Англичанин живет в красном доме. Испанец обожает свою собаку. Исландец – инженер. Кофе пьют в зеленом доме. Зеленый дом сразу слева от белого дома. У скульптора есть осел. Дипломат живет в желтом доме. Норвежец живет в первом доме слева. Врач живет в доме по соседству с тем, где живет владелец лиса. Дом дипломата по соседству с тем, в котором есть лошадь. Молоко пьют в доме посередке. Словенец пьет чай. Скрипач пьет апельсиновый сок. Норвежец живет возле синего дома. Кто пьет воду? Кто держит зебру?

На первый взгляд, чистейший абсурд. Скрипач пьет апельсиновый сок, у скульптора есть осел – пьеса Ионеско, да и только. Сбивает с толку обилие информации. Кажется, что придется разбираться со множеством самых разных вещей. Но это только так кажется, хитрость шита белыми нитками. Уже через секунду понимаешь: свяжешь две-три странных и неважных подробности – и дело пойдет.

Я пишу в тетради в клеточку и нарисовал в ней пять домиков. Я не слишком старался, да и вообще рисовальщик я неважный, особенно если срисовывать не с чего. Тут мы с папой совсем непохожи, потому что он как раз учитель рисования. Короче, я нарисовал домики, какими их себе представил, совершенно свободно, без всяких задних мыслей и без психолога-очкарика за спиной, который качает головой при каждом моем штрихе, думая о тяжелых травмах детства, что по-прежнему живы в моей душе, поскольку над трубой у меня нет дыма, а на окнах занавесок. Мои домики – обведенный квадрат, а над ним треугольник крыши. И всё.

Под первым я написал буковку «Н» – ведь «Норвежец живет в первом домике слева». Под нарисованным сразу справа написал «Синий», поскольку «Норвежец живет возле синего домика». И, наконец, подрисовал под следующим маленький стакан с молоком – потому что «В доме посередке пьют молоко».

Чтобы до этого дойти, полноценным быть необязательно. Трисомик с каплей здравого смысла вполне на это способен. Мое честное слово. Раздумывая, что делать дальше, я решил, что загадка – отличное упражнение для мозгов. Всем полезно попробовать. Она в духе судоку, в переводе «единственная цифра», только здесь вместо цифр фразы, понятия, их надо сопоставить между собой. Но почему-то людей, развлекающихся решением задачек такого рода, в метро не видно – а вот маленькая японская решеточка, в которую надо вписать циферки, вездесуща, с ней встретишься в любых видах транспорта.

Немного времени, сосредоточенности – и станет понятно, как связаны между собой скрипачи, норвежцы и лисы, но у нас на Монмартре туристов пруд пруди, разве что в дождливые дни их меньше, да и то вряд ли.

Я откладываю тетрадь и ручку. Думаю, что стоящий передо мной мужчина – испанец, образцовый усатый мачо, он кладет перед моим носом две белые бейсболки с вышитой надписью «Париж». Тут же в мои ноздри ударяет резкий запах химии. Я различаю противные запахи полиэстера, клея для обуви и плавленого воска.

– Двадцать восемь евро! – говорю я, поспешно отодвигая бейсболки подальше от своего носа, и прячу их в зеленый пластиковый пакет, который пахнет не лучше. Турист, глазом не моргнув, протягивает мне пятьдесят евро. Почему-то мне кажется, что я мог бы сказать ему и тридцать восемь, и сорок восемь. Есть такие, кому плевать на цену, они приехали за границу только затем, чтобы спустить свои евро, как будто их евро не такие, как наши. Но в Испании сейчас кризис, я видел по телику. Поэтому я ничего такого не говорю – наверстаю на ближайшем автобусе с японцами. Сдачу сдаю, сколько показывает кассовый аппарат. Вот. За несколько секунд магазин получил прибыль в кругленькую сумму двадцать четыре евро – потому что бейсболки, заказанные в астрономических количествах, обходятся хозяину по два евро за штуку.

Довольный мужик направляется к выходу, на улице его ждет прелестная брюнетка в майке с вырезом и шортах, она ест мороженое. Брюнетка целует в щечку своего дружка, любовника, мужа или не знаю, кто он там ей еще, и быстренько напяливает синтетическую бейсболку себе на голову. Она красуется в ней, словно Мисс Чего-нибудь в бриллиантовой диадеме. Мне за нее почти стыдно. За сегодняшнее утро я продал таких уже семнадцать штук. Но могу пари держать, что она чувствует себя уникальной красоткой и сейчас пойдет собой любоваться во всех монмартрских витринах.

Я снова открываю тетрадку и свежим взглядом окидываю условия задачи. «Испанец обожает свою собаку».

Я хоть и не испанец, но у меня тоже была собака, ее звали Фара, и я ее обожал. Она умерла, уже несколько лет назад. Я так плакал, что мама больше не хочет заводить для меня никаких животных, даже золотую рыбку.

