Фиг кто из современных актеров вот так ловко управится с газетой и махоркой, которая, по ходу, в той желтой фабричной пачке и была. Значит, реально закинуло меня в СССР. М-да…

Что ж, путешествие по мирам для меня дело привычное, и в Советском Союзе я тоже уже бывал – в тысяча девятьсот восемьдесят шестом, откуда вынес определенный опыт. А именно: советские военные народ подозрительный, политически подкованный и при виде бойца в камуфляже и берцах сразу видит в нем иностранного шпиона, которого непременно следует арестовать либо пристрелить при попытке к сопротивлению или бегству.

Потому из рощи навстречу соотечественникам я не вышел. Напротив, максимально задвинулся за березу и навострил уши, пытаясь уловить, о чем беседуют бойцы на перекуре.

К счастью, по открытому пространству звуки разносятся хорошо. К тому же вечерело, птицы уже перестали орать как ненормальные, кузнечики и прочие шумные твари тоже стрекотали в траве более умеренно, потому я довольно четко слышал, о чем беседовали бойцы.

– Жарища надоела, – пожаловался молодой. – Печет и печет, сил нет, даже вечером дышать нечем.

– По радио сегодня говорили, что в июле еще жарче будет, – сказал усатый. – Но меня не жара заботит.

– А что? – поинтересовался молодой.

– Гансы, – сплюнул усатый. – Возня их тревожит. Который день гул с ихней стороны. Тихий, но знакомый. Два года назад на Халхин-Голе у самураев похоже гудело, но сильно слабее – у них техники было кот наплакал. А тут прям сильно так, как следует шумит. И вчера днем Федотов с Игнатовым их самолет-разведчик видели, пролетел аккурат вдоль границы. Их территория, конечно, но какого лешего он высматривал, спрашивается?

– Может, у немецких товарищей учения, – пожал плечами молодой. – Не наше это дело. Политика коммунистической партии – не поддаваться на возможные провокации несознательных элементов. И, кстати, напомню: у нас с Германией пакт о ненападении. Так что твои намеки, сержант Иванов, и сравнение немецких товарищей с японскими милитаристами тоже можно расценить как провокационные речи.

– Нашел в ком провокатора искать, – хмыкнул усатый. – Я коммунист с двадцатого года, «Боевые заслуги» за Халхин-Гол, «Отвага» за финскую. Твой комсомольский задор, Антон, я, конечно, уважаю, но в моем случае ты точно не там копаешь.

Молодой попытался что-то возразить, но усатый это дело решительно пресек.

– Короче, кончай перекур, и треп заодно. Слушаем мотор. Особиста не встретим, будет нам от комвзвода на орехи.

Все время, пока солдаты неспешно беседовали, мой мозг в усиленном режиме обрабатывал информацию. «В июле будет жарче…» – значит, сейчас июнь. «Гансы с той стороны…» – я на границе СССР с Германией. «Два года назад на Халхин-Голе» и «самураи», которые, как в известной песне поется, в тридцать девятом году решили «перейти границу у реки»…

Зашибись, в общем.

Помнится, пожелал я тогда возле исполнителя желаний счастья для всех, как однажды сделал это один мой американский друг. И вот, пожалуйста, сбылось заодно и мое «счастье». Оказался я в июне сорок первого года на границе с Германией, которая подозрительно «гудит» по ту сторону советской границы. И, поскольку я историю в школе очень любил, то нетрудно было догадаться, почему с немецкой стороны слышится техническая движуха.

И, что самое поганое, сдайся я сейчас в плен этим солдатам и начни рассказывать, что здесь произойдет со дня на день, – не поверит же никто. Более того, сочтут кем угодно: шпионом, провокатором, в лучшем случае психом, и ничем хорошим это не кончится…

Так что же делать?!!

Между тем усатый глянул на часы, кивнул на грунтовую дорогу с двумя продавленными колеями, тянущуюся вдоль рощи, в которой я прятался, и покачал головой:

– Опаздывает товарищ особист. Как бы в поле не заночевал. Тогда точно с утра не оберешься…

Так. Ясно. Это не патруль. Солдат послали встречать какую-то шишку из Особого отдела Народного комиссариата внутренних дел, занимавшегося военной контрразведкой. То есть серьезного дядю, который в те годы, находясь даже в несерьезном офицерском звании, обладал над простыми смертными бойцами и их командирами неограниченной властью. И дядя тот почему-то опаздывал…

План сложился в голове сам собой, я прям расслышал, как воображаемые пазлы щелкнули. В результате чего я отклеился от березы, тихо, на полусогнутых пробежал через рощу – и нырнул в зеленое море травы, которое меня, пригнувшегося, скрыло с головой от посторонних взглядов.

Наверно, мне положено было в создавшейся ситуации удивляться, паниковать хотя бы слегка, выйти из равновесия хоть немного…

Но нет. Ничего такого не было. Случись подобное со мной впервые – может быть, я б и вправду растерялся. Однако на мою долю выпало столько путешествий по различным мирам, что произошедшее я воспринял совершенно спокойно. Да, проблем сразу свалилось немало: я один, в чуждой этому миру униформе, без оружия…

Хотя без оружия ли?

