Мы умели верить

Ребекка Маккай

«Мы умели верить, как никто другой.

И никто не волновал меня сильнее, чем эти ребята – они встретили свою первую весну в одно время со мной и увидели перед собой смерть, и были помилованы, а теперь гуляют этим долгим бурным летом»

Ф. Скотт Фицджеральд, «Мое поколение»

«…мир – это чудо, но порции малы»

Ребекка Хейзелтон, «Убойное чтиво»

REBECCA MAKKAI

THE GREAT BELIEVERS

Copyright © 2018 by Rebecca Makkai Freeman

© Дмитрий Шепелев, перевод на русский язык, 2021

© ООО «Издательство Лайвбук», оформление, 2021

«Не оторваться! Затягивающая и переворачивающая душу книга»

«Маккай пишет о потерях, предательстве, дружбе и выживании. Мощная история о людях, которые изо всех сил пытаются сохранить свою человечность в ужасных обстоятельствах»

«Роман дает возможность увидеть первые годы эпидемии СПИДа одновременно ностальгически и откровенно»

«Верить во что-то – значит иметь веру, и Маккай яростно отстаивает это вопреки нигилизму и отчаянию – веру в хорошее в других, в способность времени если не исцелять, то создавать что-то новое»

«Сильное, незабываемое размышление не о смерти, а, скорее, о силе и даре жизни. Этот роман, несомненно, затронет сердца и умы читателей»

«Эмоциональная, захватывающая история о том, каково жить во время кризиса»

1985

За двадцать миль отсюда, двадцать миль на север, начиналась заупокойная месса. Йель взглянул на свои часы, когда они шли по Белдену^[1].

– Как думаешь, – спросил он Чарли, – сколько наберется человек в той церкви?

– Давай не будем, – сказал Чарли.

Чем ближе они подходили к дому Ричарда, тем больше встречали друзей, направлявшихся туда же. Кто-то нарядился в парадное, как на настоящие похороны; другие были в джинсах, кожаных куртках.

В церкви, по всей вероятности, собрались только родственники, друзья родителей, священник. Если там выложили сэндвичи, в какой-нибудь общей комнате, большая часть останется нетронутой.

Йель нашел в кармане брошюрку со вчерашней вигилии и сложил ее во что-то наподобие бумажной гадалки, которые в детстве делали его друзья, коротая время в школьных автобусах – ты открывал лепестки и читал свою судьбу: «Слава!» или «Смерть!» Эта получилась без лепестков, но со словами на каждом квадратике, иногда перевернутыми, исчезавшими за краями: «Отец Джордж Х. Уитб»; «любимый сын, брат, покойся»; «Все создания прекрасные и»; «вместо цветов пожерт». И все эти предсказания, как казалось Йелю, относились к судьбе Нико. Нико был ясным и прекрасным. Цветы будут лишними.

Дома на этой улице были высокими, нарядными. На каждом крыльце все еще стояли тыквы, но в основном без рожиц – антураж по большей части создавали бутылочные тыквы и кукуруза. Кованые заборы, распашные ворота. Когда они свернули на дорожку к дому Ричарда (шикарный особняк из бурого песчаника, стеной к стене с шикарными соседями), Чарли сказал шепотом:

– Декором занималась его жена. Когда он был женат. В семьдесят втором.

Йель рассмеялся в самый неподходящий момент, как раз когда они входили в дом, мимо горестно улыбавшегося Ричарда, державшего дверь открытой. Это была идея Ричарда – вести жизнь гетеросексуала в Линкольн-парке с какой-нибудь любительницей декора для отвода глаз. Йель представил фарсовую сцену: Ричард заталкивает в шкаф любовника, когда жена возвращается за клатчем от Шанель.

Йель подобрался и повернулся к Ричарду.

– У тебя прекрасный дом.

За ними вошла группа людей, выталкивая Йеля и Чарли в гостиную.

Внутренний декор громко намекал не столько на 1972-й, как на 1872-й: ситцевые диваны, бархатные кресла с резными подлокотниками, восточные ковры. Йель почувствовал, как Чарли сжал его руку, когда они погрузились в толпу.

Нико ясно дал понять, что хотел вечеринку: «Если я тут зависну призраком, думаете, мне захочется видеть рыдания? Я вам устрою. Будете лить слезы, запущу лампу через комнату, окей? Засуну кочергу вам в жопу, и не по-доброму».

