Конечно, Флоренс по-настоящему беспокоилась за меня. Из всех приемных родителей, с которыми мне приходилось иметь дело, Флоренс была… лучшей. Кажется, она правда меня любила. И я ее. Мне нравилось ее ателье. Ее шляпки. Всем этим она разбудила во мне страсть к рисованию. Будучи ребенком, я рисовала с огромным удовольствием. Я была хороша в рисовании, часами пропадая за этим увлечением. Но когда стала жить в приемных семьях, то забросила его. Я сдалась, а вместе с этим забыла, насколько счастливой меня всегда делали карандаш и лист бумаги. И только Флоренс напомнила мне об этом. Не потому, что Флоренс рисовала, причем исключительно наброски шляп. Несуразных шляп. Они были не в моем вкусе, но царящая в ателье атмосфера буквально дышала идеями ее невероятных творений. Все любили Флоренс. Я тоже. И все-таки я ее разочаровывала. Снова и снова.

Я чувствовала искреннюю благодарность за то, что она воспитала меня. Ведь Флоренс могла бы не усложнять себе жизнь и просто передать меня службе опеки. Вместо этого она потратила большую сумму денег, чтобы устроить меня в эту школу. Я тихо вздохнула.

– Школа для трудных подростков! – уныло повторила я объяснение, которое дала мне Флоренс.

Я должна была высоко ценить то, что она взяла на себя все расходы и потратила столько сил. Но я не могла. Мне казалось, что ей хотелось избавиться от лишнего груза. Будто она бросала меня, как делали все остальные, сразу же, когда со мной возникали трудности.

Я сдула челку с повлажневших глаз и вытянула жвачку длинной нитью, которую намотала на палец, прежде чем продолжить жевать дальше.

Подавив в себе неприятные чувства, я сосредоточилась на том, как здесь будет ужасно. Что ж, это ведь намного лучше, чем анализировать поступки Флоренс или свои. Или наши планы.

Я внимательно прислушалась к музыке, звучащей в ушах, словно она могла облегчить мое одиночество, мое желание находиться в безопасности. Флоренс хотела, чтобы я освоилась. Чтобы нашла дом, как она мне объясняла. Но каким образом я должна это сделать здесь? В Даркенхолле! Одно только название…

У меня совсем не было желания выходить во двор школы, где царила гробовая тишина, как на кладбище, а самая большая проблема моих одноклассников, вероятно, заключалась в том, чтобы родиться в обеспеченной семье.

Я включила плейлист с любимыми песнями и сделала музыку громче, немного приподняла руку, чтобы убедиться, что от ужасных пятен не исходит неприятный запах, и попыталась в то же время найти хоть какие-то признаки жизни в пустом коридоре. Школьные стены излучали строгое благородство. Немного пугали.

Мне бросился в глаза герб, красовавшийся над входной дверью. Я знала, как он выглядел, потому что уже гуглила школу. Это был фамильный герб семьи Тремблэй, которая руководила этой школой из поколения в поколение. Перед моим внутренним взором всплыла картина. Старые сварливые зануды, считавшие, что могли бы вернуть меня на путь истинный. При том что мне вообще не нужен был никакой путь, потому что я никуда не собиралась. Я просто хотела сидеть в ателье у Флоренс и рисовать.

С чувством разочарования я встала. От долгого сидения затекла спина, и я сделала несколько шагов, чтобы размяться. Внутреннее беспокойство сжирало меня, хотя, может быть, ожидание было частью этой сомнительной терапии…

Я подошла к одному из арочных окон и выглянула.

Девушки с дорогими сумками в руках и солнечными очками на лбу, служивших скорее модным аксессуаром, а не защитой от солнца, направлялись через парк к противоположной части здания, которая являлась зеркальной копией этого строения. Отсюда виднелось помещение для хранения лодок, расположенное ниже у воды. Плакучие ивы, растущие в парке, свисали на причал; казалось, они хотели дотронуться до воды. На другой стороне, ближе к улице, находились железные кованые ворота, которые образовывали проезд к окруженной стенами усадьбе. Они слегка качались от ветра. Поток воздуха просочился сквозь старые окна, и, несмотря на теплую погоду, по моим рукам пробежали мурашки. Почувствовав себя неуютно, я отвернулась.

Мое внимание привлекли брошюры на стенде из оргстекла, стоявшем сбоку от скамьи, и я достала одну из разноцветных листовок. Бумага была приятной на ощупь, тонкой, дорогой, как и остальное оформление брошюры. Не то чтобы я ожидала чего-то другого.

– Даркенхолл, – тихо прочитала я и перевернула первую страницу, хотя содержание ничуть не отличалось от размещенной на сайте информации, которую я уже изучила. «Расположенная в самом сердце Лондона частная школа предоставляет трудным подросткам последний шанс. Процветание нашего общества усложняет жизнь детям. С большой самоотдачей, терпением и необычным терапевтическим подходом мы открываем для своих учеников новые перспективы. Счастливая молодежь и лучшие люди – наша цель».

Я достала жвачку изо рта и приклеила ее на брошюру с изображенными на ней смеющимися подростками. На этих фотографиях они занимались греблей, играли на музыкальных инструментах и внимательно слушали преподавателей на занятиях.