В правой руке ощущалась тяжесть, будто она примерно на четверть кило была тяжелее левой. Я на бегу ощупал предплечье…

Ну да, так и есть. В последнее время мой нож «Бритва» взял себе в привычку прятаться у меня в предплечье, на входе в руку и выходе обратно причиняя нешуточную боль. Но лучше уж так, чем в чужом мире оказаться вообще без оружия. Только пусть до поры до времени оно лежит там, где лежит, ибо в ближайшее время резать я никого не собирался. Свои ж кругом. Хоть и живущие от моего реального времени на семь с лишком десятилетий, другие совершенно по менталитету, убеждениям, взглядам на жизнь – но все равно свои…

И потому сейчас у меня появилась в жизни совершенно конкретная цель – спасти бойцов той пограничной заставы, через которую, может, этой ночью, может, следующей или через одну, прокатится вал немецкой военной машины, оставив после себя лишь трупы да развалины.

Причем ради этой цели я был готов на многое. Потому что очень это непростое дело – спасать от смерти политически грамотных советских людей с огнем в большевистской груди, как поется в одной из популярных песен того времени… Тьфу, блин, этого времени.

Такие вот мысли шевелились в моей голове, пока я, по-прежнему пригнувшись, бежал по зеленому травяному морю – до тех пор, пока не услышал поток отборного русского мата, несущегося со стороны грунтовой дороги.

Я осторожно выглянул и увидел примерно то, что ожидал.

Это был черный штабной легковой автомобиль ГАЗ М-1, в народе называемый просто «эмкой», возле которого стоял военный, наблюдая, как другой военный неумело меняет колесо. Понятное дело, один офицер, второй – его шофер, у которого от страха то и дело соскакивал ключ с гаек.

– Понабрали, мля, не пойми кого! – рычал офицер. – Пробитое колесо, нах, сменить не может, полчаса уже возится!

Рык у офицера был профессиональный, хорошо поставленный, командирский, можно сказать. И униформа соответствующая – идеально подогнанная по фигуре гимнастерка, заправленные в сапоги широкие штаны – кажись, такие галифе назывались, – портупея с кобурой, кожаная полевая сумка на боку. Весь из себя, короче. И красно-желтый значок на груди с мечом, серпом и молотом и еще чем-то, отсюда не разглядеть.

То, что он орал, тренируя голос, это было просто замечательно. Когда человек так рычит, он точно не слышит, как кто-то подкрадывается к нему сзади, что позволяет ударить ребром ладони точно и расчетливо в точку под ухом, так, чтобы и не убить, и в то же время гарантированно вырубить…

Офицер все-таки услышал шаги сзади. Резко развернулся всем телом, рука метнулась к кобуре…

Но было поздно. Я ударил быстрее – и попал точно туда, куда метил.

Люблю я работу по уязвимым точкам. Она, как еще не изобретенный в это время автомат Калашникова, всегда безотказна и максимально эффективна.

Офицер обмяк, но я успел подхватить его под мышки и аккуратно прислонить к дверце автомобиля. Солдатик возле колеса сначала испуганно уставился на меня, но затем, поудобнее перехватив ключ, попытался замахнуться. Пришлось сделать шаг вперед и в сторону, после чего, легонько ткнув бойца кулаком в солнечное сплетение, отобрать ключ. Пока он пытался дышать, согнувшись, я извлек из кобуры офицера «наган» и сказал:

– Слышь, парень, скоро я тебя отпущу. И начальника твоего тоже. Если ты не будешь делать глупостей и не заставишь меня пристрелить вас обоих. Внял?

Парень кивнул.

– Тогда ответь-ка мне на пару вопросов. Какое сегодня число?

Боец, с трудом разогнувшись, уставился на меня взглядом, полным сомнения – не рехнулся ли я часом?

– Число? – с нажимом повторил я.

– Д-двадцать первое… июня…

– А год?

Во взгляде парня отчетливо прочиталось – ну все, конец мне, на психа нарвался.

– Год?! – рыкнул я.

– Сорок первый. – И уточнил на всякий случай для опасного идиота: – Тысяча девятьсот.

– Я понял, – кивнул я.

Значит, двадцать первое июня. И солнышко повисло над лесом, того и гляди за него закатится. То есть, времени в обрез. И что-то объяснять этому парню – это значит терять драгоценные минуты…

– Так, – с нажимом проговорил я, глядя парню прямо в глаза и при этом как бы сквозь него – а я знаю: когда я так делаю, рожа у меня экстремально мерзкая и жуткая. – Сейчас ты разденешь своего командира до исподнего, взвалишь его на закорки и потащишь туда, откуда вы приехали. Внял?

– Я не буду, – набычился парень. – Я комсомолец…

---