В конце концов первой не выдержала Зумруд. Она сама собрала свой чемодан и попросила Захара отвезти её в Нальчик. Ехали молча, но на полпути она попросила отвезти её не в дом родни, а по другому адресу.

– Хорошо, – ответил Захар и послушно поехал по указываемому Зумруд пути. Они долго петляли по просёлочным дорогам и наконец нашли нужный им дом. Это было небольшое и довольно мрачное деревянное строение за крепким металлическим забором. Захару бросилось в глаза несоответствие между хибарой, часть которой он мог видеть через забор, и новенькими сияющими воротами. Зумруд уже открыла дверь машины, но Захар остановил её.

– А кто там живёт? – спросил он.

– Знакомая моей матери, – ответила Зумруд.

– А зачем тебе к ней? – не понимал Захар.

Зумруд снова закрыла машину. Она не отвечала. Захар пристально посмотрел на неё. Он понимал, что видит её, возможно, в последний раз, и хотел насмотреться. Лицо её было спокойно. Она всматривалась сквозь запотевшее стекло на заснеженную улицу. Руки Зумруд лежали крест-накрест на животе. Захар посмотрел туда же, куда смотрит Зумруд, но увидел только мутное стекло. Что в нём можно рассмотреть? Захар взял тряпку и нагнулся к Зумруд, чтобы протереть стекло. Зумруд вздрогнула от его прикосновения, ещё крепче ухватилась за живот. На лице у неё появилась тревога.

– Зачем тебе к ней? – переспросил Захар.

Нехотя Зумруд ответила. Слова её подпрыгивали, словно неумелый всадник на лошади.

– Она… поможет… избавиться… от бремени. Она и матери моей помогала.

– Что? – не понял Захар. – От какого бремени?

Зумруд хотела что-то сказать, но лишь посмотрела Захару в глаза. Её взгляд был блестящий и острый, словно хорошо наточенный нож. Захар положил голову на руль. Они молча сидели несколько минут, прежде чем Захар спросил:

– Как это может быть? Почему ты мне раньше не сказала?

– Я поняла лишь вчера, – ответила Зумруд. – Мне понадобится немного денег. Я потом сама вернусь к родным.

Захар достал из бардачка кошелёк и протянул Зумруд. Зумруд взяла деньги и вышла из машины. Хруст под её ногами напоминал Захару о радости, с которой он в детстве встречал первый снег, когда они с братьями выбегали во двор и до вечера играли в снежки, пока лицо не становилось бордовым от холода, а руки не превращались в ледышки. Сколько радости приносили эти редкие зимние дни. Захар знал, что теперь первый снег будет значить для него совсем другое. Он сделал резкое движение, хотел открыть дверь, догнать Зумруд, посадить в машину, чтобы подумать над дальнейшими действиями, но времени думать не было. Он слышал, как Зумруд колотит своими маленькими ручками по калитке. Что, нельзя было поставить звонок? Он закрыл глаза. Он представил себе, что всё это – сон: и Зумруд – сон, и его женитьба – сон, и эта поездка – сон. Страшный, кошмарный сон. И совсем скоро он проснётся и всё будет как прежде. Он вернётся к своей холостяцкой жизни, его снова начнут замечать, и он попробует загладить вину перед Дадашевыми: отправит к ним сестру Мину, которая способна продать даже прошлогодний снег. Она распишет все его качества, расскажет о его перспективах на будущее, отыщет понимание за ошибки молодости и за горячность, с которой он наспех женился («Кто из нас не совершал ошибок по молодости?»), даст понять Дианочке Дадашевой, что в ней, и только в ней, единственное спасение её непутёвого брата. Дианочка будет польщена и пообещает подумать. Ей очень захочется стать спасительницей погибшей души. Он не успеет оглянуться, как окажется мужем другой. У Дадашевых хороший род. Он и его дети будут крепко стоять на ногах. Скорее бы только закончился этот кошмар. Кто-то постучался в окно его машины. Захар вздрогнул от неожиданности, протёр стекло, приоткрыл окно. Перед ним стояла толстая косоглазая женщина и тулупе, держа в руках его кошелёк. Он протёр глаза и огляделся. Зумруд, дрожа от холода, стояла у калитки.

– Это шо такое? – спросила женщина, размахивая кошельком.

– Это – деньги, – Захар сглотнул слюну. – Двести рублей. Если мало, я на следующей неделе ещё могу завезти.

– А ну-ка выходь из машины, – строго произнесла женщина. В её голосе было столько властности, что Захар не осмелился перечить и послушно вышел. – Давай, давай.

Она отошла с ним на несколько метров, чтобы их не слышала Зумруд.

