– Что именно это значит? – спросил я. Я изучал физиологию сердца около шестидесяти лет назад и не собирался притворяться, будто разбираюсь в современной медицине.

– Это значит, – сказал он, – что за 14 дней ваше сердце давало сбои более 3000 раз. Электрический импульс от вашего естественного кардиостимулятора в левом предсердии не проходил в желудочек ниже. В результате возникала пауза, которая приводила к хаотичному сокращению желудочка. Это состояние опасно для жизни и требует немедленного вмешательства.

В тот же день я приехал в больницу, где меня осмотрел кардиолог. Через три часа меня вкатили в операционную и установили внешний кардиостимулятор. Через двадцать четыре часа я был уже дома.

Сейчас бинты уже сняли. В моей груди чуть ниже левой ключицы находится металлическая коробочка. Семьдесят раз в минуту это крошечное устройство заставляет мое сердце сокращаться и будет продолжать это делать без какой-либо подзарядки в течение следующих двенадцати лет. Оно не похоже ни на одно другое механическое приспособление, с которым мне приходилось сталкиваться. В отличие от фонарика, телевизионного пульта или навигатора, которые могут не сработать, эта штуковина не должна сломаться. Ставки слишком высоки: если она отключится, я умру в считаные минуты. Я поражен, насколько в действительности хрупка моя жизнь.

Итак, ситуация такова: Мэрилин, моя дорогая жена, самый важный для меня человек с тех пор, как мне исполнилось 15, страдает от тяжелой болезни, а моя собственная жизнь висит на волоске.

И все же, как ни странно, я спокоен, почти безмятежен. Почему я не боюсь? Снова и снова я задаю себе этот странный вопрос. Большую часть жизни я был физически здоров, но в глубине души всегда мучился страхом смерти. Не сомневаюсь: все, что я писал о страхе смерти, все мои попытки принести облегчение пациентам, столкнувшимся со смертью, питал мой собственный личный страх. Но куда делся этот ужас сейчас? Из какого источника проистекает мое спокойствие, когда смерть становится все ближе?

Идут дни, и наши испытания постепенно отходят на второй план. По утрам мы с Мэрилин сидим рядом друг с другом в нашем дворике. Любуясь деревьями, мы держимся за руки и вспоминаем совместную жизнь. Мы вспоминаем наши многочисленные путешествия: два года на Гавайях (в то время я служил в армии и мы жили на великолепном пляже Кайлуа), годичный творческий отпуск в Лондоне, еще шесть месяцев в Оксфорде, несколько месяцев в Париже, длительные поездки на Сейшельские острова и Бали, во Францию, Австрию и Италию.

Насладившись этими восхитительными воспоминаниями, Мэрилин сжимает мою руку и говорит: «Ирв, я бы ничего не хотела изменить».

Я тоже.

Мы оба чувствуем, что прожили свою жизнь максимально полно. Из всех идей, с помощью которых я пытался унять страх смерти у своих пациентов, ни одна не была более действенной и притягательной, нежели идея жить без сожалений. Мы с Мэрилин не жалеем ни о чем – мы жили полно и смело. Мы не упустили ни одной возможности узнать что-то новое и взяли от жизни все, что могли.

Мэрилин уходит в дом вздремнуть. Химиотерапия истощила ее силы, и большую часть дня она спит. Я откидываюсь на спинку шезлонга. Я думаю о своих пациентах, которые страшились смерти, и о философах, которые храбро смотрели ей в лицо. Две тысячи лет назад Сенека сказал: «Не может быть готов к смерти тот, кто едва только начал жить. Поступать нужно так, будто мы уже довольно пожили»^[4]. Ницше, великий кладезь афоризмов, писал: «Жить в благополучии опасно»^[5]. На ум приходит и другое изречение Ницше: «Многие умирают слишком поздно, а некоторые – слишком рано. Умри вовремя!»

Хм, вовремя… это имеет смысл. Мне почти 88, а Мэрилин 87. Наши дети и внуки счастливы. Боюсь, я себя исчерпал. Я собираюсь оставить психиатрическую практику, а моя жена тяжело больна. «Умри вовремя». Мне трудно выбросить эту мысль из головы. Я вспоминаю еще одно высказывание Ницше: «Что стало совершенным, все зрелое хочет умереть. Но все незрелое хочет жить. Все, что страдает, хочет жить, чтобы стать зрелым, радостным и полным желаний, – полным желаний далекого, более высокого, более светлого».

И это верно. Зрелость – походящее слово. Зрелость – именно то, что сейчас переживаем мы с Мэрилин.

