– Можете лететь, – лениво сказал майор, положив трубку, но все еще глядя на Свиридова, словно удерживая его взглядом. Вероятно, он ждал вопроса.

– А что это было? – спросил Свиридов.

– Плановая проверка, – сказал майор.

– По какой линии?

– По нашей, – с вызовом ответил майор. Видимо, теперь Свиридову можно было знать об этом.

– И что выяснилось?

– Что всё в порядке, – отводя глаза, сказал майор. Всё явно было не в порядке, и он хотел оставить в теле жертвы отравленную иглу. Загноившаяся жертва будет вкуснее.

– А конкретно? – настаивал Свиридов. Он знал, что такие ситуации надо выскребать, дочерпывать до конца, как выскребают рану: малейшая двусмысленность могла отравить все, дать корни, побеги, превратиться в целую историю с задержанием.

– А конкретнее, – с тем же вызовом ответил майор, – вы в списке. Поэтому подлежите дополнительной проверке.

– В каком списке? – не понял Свиридов.

– Это уж я вам не могу сказать. Это сверх полномочий. Идите, самолет улетит.

Свиридов встал, подхватил чемодан с ноутбуком и побежал к будочке пограничницы. Его паспорт по-прежнему лежал перед ней, и она его уже штамповала.

– Ну? – сказала она с прежним добродушием. – И чего было буянить?

– Я не буянил, – сказал Свиридов. Здесь тоже было важно отмести ложные формулы, иначе где-то глубоко в его досье, которое наверняка ведет какая-нибудь белоформенная инстанция, так и останется запись: буянил в аэропорту. А это подозрительно, особенно если буянил стрезва. – Вы, пожалуйста, слова выбирайте.

Пограничница молчала. Такие мелкие уколы ее не трогали. Она протянула ему проштампованный паспорт.

– А в каком я списке, можно узнать? – менее уверенно, чем хотелось бы, выговорил Свиридов.

– Вы опять, гражданин? – спросила пухлая уже грозно и взялась за телефонную трубку, но Свиридов не стал ждать второго появления майора и стремглав проскользнул на ничейную землю. До конца посадки оставалось четверть часа.

Как все нервные люди, он испытывал потребность немедленно поделиться своей странной бедой и выслушать утешение, но из знакомцев на фестиваль летел один Лосев, а с этим человеком Свиридов не склонен был делиться чем бы то ни было. На свое счастье, он обнаружил в хвосте ЯКа толстого оператора Горного, с которым познакомился еще во ВГИКе, но общался редко. Горный был человек медлительный, задумчивый, крепкий ремесленник, не более, но сейчас именно такой спокойный малый был нужен Свиридову, чтобы рядом с его непрошибаемым спокойствием прийти в себя.

– Ты представляешь, Горный, – сказал Свиридов, – меня чуть на границе не задержали.

Горный медленно повернулся к нему.

– А чего?

– Да говорят, я в каком-то списке. Ты не знаешь, что за список?

– На границе?

– Ну.

– А ты не попадал раньше? Вез там чего-нибудь…

– Да я на Украине не был с пятого класса, когда меня мать в Крым возила.

– Ну, не в Крым… Еще куда-то…

– Нет, не попадал.

– Ну не знаю. – Тормоз Горный был из тех, в чьей медлительности и немногословии окружающие часто угадывают бездны, Свиридов сам слышал, как восторженная девочка курсом младше распиналась в общаге: «Леша – очень, очень правильный человек!»; но на деле, как и у большинства туго соображающих и молчаливых увальней, за душой у него не было ровно ничего. Искать у него сочувствия было не перспективнее, чем исповедоваться шкафу.

– А ты не слыхал, чего за списки?

– Не знаю, – повторил Горный.

Свиридов отвернулся и стал перебирать в уме свои прошлые грехи. От этого занятия его отвлек взлет. Свиридов терпеть не мог летать, от любой турбулентной болтанки бледнел и хватался за подлокотники. ЯК долго пробивал облачный слой, его мотало, на время мысли о списке вытеснились более ощутимой опасностью. Но на земле, в дождливом Симферополе, особенно неожиданном после знойной распаренной Москвы, на Свиридова напал настоящий ужас: что я такого сделал? Была, впрочем, надежда, что хоть на украинской границе его пропустят сразу, – но и тут долго сверялись с пластиковым талмудом, а потом молоденький пограничник выбрался из кабинки и под ропот очереди куда-то ушел со свиридовским паспортом.

– Ишь, – сказал Лосев из-за красной черты. Он стоял за Свиридовым и, кажется, ничуть не огорчился задержке. – Серьезных дел натворил Сережа. Мало что из России не выпускают, но и в Хохланд не берут.