Если бы он умер пару дней назад, они бы не решились выполнить его наказ. Но прошло уже три недели, как Нико не стало, а семья все откладывала вигилию и похороны, ожидая, пока его дед, которого никто не видел двадцать лет, прилетит из Гаваны. Мать Нико была продуктом скоротечного брака между дочерью дипломата и кубинским музыкантом – еще до эпохи Кастро – и вот теперь похороны застопорились без этого древнего кубинца, а между тем любовника Нико, с которым он прожил три года, даже не желали видеть в церкви. Стоило Йелю подумать об этом, и он закипал, а Нико не хотел бы этого.

В любом случае, они его оплакивали три недели, а теперь дом Ричарда искрился вымученным весельем. Здесь были, кроме прочих, Джулиан и Тедди, махавшие из-за перил второго этажа, опоясывавших зал. А выше поднимался еще один этаж, и над всем возвышался круглый купол неба в изысканной оправе. Этот дом больше походил на собор, чем сегодняшняя церковь. Кто-то резко рассмеялся над ухом Йеля.

– Полагаю, – сказал Чарли, – от нас требуется хорошо провести время.

Когда Чарли говорил с сарказмом, его британский акцент – Йель был в этом убежден – проявлялся сильнее.

– Жду не дождусь танцоров на разогреве, – сказал Йель.

В доме Ричарда было пианино, и кто-то играл «Fly Me to the Moon»^[2].

Какого черта они все тут делают?

Тощий тип, которого Йель впервые видел, крепко обнял Чарли. Заезжий, подумал он, из тех, кто жил в городе раньше, а потом переехал, еще до того, как нарисовался Йель.

– Как ты, блин, умудряешься молодеть? – сказал Чарли.

Йель ждал, что их познакомят, но этот тип затараторил какую-то историю о ком-то, кого Йель не знал. Чарли был связующим звеном многих компаний.

Голос в ухо Йелю:

– Мы пьем кубу либре.

Это была Фиона, младшая сестра Нико, и Йель повернулся обнять ее, вдохнуть лимонный запах ее волос.

– Правда ведь нелепо?

Нико гордился своими кубинскими корнями, но если бы он знал, какую суматоху вызовет прибытие его деда, он бы наложил запрет на этот коктейль.

Хоть Фиона и сказала всем еще прошлым вечером, что не пойдет на похороны – что она будет здесь – но все равно она вносила какой-то диссонанс, словно в этом было что-то нарочитое. Правда, она порвала со своей семьей так же кардинально, как семья порвала с Нико за годы до его болезни. (Только недавно они заявили на него свои права, настояв, чтобы он умер в убогой пригородной больнице с веселенькими обоями.) Макияж у Фионы был смазан. Она сбросила туфли, но покачивалась, словно еще была на шпильках.

Фиона вручила Йелю свой бокал – полупустой, со следами помады. Она коснулась пальцем ямки на его верхней губе.

– Никак не могу поверить, что ты сбрил их. То есть тебе так идет. Ты выглядишь как бы…

– Мужикастей.

Она рассмеялась, а затем сказала:

– Оу. Оу! Они ведь не принуждают тебя, нет? В Северо-Западном?

Фиона сделала одно из самых сочувственных лиц, какие он видел – брови домиком, губы втянуты в рот – и он удивился, что у нее вообще остались силы на какие-то эмоции.

– Нет, – сказал он. – Это… То есть я же отвечаю за развитие. Я общаюсь со многими старшими выпускниками.

– Чтобы достать денег?

– Денег и картины. Это странный танец, – Йель устроился в Северо-Западный университет, в их новую галерею Бригга, в августе, в ту же неделю, когда заболел Нико, и он все еще не очень четко понимал, где начинались и кончались его рабочие обязанности. – То есть они знают о Чарли. Мои коллеги. Все путем. Это галерея, не банк.

Он отпил кубу либре. Неуместный напиток для третьего ноября, хотя вечер был необычайно теплым, и ему нужно было что-то именно такое. Может, кола его даже растормошит.

– Ты был реальный Том Селлек^[3]. Терпеть не могу, когда блондины отпускают усы; это цыплячий пух. Вот темноволосые ребята – это моя тема. Надо было тебе оставить! Но все окей, потому что теперь ты выглядишь как Люк Дюк^[4]. В хорошем смысле. Нет, как Патрик Даффи!^[5]

Йель не смог рассмеяться, и Фиона склонила голову набок и взглянула на него серьезно.

Ему хотелось разрыдаться ей в волосы, но он сдержался. Он весь день работал над тем, чтобы заставить свои чувства онеметь, и теперь держался за это умение, как за спасительную соломинку. Если бы эта встреча случилась три недели назад, они могли бы просто поплакать вместе. Но рана уже затянулась, и все теперь помешались на этой вечеринке, вознамерившись так или иначе быть окей. Веселыми.