По утрам, когда отец уходил на работу, я начинал носиться по дому, и мама говорила, чтобы я перестал кричать словно помешанный. Я играл в футбол, размахивал бейсбольной битой и попадал мячами по лампам, картинам и журнальному столику в гостиной. Мама гонялась за мной, пытаясь ухватить за рубашку или брюки, но догнать не могла. Когда она решала, что с нее довольно, то отпускала меня гулять на улицу.

Однажды утром, в дождь, она велела мне сидеть дома. Чтобы заставить ее передумать, я забрался сверху на стиральную машину и сунул бейсбольную биту в барабан. Мама сразу же прибежала, но барабан успел погнуться, так что его пришлось сдавать в починку. Отец сильно меня отшлепал за эту, как он ее назвал, идиотскую выходку. На ногах у меня еще долго оставались синяки.

В другой дождливый день наша кошка Ночка прибежала домой вся мокрая, и я посадил ее в сушилку. Она взвыла, как сумасшедшая. Когда Лонни ее вытащила, кошка бросилась в гостиную и взлетела вверх по шторе, сорвав ее с карниза. Стоило нам вбежать в комнату за ней, как она спрыгнула на пол.

Лонни дала мне пощечину и обозвала зверенышем. Она сказала, что все соседи так меня зовут. Но я просто хотел высушить кошку. Я не собирался ее пугать.

Отец сказал маме, что ждет не дождется, когда я сбегу из дома с бродячим цирком.

В те дни, когда мама разрешала мне погулять, я первым делом бежал к компрессорной станции, собираясь нарушить пару-тройку правил. Отец говорил, что я должен быть хитрым. «Только смотри, не разозли кого-нибудь из начальства, – напоминал он. – Иначе тебе не поздоровится».

Я брал из его ящика с инструментами гаечный ключ и говорил, что отец забыл его дома, а я ему принес. Я вскарабкивался по металлической лестнице и лупил ключом в гигантскую стальную дверь компрессорной, пока кто-нибудь из рабочих мне не открывал. Обычно меня встречали улыбкой; рабочий подносил руку ковшиком ко рту и кричал: «Позовите кто-нибудь Терстона», – стараясь заглушить шум турбин.

Все рабочие начинали смеяться. Детям нельзя было находиться на станции, рядом с огромными двигателями, поэтому отец делал вид, будто сердится на меня. Иногда, когда я приходил, он собирал вокруг себя остальных и рассказывал обо мне разные истории.

– Ни один другой мальчишка не решился бы явиться сюда и постучаться в дверь. – Он гладил меня по голове и улыбался. – Только мой Дэвид на такое осмеливается.

Прежде чем отослать меня назад домой, отец забирал гаечный ключ, но на следующее утро я его находил на прежнем месте. Рабочие прощались со мной, говоря: «Увидимся завтра, дружище».

В то лето, когда мне исполнилось четыре, отец перед уходом на работу начал меня «воспитывать». Он говорил: я должен быть таким же сильным и смелым, как наши предки-чероки. Он подбрасывал меня в воздух и протягивал руки, чтобы поймать, но потом мог убрать их за спину, и я падал на землю. Все тело у меня было покрыто царапинами и синяками.

Отец только смеялся:

– Я учу тебя быть начеку, парень. Я не всегда буду рядом, чтобы тебя защитить.

Он кричал на меня, когда я пугался, и говорил не смотреть на его руки.

– Группируйся, чтобы смягчить удар, – говорил он. – Защищайся сам. Тебе что, все надо объяснять? Да и вообще, от шишки на голове ничего с тобой не случится.

Несколько раз он привязывал меня к старой сосне у нас во дворе. Отец оборачивал толстую колючую веревку вокруг моей груди и лодыжек и плотно затягивал узел.

– Попробуй-ка выбраться, хитрый мелкий ублюдок.

Затем он разворачивался и уходил.

– Папа, пожалуйста, развяжи меня… пожалуйста… пожалуйста.

– И не подумаю. Ты ничего не должен бояться – естественно, кроме меня, – бросал он через плечо.

Я звал его, плакал, но это никогда не помогало. Веревка впивалась мне в кожу, узел затягивался еще сильнее, словно китайская ловушка для пальцев. Вскоре у меня все тело начинало трястись, и становилось трудно дышать. Слезы лились по лицу и капали на веревку. Я совсем не чувствовал себя храбрым чероки.

Если кто-то проходил мимо, я кричал:

– Эй! Я нечаянно привязал сам себя к дереву. Вы мне не поможете?

Я издавал принужденный смешок, но звучал он натянуто и неубедительно.

Обычно мистер Белл приходил и развязывал веревку.

– Я знаю, это твой отец сделал, – говорил он. – И это очень нехорошо.

Если мистер Белл не являлся меня освободить, мать выскакивала из дома и помогала мне, как только отцовский «Рамблер» скрывался из виду.

Глава 2

Отец работал под непосредственным руководством Чэмпа, директора станции. Чэмп был моим лучшим другом. Он сам не раз так говорил.

