– Ты опустил репутацию нашего комиссариата ниже плинтуса, Гутьеррес. Надо же быть таким дебилом. Наивным дебилом. Ты правда ни о чем не догадывался?

Джон снова качает головой.

Он обо всем узнал, когда получил видео по «Ватсапу» между мемами. Не прошло и двух часов, как оно уже разлетелось по всей стране. Джон сразу явился в комиссариат, где прокурор уже громко требовал его голову c яйцами на гарнир.

– Я сожалею, комиссар.

– Ты сейчас еще больше будешь сожалеть.

Комиссар, сопя, поднимается и выходит из помещения – прямо не может усидеть на месте из-за праведного негодования. Сам-то он, конечно, никогда не подменял улик, не обходил уголовный кодекс, не жульничал по мелочам. Так предполагается. Ведь ему-то хватило ума не попасться.

Джона оставили повариться в собственном соку. У него забрали часы и телефон – стандартный прием, чтобы он потерял ощущение времени. Остальные его личные вещи запечатаны в конверт. Занять себя нечем, время тянется медленно, и остается только мысленно карать себя за тупость. Общественность его уже осудила, так что вопрос теперь лишь в том, сколько лет ему придется гнить в Басаури^[3]. Там, где его уже поджидают дружбаны – трое на одного – со стиснутыми кулаками и желанием расправиться с полицейским, упекшим их за решетку. А может, его отправят подальше отсюда, чтобы защитить: куда-нибудь, где маменька не сможет его навещать. И приносить ему по воскресеньям свои знаменитые кокочас^[4] в контейнере. Девять лет, пятьдесят воскресений в год, получается четыреста пятьдесят воскресений без кокочас. Плюс-минус. Это как-то чересчур жестоко. А ведь его маменька уже пожилая. Она родила его в двадцать семь, практически невинной, как Бог велит. А сейчас ему уже сорок три, а ей семьдесят. Когда Джон выйдет из тюрьмы, некому уже будет готовить ему кокочас. А может, она вообще сразу умрет от ужаса, когда обо всем узнает. Растреплет ей эта шельма с третьего этажа, болтливая курица, и разразится гром.

Проходит пять часов, а Джону кажется, что все пятьдесят. Ему никогда еще не доводилось долго сидеть на одном месте, так что будущая жизнь за решеткой просто не укладывается в голове. О самоубийстве он не помышляет: Джон ценит жизнь превыше всего, будучи неисправимым оптимистом. Он один из тех, над которыми Бог охотно потешается, высыпав им на голову тонну кирпичей. Но только совсем неясно, как теперь выбираться из петли, которую он сам же себе на шею и накинул.

Джон сидит, погрузившись в эти мрачные раздумья, когда дверь вдруг открывается. Он ожидает вновь увидеть комиссара, но вместо него заходит высокий худой человек. Лет сорока, смуглый, с залысинами на висках, тонкими усиками и кукольными глазами, которые кажутся скорее нарисованными, чем живыми. В костюме. С портфелем. Все дорогое.

Улыбается. Плохой знак.

– Вы прокурор? – удивленно спрашивает Джон.

Они никогда раньше не виделись, и при этом незнакомец держится так, словно домой к себе пришел. Со скрежетом двигает металлический стул по бетонному полу и садится по другую сторону стола, все так же улыбаясь. Достает из портфеля какие-то бумаги и принимается их изучать, словно Джона тут и нет вовсе.

– Я спрашиваю, прокурор ли вы, – настаивает Джон.

– Хм… Нет. Не прокурор.

– Значит, адвокат?

Незнакомец на это фыркает – не то его обидели, не то рассмешили.

– Адвокат. Нет, я не адвокат. Можете называть меня Ментор.

– Ментор? Это имя или фамилия?

Незнакомец продолжает рассматривать свои бумаги, даже взгляда не поднимает.

– Ситуация ваша весьма плачевна, инспектор Гутьеррес. Начнем с того, что вас отстранили от должности с лишением жалованья. И к тому же вам тут предъявлены кое-какие обвинения. А теперь перейдем к хорошим новостям.

– У вас есть волшебная палочка, чтобы все стало как прежде?

– Что-то в этом роде. Вы работаете в полиции больше двадцати лет. Задержали многих преступников. Несколько жалоб из-за несоблюдения субординации. Недостаточное уважение к власти. Предпочитаете выбирать прямые пути.

– Не всегда возможно досконально следовать правилам.

Ментор невозмутимо кладет бумаги обратно в портфель.

– Вы любите футбол, инспектор?

Джон пожимает плечами.

– Иногда могу посмотреть матч «Атлетик». Без особого энтузиазма. Просто «Атлетик» есть «Атлетик».

– Вы когда-нибудь смотрели итальянский футбол? У итальянцев есть такая установка: второго никто не помнит. Им не так важно, как выиграть, главное – выиграть. Ничего нет позорного в том, чтобы симуляцией заработать пенальти. Незаметно пнуть противника – тоже часть игры. Один ученый назвал эту философию говнизмом.