Про Хохланд он говорил нарочито громко, бравируя пренебрежением к оранжевой загранице, и соседняя очередь, состоявшая из граждан Украины, одобрительно заулыбалась. Лосеву все сходило с рук. Свиридов принужденно хихикнул. Все это, однако, переставало забавлять его.

Пограничник вернулся минут через десять.

– А у вас при пересечении российской границы не было проблем? – спросил он сочувственно, как и полагается функционеру свободного государства обращаться к гражданину тоталитарного.

– Мне сказали, что я в списке, – ответил Свиридов.

– Сказали? – недоверчиво переспросил молодой.

– Да, а что?

– Просто не говорят обычно. Но вы – да, в списке.

– А что за список-то? Мне не объяснили.

– А мы не знаем, – просто ответил пограничник. – Нам выслали, а что за список – не сказали. Просто надо фиксировать всех, кто из списка прибыл.

– Где фиксировать?

– В журнале. Проходите, мы и так задержали…

Ничего уже не понимая, Свиридов вышел на площадь перед аэропортом, где переминался Горный. Следом появился Лосев. Их тут же окружили таксисты, но Горный уже отыскал встречающего – за ними прислали «газель». Бóльшая часть гостей приехала еще вчера поездом, но несколько человек задержались в Москве по делам и прибыли самолетом; премьера «Маленького чуда» планировалась на завтра.

Настоящим довожу, что СВИРИДОВ С.В. при дополнительной проверке на границе проявил нервность, недовольство, неделикатность, неучтивость, граничащую с грубостью, но сопротивления не оказал. Пропустил женщину с ребенком, отойдя в сторону, но не ответил на улыбку малыша. На допросе по системе «Кроссворд» показал на ТРИФОНОВА Ю.В. (справка прилагается). Задал 6 (шесть) вопросов о причинах проверки и вероятных последствиях. По окончании проверки двигался ускоренно.

По сути заданного мне вопроса могу показать, что СВИРИДОВ С.В. в самолете немедленно разгласил факт своего нахождения в списке и отнесся к нему отрицательно, без благодарности и доверия, но оскорбительных высказываний не допускал. В полете явления турбулентности не вызвали физиологических реакций СВИРИДОВА С.В. На украинской границе СВИРИДОВ С.В. замечаний не имел.

2

Первые крымские дни утихомирили тревогу и заставили забыть о проклятом списке, но чем ближе было возвращение, тем больше Свиридов нервничал. У него появилась даже крамольная мысль остаться в Хохланде, но это, конечно, была бы та еще эмиграция. Да и выдавали по первому требованию.

Поначалу он не лазил в интернет, не читал газет, спал на балконе маленькой гостиницы, прилепившейся к сухому кипарисовому склону, пил густое горько-сладкое вино, закусывал копченым сыром и старался превратиться в растение. Следовало всеми порами тела впитывать блаженный воздух, настоянный на кипарисе и сосне, купаться, есть здоровую простую еду и никуда не спешить. Вскоре оказалось, что отдохнул не только сам Свиридов, но и его тревога, на четвертый день принявшаяся глодать душу со свежими силами. Проснувшись, он тотчас вспомнил о занозе, засевшей в сознании, и замычал от тоски. Никакие кипарисы, никакой отдаленный прибой уже не спасали. Свиридов был в списке, и по возвращении это могло грозить непредсказуемыми неприятностями.

Вдобавок надо было мотаться по лагерю, где проходил фестиваль, то на одной, то на другой площадке показывая «Маленькое чудо» – отвратительную поделку о юной балерине. Честно сказать, сценарий и сам был банальной халтурой, написанной для конкурса детских лент и взявшей второе место при полном отсутствии конкуренции: мастер свиридовского курса, член жюри, поведал по секрету, что все представленные работы были либо о школах чародейства и волшебства, либо о родных Микулах Селяниновичах; первый приз достался безвестному доселе графоману за гигантский, страниц на двести, сценарий о молодежном лагере «Своих», в котором перековывался очередной интеллигентский отпрыск. Микулы Селяниновичи были выполнены совсем уж топорно. Третье место взяла история о юном партизане, писанная еще к шестидесятилетию Победы, но тогда отклоненная за профнепригодностью; теперь представления о профпригодности заметно смягчились, а идеологические рамки, напротив, ужесточились, как и положено. Свиридов написал со слов бывшей возлюбленной историю о страшноватых нравах балетного училища, о том, как стремительно взрослеет девочка, проходящая через муштру, и о разладе в ее семье, который она умудряется преодолеть, поскольку обладает большей выдержкой, чем легкомысленный отец и плаксивая мать вместе взятые.

---