Когда никто не видел, я подтаскивал деревянную скамейку к его громадному красному пикапу с логотипом ЭПНГ, припаркованному возле компрессорной, забирался в кузов и ложился на живот, дожидаясь, пока он поедет инспектировать газопровод. Тогда я подскакивал и колотил в заднее стекло. Чэмп хохотал и разрешал мне пересесть к нему в кабину.

Мы грызли семечки и пили кока-колу, которую он держал в сумке-холодильнике под сиденьем. Я ставил на нее ноги и болтал без умолку, спрашивая его о турбинах, кукушках, гремучих змеях – обо всем, что приходило мне в голову. Чэмп говорил, что у меня моторчик в языке. Я хихикал, когда он по рации связывался с отцом, чтобы сообщить, что мы вдвоем инспектируем трубы.

– Вот же паскудный проныра! – говорил тот, но никогда не ругал меня, если я был с Чэмпом.

Хотя у отца не было высшего образования, он мог переговорить кого угодно – и по любому вопросу. У нас дома стояла куча книг по инженерии и математике, и все он прочел от корки до корки. Отец знал больше, чем остальные рабочие на заводе, вместе взятые, о турбинах и о том, как с ними правильно обращаться.

Никто никогда его не перебивал и не возражал ему. Если отец переходил на повышенные тона, его подчиненные старались скорее куда-нибудь ускользнуть. Они обязательно смеялись всем его шуткам. А когда я приносил отцу гаечный ключ, то говорили мне, что он – самый умный парень, с каким им приходилось встречаться.

Все разговоры в поселке были только про газ; запах газа витал повсюду. Мы привыкли и не замечали его, пока кто-нибудь посторонний не напоминал о нем. Кто-то из старших мальчишек сказал мне, что в ЭПНГ используют бычьи ветры, чтобы газ так вонял. Отец объяснил, что это запах серы.

– Без запаха мы не заметим протечки, – сказал он, раздувая грудь, чтобы все обратили на него внимание.

Мы только что закончили есть мамин традиционный ужин – жареную бамию, ростбиф и ледяной чай, – который она подавала чуть ли не каждый вечер. Мы с Лонни любили сидеть за столом и слушать, как отец рассказывает про турбины, которые гонят газ до самого Лос-Анджелеса. Иногда он рисовал нам схемы, чтобы показать, как они работают. Турбины были огромные, и их внутренние механизмы двигались быстрей, чем мог уловить глаз.

– А если мы не заметим протечку, взрывом нас всех разметает аж до Мексики.

Мне всегда становилось не по себе, когда отец говорил про взрывы. Годом раньше компрессорная взорвалась во время испытаний новой турбины. Все до сих пор об этом вспоминали, как будто это произошло вчера.

То утро началось как обычно: мама дремала на диване, я за телевизором смотрел мультики, а Сэм играл в своем манеже. Сначала раздался какой-то грохот, а потом взрыв так тряхнул наш дом, что картины попадали со стен. Я бросился к окну. На улице выла сирена, люди куда-то бежали. Ночка словно с цепи сорвалась – стала носиться по комнате, а потом вскарабкалась по шторе до потолка и повисла там. Шерсть ее стояла дыбом.

Второй взрыв был куда сильнее, чем первый, – от него я свалился с ног. Над станцией поднялся клуб огня, черный дым повалил в ярко-голубое небо. Здание скрылось за его непроницаемым облаком. Под завывание сирены нас сотряс еще один взрыв. Бычьи ветры пахли прямо-таки отвратительно, словно их подпалили спичкой.

Мама подхватилась с дивана и забегала по гостиной кругами, рыдая и трясясь всем телом. Я забился в угол, зажав уши ладонями, – мне казалось, что потолок вот-вот обрушится нам на головы. Сэм посмотрел сначала на маму, потом на меня и, сморщившись, громко заплакал. Лонни была в школе, поэтому успокаивать маму должен был я, но я не знал, что делать, потому что она, вскрикнув, вдруг рухнула на пол.

Грохот на улице продолжался. Черный дым заполнил весь дом, и воздух стал густым и едким.

Я несколько раз потряс маму за плечо, но это не помогло. Собственно, это никогда не помогало. Она лежала на полу, сжавшись в клубок, с зажмуренными глазами, и стонала. Тут в гостиную вбежала миссис Белл. Ее муж работал в ночную смену и отсыпался дома, когда станция взлетела на воздух.

– Тельма-Лу, – сказала она, – мы пока не знаем, что там произошло. Все, кто не на работе, побежали на подмогу. Будем надеяться, с Терстоном все в порядке. Только успокойся!

В поселке никто не запирал двери – мы жили как одна большая семья. В трудные минуты все помогали друг другу. Даже те, кто избегал общения с мамой, пришли, чтобы узнать, чем нам помочь.

Миссис Белл присела на корточки рядом с мамой.

– Ну же, Тельма-Лу, соберись! – Она погладила ее по спине. – Вместе мы как-нибудь справимся.

---