Я поднимаю голову и смотрю вдаль; даль для меня – это угол улицы Мулен-де-ла-Галетт. Испанка смотрит на свое отражение в витрине ресторана.

Испанка обожает свою бейсболку.

Я обожаю испанца, который купил бейсболку испанке, которая обожает свою бейсболку. Но еще больше я обожаю Рашида: его невероятно тощий силуэт нарисовался в проеме входной двери в магазин, и он машет мне рукой – я могу уходить.

Керамические Space Invaders^[1]

Однажды я сделал невероятное открытие: время, которое я трачу на дорогу от магазина до лаборатории, зависит от головного убора у меня на голове.

В шляпе сафари добираюсь ровно за полчаса. Надеваю черную шерстяную шапку «Рейдерс» – сорок минут, а если желтый непромокаемый капюшон – все сорок пять. В общем, разница четверть часа. Но кто бы что ни подумал, волшебства в этом нет. Нет ничего такого, что нельзя было бы объяснить при помощи логики. Дело в том, что по утрам я обязательно смотрю в окно, какая там погода, и решаю, что надену на голову и буду носить весь день, чтобы прикрыть лысину и защитить черепную коробку. Так что чистая правда, никакого колдовства: шляпа сафари – для солнечных дней, шерстяная шапка – когда холодно, а непромокаемый капюшон – если на дворе дождь. Ну, так вот, когда холодно или дождливо, мне требуется немного больше времени, чтобы добраться до лаборатории, потому что на улице может быть ветер, или гололед, или снег – в общем, любое погодное явление, от которого мне приходится защищаться, потому что я очень боюсь поскользнуться на крутой лестнице, что ведет на улицу Трех Братьев. В дождь монмартрские мостовые хуже катка, на каждом шагу коварная ловушка, и мне их все нужно избежать.

Сегодня мне повезло с погодой – день солнечный, и на мне шляпа сафари. Я чувствую себя искателем приключений. И если немного ускорю шаг, поспею вовремя.

И я, хоть немного, но иду быстрее.

Мой патрон, мсье Здоровьяк, мне нравится. И, между прочим, такую фамилию он носит не напрасно: в молодости он был в сборной Франции по плаванию. С тех времен и сохранил атлетическую стать, несмотря на свои пятьдесят три года. А здесь оказался из-за своего неуживчивого характера.

У меня в зеленой тетрадочке не меньше сотни предпринимателей с описанием их карьеры, и я заметил, что среди них много спортсменов высокого класса, потом они занимают высокие должности, становятся директорами крупных фирм. В моем списке есть и Ингвар Кампрад, одержимый создатель «ИКЕА». Название его предприятия – акроним, состоящий из инициалов его имени и фамилии (ИК), Е – это первая буква слова Ельмтарид, так называется его семейная ферма, А – Агуннарюд – шведская деревня, где он родился. Еще в ранней юности его осенила гениальная идея – покупать спички оптом, а перепродавать по коробку. Возможно, это были сборные спички: с одной стороны тополиная палочка, с другой – красный шарик фосфора. Но как бы там ни было, все его клиенты были фермерами из близлежащих мест, и он доставлял им спички на дом, объезжая их на велосипеде, почему и удостоился попасть в мой список спортсменов… Потом Ингвар проделал такой же фокус с рыбой, елочными игрушками, карандашами и ручками. А сегодня каждый десятый ребенок зачат в купленной у него кровати, сделанной из сосны. Я никогда не спрашивал у родителей, как обстоит дело насчет меня, – а ведь если «да», это многое объяснило бы. Значит, генный набор прибыл ко мне при рождении в разобранном виде, и в нем была одна лишняя хромосома – всегда, когда собираешь мебель из «ИКЕА», в руках остается лишняя деталька, и никто никогда не знает, что с ней делать…

Мсье Здоровьяк мне нравится потому, что взял меня на работу не как трисомика, чтобы отчитаться по квоте для набора инвалидов, а за мои профессиональные качества и относится ко мне точно так же, как к любому другому сотруднику своей фирмы, ни тени покровительства. Он человек и добрый, и справедливый, а таких не так уж много на свете.

Вот и сегодня – я вхожу в лабораторию, а он грозно меня окликает:

– Гаспар, вы опоздали на десять минут!

Мне нравится, что он зовет меня по имени, даже когда сердится. Да, я ставлю такое условие всем, с кем имею дело по жизни. Факт есть факт: я не переношу свою фамилию.

– Простите меня, мсье. Я совсем забыл, что на Монмартре сегодня карнавал. Когда выходил из магазина, меня подхватила шумная толпа.

Боже меня упаси сказать, что я несколько раз останавливался и сделал прекраснейшие снимки. С тех пор как я решил перефотографировать всех Space Invaders, которых стали выкладывать из керамической плитки на стенах парижских домов, у меня на шее всегда висит старенький пленочный «Олимпус Трип 35», и – искушение слишком велико – я щелкаю все, что мне попадется по пути. Должно быть, длительное общение с туристами превращает понемногу и меня в одного из них.