Конечно, как же им тяжело! С их дорогими часами, новейшими смартфонами, солнечными очками… Роскошная жизнь точно могла убить ребенка!

Я покачала головой и засунула брошюру обратно.

Сделав шаг назад, я уперлась во что-то, точнее, в кого-то.

– Ой! – вырвалось из меня, и я в извиняющемся жесте подняла руки. – Прошу прощения!

Я так отвлеклась, разглядывая зомбированных, ухмыляющихся подростков на фотографиях, что совсем не заметила, как один из учеников прошел по коридору.

– Аккуратнее, стерва! – пробубнил он и поплелся дальше, перекинув спортивную сумку через плечо.

Что, простите?

Мой рот открылся, но я не издала ни звука. Он меня сейчас действительно назвал стервой? Здесь? В Даркенхолле? Там, где отовсюду должно светить солнце?

Не то чтобы я не испытала облегчения от того, что тут на самом деле не все являлось золотом, что блестело. В конце концов, тут шаркал ногами этот тип, и на первый взгляд он совсем не походил на тех зубоскалов с буклета. Хотя парень и носил темно-синюю школьную форму, но как-то неряшливо, чем, как мне показалось, выражал свой протест против подавления индивидуальности! У него были короткие волосы, будто кто-то попытался сделать из него аккуратного мальчика, но их растрепанный вид лишний раз доказывал его бунтарский характер.

– Стерва… – тихо повторила я его ругательство и снова задумчиво опустилась на диванчик. Психолог из органов опеки совершенно точно назвала бы это проявлением подсознательной агрессии. А может, она была не такой уж и подсознательной. Чтобы сказать наверняка, мне в любом случае понадобились бы опущенные на кончик носа очки и обернутый в толстую кожаную обложку блокнот для записей.

Вздохнув, я вытащила маленький карандаш из заднего кармана джинсов и скептически посмотрела на его затупленный кончик. Затем достала крошечный складной нож, который всегда ношу с собой в таких же небольших ножнах, и сосредоточенно заточила графитовый стержень. Мной овладело спокойствие, когда на пол посыпались тонкая деревянная стружка и черная графитовая пыль. Я почувствовала запах свежего дерева и предвкушение радости, охватывающее меня всегда в момент подготовки. Чтобы замести свои следы, я ногой сдвинула стружку под диван, потом открыла рюкзак и достала небольшой блокнот для рисования. Хоть он и не был обернут в толстую кожаную обложку, но казался лучше любого сеанса терапии.

Только открыв его, я уже ощутила внутреннее спокойствие.

Эта школа была ужасной! Запасной путь для избалованных сопляков богатеньких родителей, которые еще не теряют надежды найти хороший колледж для своих детишек. Скорее всего, все они личности, от которых мне стоит держаться подальше. Я чуть наклонилась вперед, чтобы из-под свисающей на лицо челки проводить взглядом парня с подсознательной, а может, и не совсем подсознательной агрессией. Мой карандаш коснулся бумаги, и я начала рисовать. Быстрые штрихи, аккуратные движения.

В конце коридора тип наконец-то остановился и прислонился к стене, чтобы что-то напечатать в телефоне. При этом он оперся ногой о старинную стену, а сумку спустил с плеч и небрежно бросил на пол. Напротив него находилась еще одна дверь, но с моего места невозможно было прочитать надпись на табличке. Да это и не важно. Важным мне казался лишь бунтарский характер этого парня: благодаря ему я чувствовала, что здесь не одна. Школа славилась тем, что исправляла каждого подростка. Усмиряла даже самый неукротимый характер. Но именно этого я и боялась. Я не хотела быть укрощенной. Я хотела быть собой. А этот мерзавец…

Я закатила глаза – да-да, я сама заметила это! Теперь я стала подсознательно агрессивной, но, в конце концов, этот тип назвал меня стервой!

Мой карандаш скользил по бумаге и с каждой стертой частичкой графита, остававшейся на бумаге, я осознавала, что здесь укрощают не всех.

Когда этот ученик вошел в дверь, мне даже захотелось возразить, потому что он исчез, даже не обернувшись. Он вошел туда, а я снова осталась одна. Снова одна в этом коридоре… с кучей проблем, как замечательно выразилась Флоренс.

Смех, доносившийся из зала, заставил меня повернуть голову. Я быстро закрыла обложку блокнота, как будто хотела защитить свое недавнее открытие.

– Это уже будет не вечеринка, если я приглашу на нее такого неудачника, как ты, – кричал один из парней. Он был не один, а в окружении еще трех школьников, но именно он бросился мне в глаза. Высокий и светловолосый. Волосы чуть длиннее, чем я люблю, но манера надменно убирать их со лба, мне понравилась. – Забудь, Гвинед! Твоим старикам придется продать яхту в Монако, чтобы уговорить меня пригласить тебя на вечеринку!

Его приятели засмеялись. Все, кроме одного.

– Пошел ты, Тристан! – Очень полный парень с рыжими волосами самоуверенно ударил себя рукой в грудь. – Когда-нибудь ты придешь ко мне и попросишь чего-нибудь. Все так делают!

---