побелела и могла теперь соперничать цветом с кожей странного приезжего, что толковал внизу с хозяином. Максимов слышал, как подкатила к дому карета, но к окну подходить не стал. Подошла любопытная Вероника – служанка. Она видела вышедших из кареты людей, обратила внимание и на горб кучера, и на лицо незнакомца, которое сквозь заляпанное оконное стекло представилось ей не более чем белым пятном. Но Максимову было все равно, кто и зачем приехал. Он думал только об Аните, и мысли его были безотрадны.

Она уже трое суток ничего не ела, а со вчера не приходила в чувство. Дышала хрипло и с такой надсадой, что казалось, на груди ее лежит неподъемная каменная глыба. Максимов отчаянно цеплялся за надежду, однако разум настойчиво подсказывал ему, что дни его милой Аниты сочтены. Это было чудовищно, глупо, несправедливо… но он ничего не мог поделать.

– Поели б сами чего-нибудь, Лексей Петрович, – жалостливо проговорила Вероника, отойдя от окна. – Исхудали-то вон как…

– Не хочу, – отозвался Максимов. – Сходи лучше вниз, спроси бутылку вина. В горле пересохло.

Вероника скорбно покачала головой и, тихо ступая, вышла из комнаты. Повисла гробовая тишина, нарушаемая лишь прерывистым дыханием умирающей. Максимов обхватил руками голову, его душили рыдания. При служанке он еще старался сдерживаться, но сейчас горе рвалось наружу, и он готов был расплакаться, как малолетний ребенок.

Неожиданно из-за двери донесся сдавленный женский крик. Максимов вскинул голову, инстинктивно схватил со столика заряженный револьвер «Кольт Патерсон», который после стычки с хозяином трактира всегда держал под рукой.

Крик повторился, уже более звонко. Сомнений не оставалось: кричала Вероника.

Максимов с револьвером в руке выметнулся из комнаты. Сразу же увидел на лестнице, ведущей вниз, в зальчик, где стояли столы для трапезы, Веронику, а возле нее – отвратительного на вид горбуна с огромной головой и длинными руками. Этими руками он обвивал Веронику поперек туловища и прижимал к себе с такой силой, что у бедняжки, наверное, трещали ребра. Вероника ревела благим матом и колошматила охальника кулачками по сплюснутой макушке, но тот только жмурился от удовольствия, как сытый кот.

Максимов, не раздумывая, подскочил к ним и хватил мерзавца рукояткой револьвера по башке. Горбун разжал руки, отпустил Веронику, но не упал. Максимова это изумило, ибо удар был такой силы, что оглушил бы кого угодно. Вероника, не прекращая голосить, нырнула за спину своего заступника. Горбун смерил его оценивающим взглядом.

Неизвестно, чем завершилось бы это противостояние, если бы на лестнице не показался черный незнакомец. Он поднялся на несколько скрипучих ступенек и положил горбуну руку на плечо.

– Pardon, monsieur, – произнес он на безупречном французском, обращаясь к Максимову. – Что здесь произошло?

Максимов зло качнул стволом «Патерсона» в сторону горбуна:

– Это ваш слуга?

– Да. Его зовут Йонуц. А в чем дело?

Голос у черного человека был совершенно бесстрастный.

– Он напал на мою горничную.

– Подол задирал! – пожаловалась Вероника по-русски, догадавшись, о чем идет речь. – В пазуху лез, окаянный… А потом ухватил вот эдак и давай в меня губищами тыкаться… тьфу!

– Ступай к барыне, – велел ей Максимов.

Вероника удалилась немедленно. Общество несостоявшегося насильника пугало ее.

Максимов ожидал, что черный человек отчитает своего лакея, а то и врежет ему хорошенько по уху, но ничего подобного не случилось. Черный похлопал горбуна по плечу, прошептал ему несколько слов, которые Максимов не разобрал, и тот преспокойно затопал вниз.

Внутри у Максимова все вскипело от гнева.

– И вы не собираетесь его наказать? – процедил он.

– Ни в коем случае, – последовал хладнокровный ответ. – Ионуц – преданный слуга, и я слишком дорожу им, чтобы оскорблять без повода.

– Без повода?!

– Я уверен, что у него не было дурных намерений. Позаигрывал немного с вашей служанкой – что тут такого?

---