Вкруг корпуса яхты трепетало странное облачное уплотнение. Оно полностью скрывало судно от посторонних глаз и в то же время для тех, кто находился на самой яхте (в этом свойстве «облачка» я вскоре убедился сам) окрестная видимость никак не менялась, будто не было никакой завесы. Но сейчас я видел одновременно и яхту, и облачко.

Пусть читателя не удивляет внезапно появившаяся фраза: «шестьдесят лет назад». Какие шестьдесят, когда герою (как сказал сам Шерлок Холмс!) двадцать, не более? Однако вот какое обстоятельство следует принять во внимание. События, о которых повествует начало романа, произошли, судя по названию первой главки, двенадцатого апреля 1991 года. То есть сегодня. В то же время я вглядываюсь в календарь, висящий напротив, и вижу, что в столбиках цифр нынешний день значится… вторым февраля 1971 года. Как так? Я человек верующий и готов засвидетельствовать перед читателем крестное знамение в том, что обе даты верны и относятся именно ко мне как автору книги!

Скажу более, через три с половиной месяца моему главному герою, коренному испанцу с французским именем Огюст (что значит Август, Августин, Августа) предстоит родиться, и ему же, не далее, как через три с половиной месяца или раньше того предстоит… закончить свою земную жизнь! Так в романе складываются его биографические обстоятельства – главный герой не может пережить свой собственный день рождения!

Читатель усмехнётся: «Не много ли загадок для столь небольшой книги?» Что тут скажешь? Он прав. Давайте просто читать дальше.

Старик обогнул парапет и по откинутому трапу перешёл на палубу.

– Ты идёшь? – обратился ко мне матрос, заканчивая скручивать канат с оголовка пирса.

Я ловко перепрыгнул через ограждение и ступил на дощатый трап вслед за стариком, не замечая того, что происходящее всё более начинает диктовать мне условия игры. Присев на кормовую поперечину, я стал ждать, когда меня или вежливо попросят сойти на берег, или ткнут шваброй в спину и погонят восвояси парой солёных морских прибауток. Однако время шло, матросы совершали последние приготовления к отплытию, и на меня никто не обращал никакого внимания. «Ладно, покатаемся!» – решил я, продолжая находиться в полубредовом возбуждении от своей шпионской затеи.

Тем временем судно аккуратно отчалило от пирса, подхватило парусами порывистый береговой ветер и уверенно легло на курс. Лёгкие покачивания корпуса яхты пришлись мне по душе. Я осмелел и принялся разгуливать по палубе, наблюдая за действиями команды и их статного седого капитана. Все участники плавания деловито выполняли обыкновенную морскую работу, и то, что на меня никто не обращал внимание, я объяснил себе элементарной флотской дисциплиной.

Мне давно не случалось бывать на корабле. Поэтому теперь я с упоением вглядывался в исчезающий берег и полной грудью вдыхал сырой морозящий бриз. Увы, моя «беспутная» эйфория продолжалась недолго. Невнимание команды породило тоскливое чувство одиночества. Я вновь присел на кормовое возвышение и, чтобы хоть как-то занять себя, принялся разглядывать мускулистые тела матросов.

Их нарочитое ко мне безразличие заставило-таки задуматься над собственным положением. Я ощутил первый неясный страх. Он, как комок бумаги, брошенный стариком в корзину, совершал свою невидимую работу, наддавливая мозг и путая мысли. Сменив роль сыщика на положение беспомощного статиста, я впервые в жизни ощутил тревогу за собственные действия. Как странно может обернуться безделье души!..

– Куда направляется наша яхта? – спросил я матроса, занятого креплением каната на оголовок кнехта.

Матрос равнодушно взглянул на меня стеклянными, будто невидящими глазами, собрал к переносице густые чёрные брови и, ничего не ответив, продолжил наматывать канат.

– Любезный, скажите: куда направляется наша яхта? – обратился я к другому матросу. Тот ловко орудовал шваброй и разгонял по палубе пенистый следок перекатившейся через борт волны.

Матрос выпрямился, облокотился на древко швабры и крикнул товарищу:

– Васса, ты чё пузырь дуешь? (О чём спрашиваешь – догадался я).

– Топи, Филя (отстань)! Крысиная ты голова…

Васса, хотел ещё что-то прибавить для убедительности, но в этот миг первая серьёзная волна сшиблась с носовой частью яхты и задрала палубу. Я упал, покатился вниз и через пару секунд ударился головой об угол металлического ящика. Удар пришёлся в висок, и я на время потерял сознание.

Разодранная в клочья волна взлетела вверх и «просыпалась» на палубу крупными водяными комьями. Один ком пришёлся аккурат мне в голову. Я очнулся, но в то же мгновение моя голова под напором воды резко мотнулась в сторону, и я ещё раз приложился к чему-то металлическому. Огромная шапка морской пены вспучилась надо мной. Пена оседала, лопалась и стекала по щекам солёными струйками.