– Какой ученый?

Теперь уже Ментор пожимает плечами:

– Вот вы говнист, судя по вашим последним деяниям, связанным с багажником сутенера. Ясно же, что вы не хотели, чтобы арбитр это увидел, инспектор Гутьеррес. И уж тем более, чтобы повтор момента оказался в социальных сетях с хэштегом #ПолицейскийПроизвол.

– Послушайте, Ментор, или как вас там, – говорит Джон, кладя свои огромные ручищи на стол. – Я устал. Моя карьера катится ко всем чертям, а моя мама, наверное, сейчас с ума сходит от волнения, потому что я не пришел домой ужинать, и у меня еще не было возможности сообщить ей, что ближайшие несколько лет мы не увидимся. Так что либо переходите к делу, либо валите на хер отсюда.

– Я предлагаю вам договор. Вы сделаете то, что я вам скажу, а я за это вытащу вас из этой… как там выразился ваш начальник? Из этой хреновой истории.

– Вы пойдете говорить с прокуратурой? Со СМИ? Ладно вам. Я не вчера родился.

– Понимаю, что непросто поверить незнакомцу. Наверняка у вас есть кто-нибудь получше, к кому вы могли бы обратиться.

У Джона нет никого получше, к кому обратиться. Ни получше, ни похуже. За пять часов он это осознал.

И он сдается:

– И что же вы хотите?

– Я хочу, инспектор Гутьеррес, чтобы вы наведались к одной моей старой подруге. И позвали ее потанцевать.

Джон взрывается хохотом, впрочем, без малейшей тени веселья.

– Послушайте, боюсь, вас плохо проинформировали относительно моих предпочтений. Не думаю, что вашей подруге понравится со мной танцевать.

Ментор снова улыбается. От этой новой улыбки до ушей становится еще тревожнее.

– Разумеется, нет, инспектор. Я на это и рассчитываю.

3
Танцы

Так что Джон Гутьеррес принимается за последний лестничный пролет дома номер 7 улицы Меланхолии (район Лавапьес, Мадрид) в весьма мрачном настроении. Комиссар тоже не захотел ничего объяснять, когда Джон спросил его насчет Ментора:

– Откуда, черт побери, он взялся? Из НЦР^[5]? Из МИДа? Из команды «Мстителей»?

– Делай, что тебе говорят, и не спрашивай.

Джон по-прежнему отстранен от должности с лишением жалованья, однако дело против него приостановлено. Видео, на котором он подбрасывает герыч в сутенерскую машину, раз – и испарилось как с экранов, так и из газет.

Все произошло в точности так, как и обещал Ментор, – при условии согласия на его странное предложение.

Люди все еще обсуждают тему в социальных сетях, но Джона это мало волнует. Это всего лишь вопрос времени: пока гиены «Твиттера» не найдут себе другую падаль, чтобы обгрызть до костей.

Тем не менее инспектор Гутьеррес тяжело дышит, а сердце у него сжимается. И дело тут не только в лестнице. Просто Ментору недостаточно того, чтобы Джон познакомился с его подругой Антонией Скотт. В обмен на помощь он потребовал еще кое-что. И, судя по сжатым пояснениям Ментора, эта вторая часть задания будет самой сложной.

На последнем этаже он оказывается перед дверью в квартиру.

Дверь зеленая. Древняя до жути. С облупившейся краской.

Открыта. Настежь.

– Есть кто дома?

Джон осторожно заходит внутрь. В прихожей пусто. Ни мебели, ни вешалок, ни даже пепельницы со скидочным купоном из магазина Carrefour. Ничего, кроме кучи контейнеров с засохшими остатками пищи. От них пахнет карри, кускусом и специями других шести-семи стран. Все те же самые запахи, что исходили от квартир на других этажах, пока Джон поднимался по лестнице.

За прихожей начинается коридор – тоже пустой. Ни картин, ни стеллажей. По одну сторону две двери, по другую одна и еще одна в глубине. Все открыты.

Первая дверь ведет в ванную. Джон заглядывает внутрь и видит только зубную щетку «Колгейт» с клубничным вкусом, кусок мыла. Флакон геля для душа. Полдюжины тюбиков антицеллюлитного крема.

Ого, так она, значит, верит в магию, думает Джон.

Справа только спальня. Пустая. Встроенный шкаф открыт, внутри виднеется несколько вешалок. В основном без вещей.

Джон недоумевает – что же за человек тут живет с такой-то жалкой горсткой вещей. А вдруг она куда-то уехала? А вдруг он пришел слишком поздно?

Дальше налево – крохотная кухня. Гора посуды. Столешница белеет океаном кварца. Грязная десертная ложка потерялась на полпути к раковине.

В глубине коридора гостиная. С мансардным окном. Стены кирпичные, балки из темного дерева. Тусклые лучи пробиваются сквозь потолочные световые люки между ними. И сквозь окно.

Снаружи садится солнце.