– Ну, рассказывай. Шо стряслось? Почему она приехала сюда? Во грехе зачали и скрыть хошь от жены?

– Нет… она… она и есть моя жена. Пока. Но это была ошибка.

– Та-а-к. Это уже интересно. Ты себя видал в зеркало? Если не видал – я тебе покажу. А её видал? Шо в этой девке не так? Кровь с молоком, редкостный цветок. Шо не так?

– Она – душевнобольная.

– Признаки!

– Что? – не понял Захар.

– Симптомы какие? Истерики устраивает? Выдаёт себя за другого?

– Да нет, пока ничего такого не было. Но у неё мать больная и брат. Говорят, это наследственное. А я не хочу уродов в своём роду. Я хочу здоровое потомство. От меня скрыли…

– Слушай меня, парень! – Женщина обхватила предплечье Захара мясистой рукой. – Если её мать болела, это ещё ничего не значит. Она-то здоровая. Значит, и ребёнок здоровый будет. Я ещё могу помочь избавиться от ребёнка, который зачат во грехе, или если родители – пьянь и отморозки, но брать грех на душу и убивать здоровый плод я не намерена. Ты понимаешь, что она после этого вообще детей не сможет иметь? Ты не только своего ребёнка убьёшь, ты ещё чистую душу девочки искалечишь. Ради чего? Ради каких-то слухов? А кто поручится, что с твоими генами всё хорошо? Небось на двоюродных сёстрах женитесь? Знаю я ваших, все меж собой переженились… а коли обновлений в роду нет, вот тебе и гены порченые.

Перейдя на мягкий тон и разжав пальцы на его предплечье, она продолжила.

– Родится больной ребёнок, отдашь на воспитание, а Зумруд вернёшь родне. Никто тебе слова поперёк не скажет. А вот так ни с того ни с сего ломать девке жизть я не дам. Ну потерпи, милок, ещё шесть месяцов. Здесь денег много, можешь дом ей снять в хуторе, чтоб никто не знал, что она носит. Я бы у себя оставила, но у меня семеро по лавкам. А ты человек, вижу, добрый, раз такая красавица за тебя пошла. Дай бог, чтобы она не ошиблась.

Женщина взяла его холодную ладонь в свою и вложила в неё кошелёк. Потом она подошла к Зумруд, взяла её под локоть и отвела до машины, заставила сесть на переднее сиденье.

– Изжай домой, мамка. Нечего тебе дурью маяться, по холодным и тёмным закоулкам слоняться. Не одна уж небось. И добавив куда-то в сторону: «Боже, храни её дитя», захлопнула дверь машины.

2

Обратная дорога в Пятигорск запомнилась Зумруд на всю жизнь. Это были самые тяжёлые два часа в её жизни. Даже после смерти родителей ей было не так одиноко, как в эти ужасные два часа. Она возвращалась домой – но был ли это её дом? Был ли человек рядом с ней её мужем? Она чувствовала себя преступницей, но искупить вину она не могла. Единственное, чего ей хотелось – отмыться. Смыть с себя всё своё прошлое, настоящее и будущее, и как только они приехали домой, она выбежала из машины и, минуя ошарашенную сестру Захара, побежала в ванную. Она открыла кран и долго мыла лицо, руки, голову, по меньшей мере сто раз; она намыливала руки, шею, лицо и смывала мыло, вода при этом становилась всё горячее и горячее, она тёрла и тёрла, пока кожа не стала шелушиться. Когда она вышла из ванной, она услышала, как в одной из комнат ругаются Захар с сестрой, она закрыла уши руками и выбежала из дома – на летнюю кухню. Там было не так тепло, как дома, но зато тихо. Здесь никому не придёт в голову её искать, ведь стояла зима. Она встала на колени в самом углу и, качаясь, произнесла свою первую в жизни молитву. «Худо, – сказала она, – бийли варусуге хеме. Мэ нейхостенум дые пойсте э индже»^[1]. Она долго произносила эти слова, прижавшись щекой к потрескавшейся стенке, а очнулась лишь ночью, потому что её за плечо тряс Захар.

– Где твой паспорт? – услышала она холодный и деловой голос мужа.

– В моей сумке, – еле слышно ответила она.

Захар вернулся к ней лишь наутро. Она лежала, свернувшись калачиком, прямо на полу. Он велел ей встать и привести себя в порядок. Чемодан собирать не нужно – он уже собран и лежит со вчерашнего дня в багажнике. Пока она поживёт у Мины в Москве, а когда родит, ребёнка отдадут приёмной семье, а её вернут дяде. Таков план.