Я протёр глаза и ощутил прикосновение к зрачкам пенной паутинки. Соль пощипывала. «Надо промыть глаза чистой водой!» – подумал я, сознавая, что сейчас это сделать никак невозможно. «Держись, парень!» – скомандовал я себе и, несмотря на тошноту, вызванную сотрясением головы, поднялся. Мне вдруг захотелось увидеть, куда попадали матросы? Ведь устоять при такой качке невозможно. Однако к моему величайшему удивлению, оба моряка спокойно продолжали свои занятия и не обращали ни на волну, ни на меня никакого внимания.

Что происходит? А вдруг яхта пойдёт ко дну, кто будет меня спасать, если я для них не существую? И вообще, как это я не существую?! От этой мысли мне стало холодно, грустно и ещё более одиноко.

Тем временем погода улучшилась. Яхта, как барышня, засидевшейся за рукоделием, резво бежала в открытое море. Она весело подбрасывала буруны встречных волн и приплёскивала ими палубу. Свежая, умытая, красавица яхта посверкивала в лучах заходящего солнца начищенным судовым металликом. И несмотря на прожитые годы, молодилась перед каждой встречной волной, подобно даме нежного бальзаковского возраста. Берег же, напротив, плющился и превращался (вместе с моей двадцатилетней биографией) в узкую, едва различимую полоску суши между огромным неподвижным небом и морем, таящим предзнаменования грозных будущих событий.

Тёплый морской бриз просушил мою одежду. Я вернулся на корму и расположился на полюбившейся мне кормовой поперечине. Тихая отрешённая задумчивость овладела моим сознанием. Я опустил голову на грудь и вскоре уснул, обласканный попутным ветром и мерными покачиваниями моего нового пристанища.

5. Сновидение

И приснился мне сон.

Плывёт наша яхта по морю всё быстрей и быстрей. Так быстро, что встречный ветер срывает с мачт паруса. Матросы карабкаются вверх, чтобы поправить парусиновые полотнища, но штормовой ветер гнёт мачты, сбрасывает братишек вниз, задирает их просоленные тельняшки.

И видится мне: вовсе не матросы это, а какие-то причудливые морские существа. Присосались хоботками к древкам мачт и ползут вверх друг за другом. Некоторые, самые бесстрашные доползают до грот-брам-рея, но, не удержав высоты, шлёпаются на палубу и расползаются по корабельным щелям – только их и видели. Я вглядываюсь в беспомощных каракатиц и уже готов посмеяться над их чудачествами, как вдруг слышу за спиной гуд водяного переката.

Оборачиваюсь и вижу: море сворачивается в одну огромную воронку. Ещё миг, и адская центрифуга увлекает нашу бригантину в своё океаническое жерло, ломает мачты и уносит, будто щепку, в бездонную пропасть. Яхта рассыпается на фрагменты. «Тысячеголовое» корабельное месиво кружится и непрерывно смещается в отверстую черноту. Но вот некая сила выхватывает меня из водной круговерти и сносит в сторону. Постепенно движение замедляется, я погружаюсь в какую-то впадину и касаюсь дна.

Некоторое время лежу бездыханно, как утопленник. Затем прихожу в себя, поднимаюсь и вижу прямо перед собой огромный трон. Трон весьма уродлив, хотя отдельные его фрагменты – седалище, спинка-вертикаль, подлокотники в форме застывших в надводном прыжке дельфинов – собраны из коралловых рифов розоватых и пепельных оттенков. На троне, свесив по сторонам щупальцы, всевозможные хоботки и кожные наслоения, распласталось морское чудище. Горошины его глаз цвета зелёного изумруда напомнили мне отрешённый взгляд старика в холле бассейна у стойки ресепшн.

– Здесь останешься. Навсегда! – кликнуло чудище ржавым, как затопленный Титаник, голосом.

– Женить его! – послышалось со всех сторон. – Не то сбежит, ей-ей, сбежит!

Чудище отхаркнуло мутную пузырящуюся массу, которая по закону Архимеда (гляди-ка, помню!) тотчас устремился вверх, и буркнуло:

– Согласен. Подать невесту!

Вокруг всё пришло в движение. Не прошло и минуты, как морская нечисть вывела из тины молоденькую русалочку. Худенькая, плечики дрожат, глазки испуганные. Хвост длиннющий, как утренняя тень.

Наперво подвели девицу к чудищу. Поставили на камешок и давай наряжать. Каких только жемчугов на деву не навесили, какими узорчатыми плавниками не прикрыли милую наготу – краса, да и только! Чудище доволен. Вдруг подтянулся к трону огромный донный краб. Привстал на розовых клешнях и заговорил, шевеля усами:

– Нельзя её. Моя она!

Нахмурилось чудище.

– Почему твоя?

– Я первый на неё глаз положил! – пискнул краб. – Нельзя, чтоб ему заместо меня…

---