Мои мысли о смерти уходят корнями в раннее детство. Помню, я был очарован стихотворением Э. Э. Каммингса «Билли Бизон» и, катаясь на велосипеде, без конца бормотал его себе под нос:

Билли Бизон,
нет его больше на свете
              вскочит бывало
              на жеребца
                         блещущего живым серебром
всаживал пули в мишень раздватричетырепять
                                             Иисус милосердный
был первый красавец
              и вот что хотел бы я знать
как вы там приняли этого голубоглазого парня
Мистер Смерть ^[6]

Я присутствовал или почти присутствовал при смерти обоих моих родителей. Отец сидел всего в метре от меня, когда его голова внезапно запрокинулась, а глаза перестали двигаться. Я окончил медицинскую школу всего месяц назад: я подбежал к черному саквояжу моего шурина-врача, схватил шприц и ввел ему в сердце адреналин. Но было уже поздно: он умер от обширного инсульта.

Десять лет спустя мы с сестрой приехали к маме в больницу: у нее был перелом бедра. Мы сидели и разговаривали, пока ее не увезли в операционную. Мы немного прогулялись, а когда вернулись, ее постель была уже убрана. Остался только голый матрас. Так ушла моя мама.

Сейчас 8.30, суббота. Я, как всегда, проснулся около 7 утра, съел легкий завтрак, прошел 36 метров от дома до своего офиса, включил компьютер и проверил электронную почту. Первое письмо было следующего содержания:

Меня зовут М., я студент из Ирана. Меня долго лечили от панических атак, пока мой врач не порекомендовал ваши книги, в частности «Экзистенциальную психотерапию». В ней я нашел не только ответы на многие вопросы, которые мучили меня с детства, но и объяснения некоторым своим страхам и сомнениям. Перелистывая страницы, я физически чувствовал ваше присутствие. Я читаю ваши книги каждый день, и вот уже несколько месяцев у меня не было ни одного приступа. Мне так повезло, что я нашел вас: в то время у меня не было никакого желания жить. Но ваши книги вселили в меня надежду. Не знаю, как вас благодарить.

На глаза наворачиваются слезы. Подобные письма приходят каждый день – обычно от тридцати до сорока в день, – и я чувствую себя таким счастливым. Я несказанно рад, что имею возможность помочь стольким людям. Поскольку письмо пришло из Ирана, одного из врагов США, оно вдвойне ценно. В такие моменты я ощущаю себя причастным к всемирной лиге специалистов, всеми силами стремящихся помочь человечеству.

Мой ответ иранскому студенту таков:

Я очень рад, что мои книги были вам полезны. Будем надеяться, что когда-нибудь наши страны вновь обретут здравый смысл и проникнутся состраданием друг к другу.

Меня всегда трогают письма моих читателей, хотя иногда их приходит слишком много. Я стараюсь ответить на каждое письмо и назвать каждого отправителя по имени – так он будет знать, что я точно прочитал его послание. Я храню их в отдельной папке «Читатели», которую завел несколько лет назад. Сегодня она содержит несколько тысяч писем. Это письмо я отмечаю звездочкой – все письма со звездочками я планирую перечитать когда-нибудь в будущем. Уверен, однажды и мне понадобится поддержка.

Десять часов утра. Я выхожу из кабинета на улицу и смотрю на окна нашей спальни. Я вижу, что Мэрилин проснулась и раздвинула занавески. Она все еще очень слаба после сеанса химиотерапии, проведенного три дня назад, и я спешу домой, чтобы приготовить ей завтрак. Но она уже выпила яблочного сока и больше ничего не хочет. Она лежит на диване в гостиной и любуется дубами, которые растут вокруг нашего дома.

Как всегда, я спрашиваю, как она себя чувствует.

Как всегда, она откровенно отвечает:

– Я чувствую себя ужасно. Я не могу выразить это словами. Я будто отстранилась от всего мира… Мое тело разбито и страдает. Если бы не ты, я бы давно ушла из жизни… Я больше не хочу жить… Прости, что постоянно твержу об этом.

Она повторяет это каждый день уже несколько недель. Я чувствую себя опустошенным и беспомощным. Ничто не доставляет мне большей боли, чем ее боль: каждую неделю она ездит в больницу на химиотерапию, которая вызывает у нее тошноту, головную боль и сильную усталость. Она чувствует себя оторванной от своего тела, от всего и от всех. Многие пациенты, которые проходят химиотерапию, приписывают эти ощущения так называемому «химиомозгу». Я призываю ее пройти хотя бы 30 метров до нашего почтового ящика, но обычно слышу отказ. Тогда я беру Мэрилин за руку и пробую утешить ее всеми известными мне способами.

Сегодня, когда она снова упоминает о своем нежелании жить, я реагирую иначе.