Большинство людей вместо того, чтобы стремиться к добру, жаждет счастья, блеска и долговечности; они подобны тем глупым актерам, которые желают всегда играть большие, блестящие и благородные роли, не понимая, что важно не то, что и сколько играть, а как играть.
В ранней юности, когда мы размышляем о нашей будущей жизни, мы похожи на детей в театре до того, как поднимается занавес: сидим там в приподнятом настроении и с нетерпением ждем начала спектакля.
Вежливость – открыто признанная фальшивая монета. Скупость на нее доказывает скудоумие, щедрость, напротив – ум. Кто же доводит вежливость до пожертвования реальными интересами, похож на человека, раздающего вместо марок настоящие червонцы.
Талантливый человек думает быстрее и правильнее других, гениальный же человек видит другой мир, чем все остальные.
Я советовал бы своим остроумным землякам, если им опять придет охота какого-нибудь дюжинного человека в течение тридцати лет провозглашать великим гением, не выбирать себе любимца с такою физиономией трактирщика, какую имел Гегель, на лице которого самым разборчивым почерком было написано природою столь знакомое ей название «дюжинная голова».
Богатство подобно морской воде, от которой жажда тем больше усиливается, чем больше пьешь.
Кто жесток к животным, тот не может быть добрым человеком.
В нашем доверии к другим весьма часто главную роль играют косность, себялюбие и тщеславие. Косность – когда мы, чтобы не действовать самим, охотнее доверяемся другому. Себялюбие – когда мы поверяем что-нибудь другому, соблазнившись потребностью говорить о своих делах и обстоятельствах. Тщеславие – когда доверие может оказаться нам на пользу.
В старости человек лучше умеет предотвращать несчастья, а в молодости – легче переносить их.
В каждом обществе, коль скоро оно многолюдно, преобладает пошлость. Что отваживает великие умы от общества, так это равенство прав, а стало быть, и претензий при неравенстве способностей.
Без сомнения, когда скромность стала добродетелью, это было очень выгодно для дураков, поскольку каждый должен говорить о себе, как будто он один.
В нашей моногамной части мира жениться означает вдвое сократить свои права и удвоить свои обязанности.
Натура филистера существует не из-за какого-либо острого стремления к знаниям и прозрениям ради них самих или из-за какого-либо стремления к действительно эстетическим удовольствиям, которое так сродни ему. Однако если какие-либо удовольствия такого рода навязываются ему модой или властью, он будет распоряжаться ими как можно кратко, как бы свершая своего рода обязательный труд.
Люди – это дьяволы земли, а животные – ее измученные души.
Чтобы работа стала бессмертной, она должна обладать таким количеством превосходств, что будет нелегко найти человека, который понимает и ценит их всех; так что во все времена будут люди, которые признают и ценят некоторые из этих превосходств; таким образом, заслуга работы будет сохраняться на протяжении долгих веков и постоянно меняющихся интересов, поскольку, как это ценится сначала в этом смысле, а затем в этом, интерес никогда не исчерпывается.
Время – это всецело последовательность и больше ничего, пространство – всецело положение и больше ничего, материя – всецело причинность и больше ничего…
Отрицательность справедливости проявляется, вопреки видимости, даже в ее ходячем определении «отдавать каждому свое». Если это – свое, то его нет нужды отдавать ему; таким образом, это выражение означает «никого не лишать своего». Так как требование справедливости – чисто отрицательное, то исполнение его может быть осуществлено принуждением, ибо правилу neminem laede[3] могут следовать все сообща. Принудительным учреждением для этого служит государство, единственная цель которого – ограждать отдельных лиц друг от друга, а целое – от внешних врагов.
Оптимизм, если только он не бессмысленное словоизвержение таких людей, за плоскими лбами которых не обитает ничего, кроме слов, представляется мне не только нелепым, но и поистине бессовестным воззрением, горькой насмешкой над невыразимыми страданиями человечества. И пусть не думают, будто христианское вероучение благоприятствует оптимизму: наоборот, в Евангелии мир и зло употребляются почти как синонимы.
Этот наш мир, который настолько реален, со всеми его солнцами и молочными путями – ничто.
Во мне шевелится вопрос: неужели этот человек имел такой недостаток собственных мыслей, что ему без перерыва нужно было вливать чужие?
Католицизм – это христианство, подвергшееся бессовестным злоупотреблениям, протестантизм же – это христианство выродившееся.
Не только природа во все времена производила лишь крайне немногих действительных мыслителей в виде редких исключений, но и сами эти немногие всегда существовали лишь для очень немногих. Вот почему призраки и заблуждения все время продолжают сохранять свое господство.
Если бы нас пугала в смерти мысль о небытии, то мы должны были бы испытывать такой же испуг при мысли о времени, когда нас еще не было.
Если хочешь подчинить себе все, подчини себя разуму.
Конечно же, человек всегда делает то, что он хочет, но вот только то, что он хочет, всегда находится вне его власти.
Operari[4] данного человека с необходимостью определяется извне мотивами, изнутри же – его характером, по-этому все, что он делает, совершается необходимо.
Очевидно, что правильнее объяснять мир из человека, чем человека – из мира.
Талант похож на стрелка, попадающего в цель, недостижимую для других, а гений – на стрелка, попадающего в цель, попросту невидимую для других.
Только кажется, будто людей влечет какая-то сила, находящаяся впереди них, в действительности их подталкивает нечто сзади.
Только тот, кто сам одарен, пожелает себе общества даровитого.
Аллегория была окончательно завершена Августином, который глубоко проник в ее значение, и поэтому смог представить ее как систематическое целое и снабдить ее недостатками.
Без женщины наша жизнь была бы в начале – беззащитна, в середине – без удовольствия, в конце – без утешения.
Конец ознакомительного фрагмента ЧИТАТЬ ПОЛНОСТЬЮ
- 1
- 2